Кулон де Виллье невозмутимо смотрел, как утоляли голод его похитители, отказываясь принять какое бы то ни было участие в их трапезе и отталкивая все предлагаемые ему яства.
Кто бы ни были эти бандиты, белые или краснокожие, но они не стали принуждать его подчиниться их воле.
Наоборот, они сами, видимо, относились к нему с уважением; они даже отошли от него подальше и предоставили ему полную свободу отдаться мрачным мыслям, которые должно было внушить ему его положение.
Отдых продолжался часа два. Затем, на закате солнца, вопреки привычкам индейцев, которые, за исключением весьма редких случаев абсолютной необходимости, никогда не делают ночных походов, был подан сигнал к выступлению.
Тот же самый человек, который уже говорил с графом, опять подошел к нему и, вежливо поклонившись, сказал:
-- Сударь, нам придется продолжать теперь путешествие уже не пешком, а на лошадях, на которых мы все отправимся верхами. Надеюсь, вы теперь согласитесь дать мне честное слово, как я вас о том просил, -- вам в ту же минуту подведут лошадь и вы совершенно свободно поедете вместе с нами, причем к вам будут относиться с величайшим уважением.
Молодой человек отвернул голову, делая вид, как будто не слыхал того, что говорил ему этот человек.
-- Я прошу вас об этом в ваших же собственных интересах, сударь, -- продолжал человек, переодетый индейцем, -- вы сами осуждаете себя своим упорством на ужасные страдания, от которых вы легко могли бы освободиться всего одним только словом. Согласитесь, пожалуйста, на то, о чем я вас прошу.
Граф презрительно улыбнулся, пожал плечами, но не произнес ни слона.
Через несколько секунд бесполезного ожидания индеец удалился медленными шагами, грустно шепча про себя:
-- Это железный человек, от него ничего не добьешься. Делайте ваше дело, -- добавил он громко, обращаясь к окружавшим его людям.
Графа опять связали и завязали ему глаза платком; потом его приподняли с носилок, и он вскоре понял, что сидит на шее лошади, впереди человека, к которому его привязали и который поддерживал его для того, чтобы он не свалился ни на ту, ни на другую сторону.
С первых же минут путешествие стало более чем утомительным. Молодой человек, наполовину лежа, наполовину выгнувшись назад, не имел ни малейшей точки опоры, чтобы держаться: ноги его болтались в воздухе, а голова качалась во все стороны.
-- Сделайте знак согласия, -- проговорил чей-то голос у него под ухом, -- и вас сейчас же развяжут.
Сделав над собой страшное усилие, граф выпрямился так, что в продолжение нескольких минут оставался совершенно неподвижен: отказ был выражен решительно. Никто не стал его больше уговаривать.
Послышался свисток, и отряд медленно тронулся. Но постепенно шаг лошадей -- теперь все эти люди ехали верхом -- становился все быстрее, и они вскоре пустились в галоп, который не замедлил перейти в бешеную скачку.
Несмотря на все старания всадника, к которому граф был привязан, держать его в равновесии впереди седла, граф переносил действительно ужасные страдания; надо было иметь всю его непобедимую энергию и всю его силу воли, чтобы не издать ни одного стона и не просить пощады у бессердечных палачей.
Кровь прилила ему к голове, у него появился зловещий шум в ушах, артерии его бились так сильно, что готовы были лопнуть, ужасные судороги сводили все его члены, он чувствовал, что с ним начинается дурнота; рассудок его мутился; кровавые призраки носились перед его глазами.
Адская скачка, между тем, становилась все быстрее и быстрее. Мало-помалу безумие овладело его мозгом, он перестал сознавать, где он, и стал жертвой ужасных галлюцинаций; затем он почувствовал ледяной холод и общий упадок сил. Он больше уже ничего не слышал, тело его стало бесчувственным, он решил, что умирает; вздох облегчения приподнял его грудь, и он откинулся назад.
Он был в обмороке.
Наконец, глаза его снова раскрылись, он бросил вокруг себя бессмысленный взгляд, сделал машинально жест рукой и снова закрыл глаза, шепча слабым голосом:
-- Отчего я не умер.
Прошло несколько минут. Молодой человек сделал новое усилие, глаза его бросили более разумный взгляд; жизнь возвращалась, а с нею вместе возвращалась и память, то есть страдание. Он сделал было попытку встать, но слабость его была так велика, что ему едва удалось повернуть голову немного в сторону.
Понемногу в голове его начало проясняться, он мог уже отдавать себе отчет в том, что происходило вокруг.
-- Где же это я? -- прошептал он, -- что это значит? Как очутился я здесь?
И в самом деле, то, что он видел, должно было его удивить. Он лежал на кровати в комнате. Стены везде были украшены густыми мехами, заменявшими обои, и такие же меха покрывали пол; обширный камин с высоким колпаком над очагом, в котором горел яркий огонь, занимал большую часть комнаты; дубовый поставец, наполненный посудой, резной сундук, большие стенные часы с футляром в стиле Людовика XIII, несколько стульев, стол, зеркало, а возле кровати маленький столик с зажженным на нем ночником -- все это так называемое комфортабельное убранство только еще более увеличивало удивление графа.
Хотя комната, в которой он находился, была довольно больших размеров, но, судя по всему, в домике, куда он попал, должны были быть еще и другие комнаты; две двери, наполовину скрытые под мехами, по-видимому, вели во внутренние апартаменты.
Куда же он попал? В индейский вигвам или в дом, устроенный по европейскому образцу? Кто эти люди, поместившие его в такое сравнительно роскошное помещение?
Затем еще один вопрос. Неужели он в пустыне? Или, может быть, его похитители тоже подверглись нападению и, благодаря этому, были вынуждены выпустить свою добычу, и он теперь находится на ферме?
А если это так, то куда именно забросила его судьба? К французам или к англичанам? Свободен он или нет?
Сколько времени лежит он уже на этой постели? Часы зашипели и пробили двенадцать раз. Полдень это или полночь?
Ночник давал право думать последнее; но герметически закрытые окна были завешены мехами. Может быть, не хотели, чтобы он увидел свет?
Почему, почему, почему?
Это слово постоянно возвращалось на уста молодого человека, но он все еще не мог придумать удовлетворительного объяснения; перенесенные им страдания до такой степени ослабили его, что он почти не мог ничего сообразить.
Голова его снова упала на подушку, он вздохнул, опять закрыл глаза и заснул, но на этот раз уже спокойно.
Его разбудил веселый звон: били часы. Он сел на постели и стал смотреть с невыразимым выражением удивления вокруг.
Через открытое окно в комнату врывался ослепительный свет солнца. Эта комната, такая печальная и мрачная всего за несколько часов перед тем, теперь казалась ему совершенно иной; снаружи доносилось щебетанье птиц, свежий ветерок, насыщенный ароматами лесов, обвевал бледный лоб молодого человека и играл длинными локонами его волос.
Он чувствовал, что возрождается к жизни, а вместе с тем и силы возвращаются к нему! Вместе с солнцем вернулось к нему и покинувшее было его мужество; происшедшее казалось ему не больше, как сном, надежда возвращалась в сердце, а вместе с надеждой -- радость и беспечность, эти милые спутники юности.
Открылась дверь, вошел человек.
Этот человек был молод, у него была кроткая и приятная наружность, костюм его, совершенно черный, был костюмом слуги из хорошего дома.
Он держал в руках поднос, заставленный серебряной посудой. Затворив дверь, он потихоньку приблизился к столу, на который поставил поднос; затем он обернулся и, увидев глаза молодого человека, устремленные на него, почтительно поклонился и стал ждать.
Граф де Виллье следил с необычайным любопытством за всеми движениями этого нового лица.
-- Наконец-то, -- прошептал он про себя, -- я узнаю, где нахожусь!
Когда он увидел, что слуга ожидает приказаний, он сделал ему дружеский знак рукой и негромко подозвал его к своей постели.
-- Что угодно приказать господину графу, -- отвечал слуга, становясь перед молодым человеком.
-- Вы меня знаете? -- с удивлением спросил капитан.
-- Да, я знаю, что имею честь разговаривать с господином графом Луи Кулоном де Виллье, капитаном королевского морского полка.
-- Очень хорошо! Раз оно так, раз вы знаете мое имя и мое звание, так это, вероятно, потому, что лица, гостеприимством которых я пользуюсь в настоящее время, принадлежат к моим друзьям?
-- Самые лучшие друзья господина графа.
-- Все лучше и лучше! А как зовут этих друзей?
-- Мой господин желает сам сказать свое имя господину графу.
-- А!.. -- проговорил граф с досадой. -- Где же я теперь?
-- Я не могу этого сказать господину графу.
-- Разве вам запрещено мне отвечать?
-- Я, господин граф, нахожусь в этой стране не больше месяца и совсем ее не знаю.
Граф понял, что слуге было приказано так отвечать, и он не стал больше расспрашивать.
-- Можете вы сказать мне, -- продолжал граф через несколько минут, -- сколько времени я нахожусь в этом доме?
-- Сегодня исполнилось ровно двенадцать дней, как господин граф прибыл сюда; он был очень сильно болен, и все мы долго боялись за его жизнь. К счастью, теперь господин граф выздоровел.
-- Да, совсем. Потрудитесь, пожалуйста, дать мне мое платье, я хочу встать.
-- Платье господина графа здесь, на этом стуле.
-- Благодарю, я вижу.
-- Может быть, господину графу угодно, чтобы я помог ему одеться и причесаться?
-- Это бесполезно, я не стану пудриться, -- я думаю, что в этой стране, какова бы она ни была, -- добавил он, улыбаясь, -- этикет не так строг, как при французском дворе.
-- Завтрак для господина графа стоит на этом столике. Если господину графу что-нибудь понадобится, ему стоит только свистнуть в этот свисток, и я сейчас же прибегу. Слуга поклонился и вышел.
Не успел еще он притворить за собой двери, как молодой человек, сбросив с себя простыни и одеяла, одним прыжком вылетел из постели. Но, поступая таким образом, он совсем забыл, что только еще начал выздоравливать после тяжелой болезни. Силы его, далеко не окрепшие, изменили ему, и он рухнул со всего размаху на пол, где и остался неподвижным, безжизненным, не будучи в состоянии приподняться, несмотря на все усилия.
Тем не менее, он решил победить эту слабость, и энергия его удесятерилась; ползком, на коленях, останавливаясь на каждом шагу перевести дух и отереть пот, катившийся со лба, он добрался до стола, на котором стоял приготовленный для него завтрак. Уцепившись ногтями за край стола, ему удалось подняться на ноги; затем он схватил бутылку, открыл ее и налил из нее почти до краев стакан вина, аромат которого наполнил всю комнату; затем он поднес стакан к своим губам и опорожнил его залпом, не переводя духа.
Вино оказало почти волшебное действие. Молодой человек почувствовал, как кровь у него точно быстрее потекла по жилам; щеки покрылись легким румянцем; глаза расширились и во взоре сверкнула молния. К нему вернулась сила, может быть, поддельная, но которая в настоящую минуту, возвращала ему ясность ума и способность действовать.
Твердой поступью подошел он к стулу, на котором лежало его платье: минута -- и он был одет. Брошенный в зеркало любопытный взгляд показал ему, что он ничего не потерял из своих физических преимуществ и что болезнь, сделав еще более резкими контуры его лица, так сказать, опоэтизировала их.
Покончив с туалетом, граф сейчас же обратил внимание на завтрак. Эта подробность может показаться слишком прозаической, а между тем, она явилась результатом глубоких соображений: судя по ответам слуги, с которым он говорил несколько минут тому назад, граф понял, что неопределенные ответы слуги были продиктованы ему господами, кто бы они там ни были Его пребывание здесь окутывала тайна, а тайну эту следовало узнать. Значит, ему предстояло вести борьбу, а между тем, первое испытание своих сил доказало ему, что он еще слишком слаб. Граф отлично знал, насколько во всякого рода борьбе физическая сторона влияет на нравственную, поэтому ему нужно было прежде всего вернуть себе во что бы то ни стало силы, чтобы выдержать без особенного ущерба борьбу, которую он предвидел в недалеком будущем. Выпитое им вино, сравнительно в очень небольшом количестве, оказало на него такое хорошее действие, что он не мог не прибегнуть снова к этому же средству, но только удвоив дозу.
Вот причина, почему он так спешил сесть за стол и поесть с настоящим аппетитом выздоравливающего.
Когда он опустошил все блюда и осушил все бутылки, тогда только, наконец, он почувствовал себя сытым и решил выйти из-за стола.
Теперь он снова был здоров и силен и мог начать действовать.
Дабы убедиться в том, что он не ошибается и что действительно иступил в обладание всеми своими способностями, он обошел два или три раза свою комнату медленными шагами, осматривая и обшаривая все углы для того, чтобы разузнать, где он находится, но разведка его не дала никаких результатов.
Люди, с которыми он имел дело, не сделали ни малейшего промаха; ничто не было ими забыто. Комната его, хотя и очень комфортабельная, с прекрасной мебелью, как мы уже говорили, не выдавала ни одной из тайн, скрыть которые, по-видимому, так тщательно старались.
Это открытие навело на раздумье молодого человека. Он имел дело с сильным врагом, ему следовало действовать осторожно, если он не хотел быть постыдно побитым После осмотра комнаты оставалось еще окно; он подошел к нему высунулся наружу и стал смотреть. Он не мог сдержать нетерпеливого движения досады.
Перед ним стоял густой лес из огромных вековых деревьев и образовывал непроницаемую завесу.
Предосторожности были хорошо приняты, точно кто-то собирался выиграть пари.
Между тем, совершенно невольно граф остался стоять, прислонившись к окну, погруженный в сладкие грезы и вдыхая полными легкими душистый ветер, игравший в вершинах высоких деревьев.
Смутный взор его бесцельно блуждал вокруг; он любовался лианами, обвивавшимися вокруг гигантских деревьев, он с интересом следил за грациозными прыжками серых векш, перепрыгивавших с ветки на ветку; он с восторгом прислушивался к пению целых тысяч птиц различных пород, перепархивавших с дерева на дерево. Время проходило, а он все еще продолжал стоять на том же самом месте, удерживаемый неодолимым очарованием, и думая... о чем? Он и сам не мог бы этого сказать Вдруг лес сразу смолк; все звуки прекратились одновременно; глубокая тишина наступила, точно по волшебству, вслед за гвалтом, который за несколько минут пред тем оглушал графа. Граф отступил в испуге. Может быть, он ошибался и грезил наяву? Ему показалось, что как раз перед ним густые ветви одного дерева как будто стали тихонько раздвигаться, позволяя скорее угадывать, чем видеть в промежутке между ними голову человека.
Человек этот, которого граф не мог узнать благодаря слишком далекому расстоянию, хотя весь корпус его был заметен, сделал ему рукой знак, которого он сначала не понял; но человек этот повторил его дважды и так ясно, что граф инстинктивно отступил на два шага назад. В ту же минуту к ногам его упал камень; потом таинственный корреспондент приложил палец к губам, как бы желая этим посоветовать графу молчать, и ветви вновь соединились-видение исчезло.
Капитан машинально опустил глаза вниз; у своих ног он увидел камень и поднял его.
К этому камню тоненькою веревочкой был привязан большой свернутый лист.
Граф с бьющимся сердцем бросил вокруг себя подозрительный взгляд, боясь, как бы его не захватили врасплох; затем он прислонился плечом к двери, через которую вышел слуга, и, дрожа от волнения, разорвал нитку и развернул лист, который, как оказалось, заменял собою бумагу для письма; на нем заостренной щепкой были глубоко врезаны буквы, которые легко было разобрать.
Граф быстро прочел следующее:
"Вот уже семь дней, как я сижу, спрятавшись между деревьев, перед вашим окном и все время с нетерпением жду момента, когда вы появитесь. Наконец, вот и вы; слава Богу! Верные друзья изыскивают способы спасти вас. Берегитесь людей, во власти которых вы находитесь; не делайте никаких вопросов, отказывайтесь от свиданий. Попросите себе позволения погулять на воздухе, это вам, наверное, охотно разрешат: что бы вы ни увидели, что бы вы ни услышали, кто бы ни были те, которых вы встретите во время прогулки, не удивляйтесь ничему и никого не узнавайте. Когда вы услышите крик mawkawis'a, будьте готовы бежать, откройте окно спасение близко!
Друг.
P.S. Уничтожьте этот лист. Надейтесь!"
-- А! -- Вскричал граф с радостью, -- значит, я не одинок друзья не покинули меня1 Раздавив лист каблуком сапога, он схватил свисток и поднес его к губам.
Почти в ту же минуту отворилась дверь, и тот же слуга, который приходил утром, вошел в комнату; он почтительно поклонился и молча ждал, пока граф соблаговолит с ним заговорить