Помолчав с минуту, граф заговорил, стараясь при этом казаться совершенно спокойным и равнодушным.
-- Два слова, мой друг.
-- Что прикажете, господин граф?
-- Надеюсь, я не пленник в этой комнате?
-- Господину графу стоит только выразить желание.
-- А если я пожелаю выйти из дому. Имею я на это право?
-- Господин граф -- полный хозяин в этом доме: он может уходить и гулять, где ему заблагорассудится.
-- А если бы у меня явилась фантазия пойти прогуляться, например, сейчас, -- улыбаясь, спросил молодой человек, -- могу я сделать это?
-- Никто не станет этому противиться. Но, при всем моем уважении к господину графу, я не могу не обратить его внимания на то, что он еще слишком слаб для того, чтобы выходить сейчас на прогулку и, может быть, было бы гораздо лучше отложить это до завтра.
-- Благодарю вас за участие, мой друг. Кстати, как вас зовут?
-- Андрэ, господин граф.
-- Отлично! Итак, милый мой Андрэ, я с удовольствием могу ответить вам, что чувствую себя гораздо лучше, чем вы думаете; кроме того, признаюсь вам, я испытываю сильное желание погулять на воздухе. Поэтому потрудитесь, во избежание несчастия, в том случае, если я окажусь слабее, чем думаю, -- потрудитесь, прошу вас, сопровождать меня; таким образом вы будете наблюдать за мной и, в случае нужды, окажете мне помощь. Согласны?
-- Я весь к услугам господина графа.
-- Ну, так пойдем сейчас же! Я просто задыхаюсь в этих стенах, мне нужен воздух и простор.
Слуга отворил дверь и поклонился, пропуская графа.
-- Ступайте вперед, -- сказал последний, -- иначе я не сумею найти дороги, потому что не знаю внутреннего расположения этих комнат.
Андрэ молча повиновался Отворенная им дверь вела в комнату, похожую на приемную, меблированную довольно прилично, но без роскоши.
К этой комнате примыкала очень маленькая передняя, в свою очередь, выходившая в коридор, а оттуда на узкий двор, окруженный очень густой живой изгородью, высотой около шести футов Решетчатая дверь, небрежно запертая деревянной щеколдой, служила выходом наружу.
Все это было устроено очень просто и ни в чем не походило на тюрьму.
Во дворе граф обернулся и тщательно осмотрел дом.
Это было довольно большое здание, построенное из целых бревен, скрепленных железными скобами, промежутки между пазами были заткнуты мхом пополам с землей; внутри стены эти, чрезвычайно толстые и крепкие, были прекрасно оштукатурены. Этот способ постройки нисколько не удивил молодого человека; он уже знал его. Так же точно все торговые агенты строят свои блокгаузы или, как они называют их, конторы на зимних станциях на индейской территории.
Эта обширная хижина или дом, смотря по тому, как читатель пожелает ее назвать, имела вид продолговатого четырехугольника с шестью окнами по фасаду и двумя с каждой стороны: бесконечное число амбразур, замаскированных кое-как и расположенных без видимого порядка, указывало на то, какое было первоначально назначение этого домика. Он был одноэтажный, крыша, выстроенная по нормандской моде, выдавалась вперед.
Словом, несмотря на привлекательную наружность этого домика, заставлявшую принимать его за хижину богатого поселянина, капитану достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в том, что это была крепость, довольно солидно устроенная и способная с успехом выдержать нападение, если б мысль об этом пришла в голову индейцам.
Покончив с осмотром, на который потребовалось не более пяти минут, граф перешел через двор и вышел наружу.
Тут он узнал, что находится в довольно большой индейской деревне -- зимовнике.
Он начал свою прогулку с видимым равнодушием, скрытно посматривая во все стороны и не пропуская ничего, что заслуживало хоть малейшего внимания с его стороны.
Индейцы, особенно же североамериканцы, имеют вообще по две деревни на племя: летнюю и зимнюю.
Летняя деревня, местоположение которой изменяется почти ежегодно, не более как лагерная стоянка, которую строят наспех, смотря по потребностям охоты, так как индейцы не земледельцы; хижины строятся в таких деревнях из кольев, вбитых в землю и прикрытых сшитыми кожами, низ которых придерживается посредством валика из земли и натасканных камней. Достаточно нескольких часов для того, чтобы устроить одну из таких стоянок; еще меньше времени требуется на то, чтобы ей исчезнуть.
Что же касается зимних деревень, то положение их, за исключением окончательной эмиграции племени, постоянно одно и то же. Обычно они помещаются в центре леса, на берегу реки; до них добираются только с большим трудом, потому что индейцы тщательно скрывают свои убежища. Они окружены палисадом высотой около десяти футов. Снаружи, в миле или около того от деревни, находятся подмостки, на которых кладут покойников, -- краснокожие редко хоронят их.
Хижины продолговатой или круглой формы, смотря по вкусу владельцев, разделяются на несколько отделений посредством плетеных стен или перегородок из кож, натянутых на веревки. Возле каждой хижины справа строится нечто вроде сарая, служащего для сохранения съестных припасов.
Эти хижины, довольно правильно поставленные в ряд, образуют узкие и грязные улицы, которые сходятся радиусами к большой площади, расположенной в самом центре деревни. На площади, достаточно обширной для того, чтобы на ней могло собираться все мужское население племени, возвышается огромная так называемая хижина совета.
Перед входом в хижину совета в землю вбит тотем -- длинный шест, украшенный перьями, на верхушке которого развевается полудубленая кожа, на которой грубо намалевано красной краской какое-нибудь животное: медведь, волк или ящерица, эмблема племени, всеми уважаемая, -- нечто вроде священного знамени; во время сражения это знамя несет один из самых знаменитых вождей; налево, на двух кольях, вбитых в землю и оканчивающихся в виде вил, помещается великая священная трубка, которая никогда не должна быть осквернена прикосновением к земле.
Как раз между этими двумя эмблемами и немного впереди их видна как бы бочка с выбитым дном, наполовину зарытая в стоячем положении и вся поросшая ползучими растениями, за которыми тщательно ухаживают.
Бочка эта называется ковчегом первого человека и чрезвычайно почитается индейцами; обыкновенно, около нее казнят осужденных на смерть, а следовательно, тут же находится и столб для пыток.
Там и сям на улицах стоят деревья, нарочно оставленные с ветвями, обвешанными кусками материй, ожерельями, волосами и всевозможными кожами; эти деревья служат жертвенниками, на которые мужчины и женщины навешивают в честь.
Господина жизни те дары, которые они пообещали ему в тяжелую минуту жизни или спасаясь от опасности.
Графу де Виллье со времени его прибытия в Америку впервые приходилось так близко изучать индейскую жизнь и посещать один из настоящих центров тех туземных племен, которые ему всегда изображали в виде дикарей, почти идиотов.
Вот почему, несмотря на довольно печальные мысли, занимавшие его ум, он незаметно для самого себя поддался вполне естественному любопытству и с интересом наблюдал незнакомые ему до сих пор картины.
Улицы были буквально запружены народом: мимо него и навстречу ему проходили то воины с высоко поднятой головой и гордою осанкой, которые мимоходом бросали на него свирепые взгляды, то пожилые уже вожди, до подбородка закутанные в свои плащи из шкуры бизона и шепотом обменивающиеся замечаниями по адресу французского капитана.
Далее женщины и дети шмыгали взад и вперед с испуганным видом, провожая сани со съестными припасами или топливом, запряженные красными худыми плешивыми собаками, с прямыми ушами и острым рыльцем, очень похожими на волков и шакалов. Другие женщины проходили, неся на плечах камышовые корзины, так искусно сплетенные, что ни одна капля находящейся в них воды не проливалась наземь. Затем дети лет пяти-шести, совершенно голые, катались в пыли и иногда прерывали свои игры для того, чтобы сбегать пососать грудь у своих матерей, сидевших на пороге хижин и переговаривавшихся со своими товарками на противоположной стороне улицы.
Индейские дети питаются молоком матери иногда даже до восьми-девятилетнего возраста, и поэтому они все и бывают такими сильными, крепкими, хорошо сложенными и так редко подвергаются тем детским болезням, которые в наших цивилизованных странах так жестоко косят эти хрупкие создания.
После прогулки, продолжавшейся не менее двух часов, капитан утомленный, но сильно заинтересованный всем виденным, направился, опираясь на руку Андрэ, по дороге к дому, в котором жил.
Он подходил уже к нему, когда вдруг вздрогнул при виде мужчины и женщины шедших к нему навстречу.
Миновав их, он машинально обернулся и взглянул на них. Женщина сделала то же самое; она бросила на него вырази тельный взгляд, положив свой миниатюрный палец на розовые губки, и продолжала свой путь.
Женщина эта была Анжела; человек, сопровождавший ее, был ее отец, прозванный Изгнанником.
По какому случаю оба эти лица находились в этой деревушке? Какая причина привела их сюда? Может быть, они пришли сюда ради него? Можно ли это допустить! Но разве в письме, оставленном молодой девушкой в дупле дерева, не сообщалось, что она отправляется в продолжительное путешествие? По всей вероятности, эта встреча произошла сегодня совершенно случайно.
Размышляя таким образом, капитан возвратился в дом, до брался до своей комнаты и упал на один из стульев, разбитый усталостью.
Так прошло несколько минут, он глубоко задумался. Кто-то отворил дверь в комнату; граф предполагал, что это Андрэ и не только не повернулся, но даже не поднял головы.
Вдруг на его плечо тихо легла чья-то рука, и голос, мелодичный тембр которого был так хорошо ему знаком, спросил его:
-- О чем вы так задумались, господин граф, что ничего не видите и ничего не слышите?
Молодой человек вздрогнул, точно от электрической искры, и быстро поднял голову.
Даже еще не видя ее, граф по одному голосу узнал графиню де Малеваль.
Это и в самом деле была она, более, чем когда либо, прекрасная, дразнящая и улыбающаяся.
Молодой человек почувствовал дрожь под огнем взгляда графини; он побледнел, покачнулся и был вынужден схватиться за что-нибудь рукой, чтобы не упасть.
-- Что это-радость, боязнь или ненависть причиняют вам это волнение при виде меня, дорогой граф? -- продолжала графиня с легким оттенком иронии.
-- Сударыня, -- отвечал он, делая над собой страшное усилие, -- простите меня; хотя я и должен был знать, что увижу вас здесь, тем не менее, признаюсь вам, я не мог преодолеть чувства невольного испуга, увидев вас так неожиданно перед собой.
-- Как прикажете считать это: оскорблением или комплиментом? -- продолжала она, беря стул и садясь перед графом, который машинально последовал ее примеру.
Наступило довольно продолжительное молчание. Наконец, графиня решила заговорить первая.
-- Вы догадывались, что я до некоторой степени участвовала в вашем похищении? Странно это, не правда ли? -- продолжала она, -- красивый королевский офицер похищен женщиной, которую он покинул. Признайтесь, это приключение могло бы произвести эффект даже и при версальском дворе. Но мы здесь среди пустыни, и о нем, к несчастью, вероятно, даже никто и не узнает. Это очень печально, не правда ли?
-- Графиня!
-- Что делать, граф, -- перебила она, -- я -- странное существо! Я скроена по особой мерке, я люблю тех, кто от меня бегает! Если бы вы остались в Квебеке, мы, по всей вероятности, очень скоро порвали бы нашу связь и, конечно, по обоюдному соглашению. Вместо того, вы почему-то сочли нужным покинуть меня, а я последовала за вами и поймала вас.
-- Какую же цель преследовали вы, графиня, поступая таким образом? Я никак не могу уяснить себе этого.
-- А сама я разве знаю, разве я была бы женщиной, если б размышляла? Страсть не рассуждает, она действует! Я хотела вас найти, отомстить вам за ваше вероломное бегство, за то, что вы меня покинули. Я хотела этого добиться во что бы то ни стало.
-- А теперь?
-- Теперь я изменила свое намерение. Я вас увидела...
-- А! В самом деле?
-- Да! Это вас удивляет?
-- Нисколько, графиня, я только спрашиваю вас, почему, раз вы желали отомстить мне за то, что вам угодно назвать вероломным бегством, -- почему теперь, когда вам удалось схватить меня и сделать своим пленником, почему не пользуетесь вы этим случаем, чтобы удовлетворить жажду мести?
-- Я изменила свое намерение, дорогой граф, у меня теперь другие проекты.
-- А могу я узнать, графиня, эти проекты?
-- Я нарочно затем и пришла, чтобы сообщить вам их.
-- Я вас слушаю.
Все это было сказано самым приветливым образом, с улыбкой на устах; невидимому свидетелю этого необычайного разговора, конечно, не могло бы и в голову прийти, какая жгучая ненависть кипела в глубине обоих этих сердец и сколько угроз заключали в себе эти чарующие улыбки, которые так щедро расточали оба собеседника.
Граф де Виллье, совершенно овладевший собой, вернул себе все свое хладнокровие, а следовательно, и все преимущества; он готовился храбро выдержать борьбу, которую он предчувствовал. Спокойный, улыбающийся, он ждал, чтобы графиня заговорила первая.
Последняя заговорила почти сейчас же, кусая себе губы.
-- Вы тоже, дорогой граф, держали меня в своей власти, почему вы не отомстили?
-- Отомстить вам? За что, графиня? За то, что я вас любил и был настолько счастлив, что был любим и вами? Вы, вероятно, смеетесь надо мной, -- любезно отвечал он.
-- Не играйте, пожалуйста, словами, граф. Время пастушеских идиллий для нас миновало. Отвечайте откровенно, как следует дворянину.
-- Если вы этого требуете, графиня, извольте, я вам отвечу:
порядочный человек, имеет он причины или нет сердиться на женщину, никогда ей не мстит.
-- Он ее презирает и выгоняет, не правда ли? -- жестко перебила она.
-- Нет, графиня, он искренне ее жалеет и уважает в ней особу, которую он прежде любил.
Графиня бросила на него из-под своих длинных ресниц странный взгляд.
-- Пусть так, -- сказала она через минуту, -- это объяснение может быть, до некоторой степени и верно.
-- Оно является выражением моих мыслей, графиня, и если представится случай, я поступлю опять точно так же.
-- Очень возможно! Но вернемся к тому, что я хотела вам сказать: вы мой пленник.
-- Я это знаю, графиня.
-- От вас зависит получить свободу.
-- Я жду, чтобы вы соблаговолили объяснить мне, на каких условиях это может состояться?
-- Вы знаете, где вы находитесь?
-- У вас, я полагаю.
-- Без двусмысленностей: я говорю о стране, а не о доме.
-- Судя по тому, что мне удалось увидеть во время прогулки, я нахожусь в какой-то индейской деревушке.
-- Да, вы находитесь на британской территории, не больше как в десяти милях от форта Necessite, в деревне, принадлежащей племени, вполне преданному англичанам, которое к тому же питает к французам беспощадную ненависть.
-- К чему вы все это говорите мне, графиня? Эти подробности, без сомнения, очень важные, нисколько меня не интересуют. Мне было бы гораздо приятнее, если бы вы ответили мне откровенно, как вы хотели это сделать несколько минут тому назад, и что я, со своей стороны, уже исполнил по вашей просьбе. В жилах у нас течет благородная кровь наших предков, а одно это уже не дозволяет лгать ни вам, ни мне.
-- Хорошо, я буду с вами откровенна, граф. Благодаря любезности губернатора Виргинии и в чем, наверное, отказали бы французские власти, мне удалось захватить вас. Ну! И вот теперь, когда я имею полную возможность отомстить вам, когда никакая сила уже не в состоянии помешать этому, я готова отказаться от мести, если... это будет зависеть исключительно от вас. Скажите одно только слово, и в ту же минуту навеки потухнет вся моя ненависть к вам.
-- Я был бы чрезвычайно счастлив, поверьте мне, графиня, если бы я мог добиться подобного результата, это самое заветное мое желание. К несчастью, я и сам не знаю почему, но мне кажется, что то слово, которое вы от меня требуете, что то сочетание звуков, которое, по-видимому так просто было бы произнести, уста мои будут не в состоянии выговорить.
-- Сначала выслушайте, граф, а потом уже решайте, как вам следует поступить-принять мое предложение или нет.
-- Это верно, -- отвечал граф с поклоном.
-- Вы -- дворянин, господин де Виллье, -- продолжала графиня, -- даже происходите из очень древнего дворянского рода, но вы бедны и не имеете совсем покровителей в Версале, где в настоящее время все делается по протекции. Весьма возможно, что вы так и останетесь капитаном и никогда не получите повышения, несмотря на все ваши достоинства, на всю вашу храбрость.
-- В этом нет ничего невозможного, графиня, -- холодно отвечал граф, -- и я даже смиренно признаюсь вам, что давно уже примирился с этим.
-- Ну, а я, если только вы захотите произнести одно слово "согласен", сейчас же вручу вам патент на чин полковника и триста тысяч ливров на расходы по формированию вашего полка.
-- Вот странный способ мести, согласитесь сами, графиня, -- отвечал граф, иронично улыбаясь.
-- А почему бы мне не быть такой же великодушной, как и вы?
-- Извините меня, графиня, но то, что вы мне говорите, кажется мне таким необычайным, что, если я не увижу на этом патенте подписи его величества христианнейшего короля Людовика XV, которого да хранит Господь! То, несмотря на глубокое уважение, которое я питаю к вам, я этому не поверю.
-- Разве я говорила, что этот патент будет подписан непременно королем Людовиком XV? -- отвечала графиня, устремив на своего собеседника странный взгляд.
-- Но кем же еще он может быть подписан, графиня? Я не знаю никого, кроме короля, кто имел бы право производить в чины офицеров.
-- А разве король Людовик XV единственный монарх, имеющий это право?
-- Я знаю только его, графиня.
-- А я, господин граф, знаю такого же великого государя, как и тот, о котором вы говорите, это-король Георг II.
-- Английский король! -- вскричал граф, вскакивая со стула так быстро, что графиня невольно откинулась назад. -- А, теперь я все понимаю, графиня... Так вот какой способ мести вы придумали для меня! Вы поставили мою честь на карту! Вам хочется обесчестить меня, опозорить! И вы осмелились сделать мне такое предложение, мне Луи Кулону де Виллье, брату несчастного де Жюмонвилля, убитого командиром английского отряда! О! Графиня! Каким же подлецом и негодяем вы меня считаете!
-- Граф! Берегитесь! Мне стоит только сказать слово, сделать одно движение, и вы тотчас же будете выданы индейцам.
-- Я предпочитаю лучше быть выданным индейцам, графиня, чем слушать вас дальше. Пусть меня подвергнут пыткам, я перенесу их, как дворянин и как человек мужественный. Но из какой же подлой глины вы слеплены, графиня, если подобная гнусная мысль могла зародиться в вашем сердце?
-- Граф!
-- А! Ни слова больше! Лучше тысяча смертей, чем видеть вас! И я еще любил эту женщину! -- добавил он, уничтожая ее взглядом, полным презрения.
-- Это, однако, уж слишком! -- вскричала графиня, пылая яростью. -- Эй, сюда!
В комнату вошел Андрэ.
-- Позовите их! -- приказала графиня.
Андрэ сделал знак. Целый десяток индейских вождей тотчас же появился в комнате и устремил глаза на графиню.
Последняя, снедаемая яростью и находившаяся почти в состоянии невменяемости, ходила большими шагами по комнате, как разъяренная львица в клетке. Граф де Виллье, скрестив руки на груди, смотрел на нее с выражением грусти и жалости. Вдруг она кинулась к нему и, грубо толкнув его в сторону индейцев, хриплым голосом крикнула:
-- Возьмите его! Он ваш, я вам его отдаю!
И она упала на стул, едва переводя дух, почти задыхаясь от ярости.
-- Прощайте, графиня, -- сказал граф, -- я жалею вас, вы должны сильно страдать. Вы даже недостойны презрения порядочного человека... вас можно только жалеть!
Вслед затем он рукой сделал знак краснокожим, что готов за ними следовать.
-- Негодяй! -- прошептала графиня де Малеваль в отчаянии, -- иди с ними! Но помни, что ты идешь на верную погибель! Еще немного, и наши счеты будут кончены!
Граф де Виллье вышел в сопровождении индейцев.
Графиня осталась одна.