Как мы уже знаем, Транкиль и Чистое Сердце удалились при первой возможности и возвратились в домик охотника, где Эусебио уже приготовил все, чтобы принять их достойным образом.
Чистое Сердце был слишком меланхоличен по натуре, а канадец слишком занят своими мыслями, чтобы этих двоих людей могло заинтересовать что бы то ни было на грубом индейском торжестве. Весь этот шум, все волнение только утомили их, и они ощутили потребность покинуть празднество.
Сеньора Хесусита встретила их с сияющей и спокойной улыбкой, которая озаряла ее лицо, как солнечный луч, просвечивающий сквозь тучи.
Она с большой готовностью удовлетворяла малейшие их желания и была, казалось, очень довольна их возвращением, стараясь тысячей мелких услуг, секретом которых обладают только женщины, удержать их у себя как можно дольше.
Домик охотника, тихий и удобный, хотя и был на взгляд европейца лишь немногим лучше самой жалкой деревенской лачужки, тем не менее составлял резкий контраст с вигвамами индейцев, которые не только кишат всевозможными насекомыми и отвратительно неряшливы, но в которых отсутствуют даже самые незатейливые вещи, украшающие быт.
Почтительно поцеловав в лоб свою мать, пожав руку Эусебио и приласкав радостно прыгавших собак, Чистое Сердце сел за стол и сделал Транкилю знак последовать его примеру.
Со вчерашнего дня в лице старого охотника и в его манере поведения произошла какая-то странная перемена. Он, державший себя всегда так свободно, казалось, чувствовал теперь стеснение. Глаза его потеряли свой прежний блеск, придававший лицу благородное выражение, брови беспрестанно хмурились под влиянием какой-то затаенной мысли, и даже речь была не так откровенна, как прежде.
Молодой человек задумчиво, с печальной улыбкой следил за охотником. Когда обед был кончен и трубки зажжены, Чистое Сердце, жестом попросив мать и Эусебио выйти из комнаты, повернулся к канадцу.
-- Гость мой, -- сказал он ему почтительно, -- мы ведь давние друзья, хотя и знакомы друг с другом не очень давно, не так ли?
-- Конечно, Чистое Сердце. В прерии и дружба, и вражда быстро стареют, а мы встретились при таких обстоятельствах, когда люди в несколько минут оценивают один другого.
-- Позвольте задать вам один вопрос, -- сказал Чистое Сердце.
-- Пожалуйста! -- ответил охотник.
-- Но скажите сначала, -- продолжал молодой человек, -- обещаете ли вы ответить на него?
-- Почему же нет? -- спокойно проговорил Транкиль.
-- Quien sabe! -- как мы, испано-американцы, выражаемся, -- заметил с улыбкой молодой охотник.
-- Ба-а! -- беспечно протянул канадец. -- Задайте ваш вопрос, я не думаю, что на него невозможно ответить.
-- Но если вы увидите, что это так?
-- Я не могу такого предположить. Вы слишком умны и откровенны, чтобы делать такие ошибки. Итак, говорите смело.
-- Я так и сделаю, если позволите... Итак, слушайте. Я вас слишком хорошо знаю (вернее, думаю так), чтобы предположить, что вы приехали сюда с единственной целью навестить меня, тем более, что не сегодня-завтра мы все равно встретились бы в прериях. Из этого следует, что вы предприняли поездку с вполне определенной целью. Какой-то очень серьезный повод заставил вас искать свидания со мной.
Транкиль молча кивнул головой.
После минутного молчания, во время которого Чистое Сердце напрасно ждал ответа собеседника, он снова заговорил:
-- Вот уже два дня, как вы здесь. Несколько раз вам представлялась возможность поговорить со мной откровенно, и скажу кстати, что я ждал этого с большим нетерпением. Я предвидел, что дело касается услуги, которую я должен буду вам оказать. Я был заранее счастлив доказать делом уважение, которое к вам питаю. Между тем вы продолжали хранить молчание и даже, напротив, старались избежать объяснений. Поведение ваше в отношении меня совершенно переменилось. Словом, со вчерашнего дня вы не тот человек, которого я знал: тот не знал колебаний, всегда открыто и смело говорил что думает, какие бы последствия это ни влекло за собой. Разве я ошибаюсь? Отвечайте, охотник.
Канадец некоторое время казался смущенным. Вопрос, заданный ему так прямо, странным образом приводил его в смущение. Наконец он решился, поднял голову и сказал, глядя прямо в глаза собеседнику.
-- Что ж, я не могу этого отрицать. Вы правы, Чистое Сердце. Все, что вы сказали, совершенная правда.
-- А! -- воскликнул молодой человек удовлетворенно. -- Так я не ошибся! Я рад, что это выяснилось.
Канадец пожал плечами, как человек, который рад доставить удовольствие собеседнику, хотя не понимает, чем именно.
Чистое Сердце продолжал:
-- Теперь, во имя дружбы, которой мы связаны, я требую, чтобы вы были откровенны со мной. Без задней мысли, без всяких изворотов признайтесь, по какой причине вы поступили таким образом.
-- Причина эта лестна для тебя, Чистое Сердце, поверьте мне.
-- Я в этом убежден, мой друг, тем не менее я хочу ее знать.
-- В таком случае, -- сказал старик-охотник с интонацией человека, принявшего известное решение, -- зачем мне хранить от вас тайну, тем более, что я пришел просить вашей помощи. Вы узнаете все! Я -- всего лишь неотесанный траппер, который воспитывался в глуши. Я благоговею перед Богом и люблю свободу до безумия. Я всегда старался делать добро своему ближнему и, по мере возможности, за зло платить добром, -- вот, в двух словах, весь мой нравственный мир.
-- Все это истинная правда! -- убежденно сказал на это Чистое Сердце.
-- Благодарю! Благодарю от души, я вам верю! Но все остальное в жизни осталось мне совершенно неизвестным. Пребывание в пустыне развило во мне только инстинкты диких животных, не дав той тонкости чувств, которую развивает даже у самых диких натур городская цивилизация.
-- Признаюсь, я не совсем понимаю истинный смысл ваших слов.
-- Сейчас поймете. С первой минуты как я вас увидел, при первых произнесенных вами словах, я помимо воли почувствовал влечение к вам. Вы стали моим другом за те несколько дней, которые мы прожили вместе, разделяя постель под открытым небом, подвергаясь одним и тем же опасностям, испытывая одни и те же радости и печали. Мне казалось, что я оценил вас по достоинству, и мое расположение к вам возросло. А потому, когда мне понадобился верный и преданный друг, я тотчас же вспомнил о вас, и, не долго думая, немедленно отправился в дорогу, чтобы увидеться с вами.
-- Вы отлично сделали.
-- Я это знаю, -- ответил Транкиль с увлечением. -- Но когда я переступил порог этого скромного домика, мысли мои приняли совершенно иное направление. У меня появилось сомнение, -- не в вас (это было бы невозможно), но относящееся к вашему положению. Словом, оно касалось вашего таинственного образа жизни. Я задал себе вопрос: какие обстоятельства могли заставить такого человека, как вы, поселиться в поселке краснокожих и принять их обычаи, жестокие и резко отличающиеся от наших. При взгляде на вашу мать, такую красивую и добрую, на вашего слугу, относящегося к вам с такой преданностью, на то, как вы живете у себя дома, я подумал, что, наверное, какое-нибудь несчастье неожиданно обрушилось на вас и заставило вас некоторое время жить в изгнании. Но я в то же время понял, что мы с вами не ровня, что существует черта, разделяющая нас, и тут-то я почувствовал себя стесненным в вашем обществе. Вы не вольный охотник, не имеющий иного дома, кроме непроницаемого свода девственных лесов, и иного достояния, кроме ружья. Словом, вы не тот товарищ, не тот друг, с которым я с радостью делился в пустыне всем, что имел. Я не вправе держаться как равный с тем, кого случайное несчастье приблизило ко мне и кто впоследствии, без сомнения, пожалеет об этой дружбе, зародившейся случайно. Поэтому, продолжая по-прежнему любить и уважать вас, я стану на ту ступень, на которой мне надлежит находиться по отношению к вам.
-- И это должно означать? -- спросил резко Чистое Сердце.
-- Что при невозможности быть вашим товарищем и не желая сделаться вашим слугой, я удалюсь.
-- Вы с ума сошли, Транкиль! -- с горестью воскликнул молодой человек. -- То, что вы говорите мне, не имеет смысла, и ваши доводы несостоятельны!
-- Тем не менее... -- отважился сказать канадец.
-- О! -- продолжал тот возбужденно. -- Я ведь дал вам высказаться, не так ли? Я выслушал вас, не перебивая. Теперь -- моя очередь. Вы, сами того не зная, причинили мне самое большое огорчение, какое могли -- вы дотронулись до незажившей и все еще кровоточащей раны, заставили меня вспомнить то, что я напрасно стараюсь забыть и что составляет несчастье всей моей жизни.
-- Я?! -- воскликнул охотник с ужасом.
-- Да, вы! Но не беда! Кроме того, вы действовали слепо, сами не зная, куда заведет вас путь, по которому шли, а потому я не ставлю вам это в вину и впредь не поставлю. Но есть вещь, которая для меня выше всего, которой я дорожу больше жизни, это -- ваша дружба! Я не могу согласиться потерять ее. Откровенность за откровенность: вы узнаете, кто я и какова та причина, которая привела меня в прерии, где мне суждено жить и умереть.
-- Нет! -- ответил Транкиль коротко. -- Я не имею ни малейшего права на вашу откровенность. Вы говорите, что я без умысла причинил вам большое огорчение. Эта сердечная боль только увеличится при вашем призвании. Клянусь вам, Чистое Сердце, я не стану вас слушать.
-- Это необходимо для вас и для меня, мой друг -- таким образом мы лучше поймем друг друга. Тайна, которую я скрываю в своем сердце, -- добавил он с грустной улыбкой, -- тяготит меня, и было бы большим утешением поверить ее истинному другу. А кроме того, мне пенять не на кого. Обрушившееся на меня несчастье, или, вернее, наказание (это слово мне нравится больше) выпало на мою долю вполне заслуженно, хотя, возможно, оно слишком жестоко, и упрекать за это я могу только себя самого. Жизнь моя -- долгое искупление прошлого; к несчастью, меня приводит в ужас мысль, что настоящего и даже будущего будет недостаточно, чтобы искупить его.
-- Вы забыли о Боге, сын мой! -- сказал торжественный голос. -- Непогрешимый Бог будет вашим судьей. Когда Он сочтет ваше искупление достаточным, Он сумеет его прекратить.
И Хесусита, уже несколько минут прислушивающаяся к разговору двух собеседников, положила свою нежную белую руку на плечо сына, взглянув на него с великой любовью, присущей только матерям.
-- О, я неблагодарный! -- воскликнул молодой человек с горечью. -- В своем бесконечном эгоизме я на минуту забыл о вас, которая покинула все ради меня.
-- Рафаэль, ты -- мой первенец. То, что я сделала девять лет тому назад, я сделала бы и теперь. Но пусть сказанное мной послужит тебе утешением. Я горжусь тобой, сын мой, и, хотя ты причинил мне много горя в прошлом, сейчас ты принес столько же радости. Разве все индейские племена, населяющие бескрайние прерии, не питают к тебе уважения, граничащего с благоговением? Разве имя, которое дали тебе эти первобытные люди, не служит синонимом чести? Разве ты, наконец, не Чистое Сердце -- человек, слово которого имеет силу закона, человек, которого уважают и любят друг и недруг. Чего же большего ты хочешь?
Молодой человек покачал головой.
-- Увы, мать моя, -- сказал он глухо, -- разве я смогу забыть когда-нибудь, что был игроком, убийцей, поджигателем!
Транкиль вздрогнул.
-- О! Это невозможно! -- пробормотал он.
Молодой человек услышав это, обернулся в его сторону.
-- Да, мой друг, -- сказал он, -- я был игроком, убийцей и поджигателем! Ну что? -- добавил он с печальной и едкой усмешкой. -- Вы и теперь все так же считаете себя недостойным моей дружбы? Вы все еще думаете, что вы мне не ровня?
Молодой человек вопросительно взглянул на канадца. Тот встал, подошел к Хесусите, и, поклонившись ей почтительно, с оттенком восхищения, проговорил:
-- Сеньора, каково бы ни было преступление, совершенное человеком в минуту неудержимого возбуждения, невзирая на свою вину, он должен быть оправдан, если сумел внушить к себе такую прекрасную, великую и благородную преданность, как ваша. Вы -- святая женщина, сударыня! Надейтесь! Бог, который все может, сумеет, когда настанет время, осушить ваши слезы и заставит вас забыть горести, послав им на смену великие радости. Я только бедный человек без разума и образования, но чувства мои никогда не обманывали меня. Я убежден, что как бы ни был некогда преступен ваш сын, в настоящее время его простило даже то лицо, которое, вынуждено было осудить его, и что впоследствии оно даже пожалело об этом.
-- Спасибо, мой друг, -- сказал Чистое Сердце. -- Я уверен, что ваши слова сказаны от души! За себя и за свою мать благодарю вас. Вы прямой и честный человек. Вы возвратили мне веру в себя, которая подчас покидает меня, и подняли меня в моих собственных глазах. Но искупление, на которое я сам себя осудил, не будет полным, если я не расскажу вам обо всех событиях моей жизни. Не откажите мне в этом! -- воскликнул он, увидев отрицательный жест охотника. -- Так нужно! Поверьте мне, Транкиль, рассказ мой содержит много поучительного. Как путник, который в конце долгого и трудного путешествия с чувством удовлетворения бросает взгляд на пройденный путь, так и я буду испытывать мучительное, но вместе с тем отрадное ощущение, возвращаясь к первым ужасным событиям моей жизни.
-- Да, -- сказала Хесусита, -- ты прав, сын мой. Надо иметь мужество оглянуться назад, чтобы хватило сил с достоинством идти вперед. Только возвратившись к прошлому, ты поймешь настоящее и получишь надежду на будущее. Говори, говори, сын мой, и если в течение твоего рассказа тебе изменит память или покинет мужество, ну что ж! Я здесь! Я буду возле тебя, как всегда, и то, что ты не сможешь сказать, то скажу я!
Транкиль с восхищением смотрел на удивительную женщину, слова и жесты которой так гармонировали друг с другом и были исполнены такого достоинства, на прекрасном лице которой отражались ее благородные чувства. Он казался самому себе ничтожным по сравнению с этой избранной натурой, преисполненной самой великой страсти -- материнской любви.
-- Чистое Сердце, -- сказал он с волнением, которого не смог в себе подавить, -- если вы этого требуете, я выслушаю рассказ о событиях, которые были причиной вашего переселения в пустыню. Но знайте, что бы я ни услышал, заверяю вас в том, что никогда вам не изменю. А теперь, будете ли вы говорить или оставите вашу тайну при себе, мне все равно! Помните только одно -- я принадлежу вам душой и телом, несмотря ни на что, хотя бы все были против вас, и сегодня, и завтра, и через десять лет. Я клянусь вам в этом, -- добавил он с некоторой торжественностью, -- душой моей дорогой и горячо оплакиваемой мною матери, прах которой покоится на кладбище в Квебеке! Теперь продолжайте, я готов вас слушать.
Чистое Сердце горячо ответил на дружеское рукопожатие охотника и усадил его возле себя по правую сторону, тогда как Хесусита села по левую.
-- Итак, слушайте, -- начал он.
В эту минуту дверь отворилась и в ней показался Эусебио.
-- Mi amo [Мой господин (исп.)], -- сказал он, -- индейский вождь по имени Черный Олень желает говорить с вами.
-- Как! Черный Олень? -- воскликнул охотник с удивлением. -- Но он в эту минуту должен участвовать в свадебных празднествах.
-- Простите меня, -- возразил Транкиль, -- вы забыли, Чистое Сердце, что, когда мы покинули празднество, вождь подошел к нам и сказал шепотом, что должен сообщить нам что-то важное.
-- Правда! Я действительно об этом забыл. Пусть он войдет, Эусебио. Друг мой, -- добавил он, обращаясь к Транкилю, -- я не могу сейчас начать рассказ, который будет прерван на первом слове, но надеюсь, что скоро вы все узнаете.
-- Не буду мешать вам заниматься делами индейцев, -- сказала с улыбкой Хесусита. С этими словами она вышла из комнаты.
Мы должны признаться, что Транкиль был в душе очень рад, что ему помешали слушать рассказ о каких-то тяжелых событиях. Благородный охотник обладал драгоценным свойством нимало не интересоваться прошлым людей, которых любил. Прямой и честный по натуре, он боялся, чтобы они не упали в его мнении. А потому он с удовольствием согласился отложить признание Чистого Сердца до другого раза и мысленно был даже благодарен Черному Оленю за то, что тот появился так кстати.
Эусебио ввел индейца.
Черный Олень, отрешившийся от своей напускной и привычной индейцам невозмутимости, казался очень озабоченным. Ни его мрачное лицо, ни сурово сдвинутые брови не напоминали в нем человека, который только что заключил давно желанный брак. Напротив, походка его была так торжественна, лицо носило выражение такой суровости, что это сразу бросилось в глаза обоим охотникам.
-- Ого! -- воскликнул Чистое Сердце веселым тоном. -- У вас очень мрачный вид! Не увидели ли вы при въезде в селение пять ворон по правую сторону от вас? Или нож ваш трижды вонзился в землю? Каждому известно, что это дурные приметы.
Прежде чем ответить, вождь окинул комнату подозрительным взглядом.
-- Нет, -- сказал он тихо и сдержанно, -- Черный Олень не видел пяти ворон по правую сторону от себя, но он видел по левую сторону от себя лисицу, а в кустарнике целую стаю сов.
-- Знаете, вождь, я вас совсем не понимаю! -- воскликнул Чистое Сердце, смеясь.
-- И я тоже! -- заметил Транкиль с лукавой улыбкой.
Вождь мужественно вынес двойную насмешку.
Ни один мускул его лица не дрогнул, напротив, черты его стали еще более мрачными.
-- Пусть братья мои смеются, -- сказал он. -- Они бледнолицые. Какое им дело до того, что случится с индейцами!
-- Простите, вождь, -- возразил Чистое Сердце, сразу став серьезным. -- Ни я, ни мой друг не хотели обидеть вас.
-- Я знаю это, -- сказал вождь. -- Братья мои не могли предположить, что в такой день, как сегодня, я могу быть печален.
-- Вы правы. Но теперь уши наши открыты. Пусть брат мой говорит, мы выслушаем его с тем вниманием, которого заслуживают его слова.
Индеец, казалось, с минуту колебался. Но затем, нагнувшись к Чистому Сердцу и Транкилю, сидевшим рядом с ним, тихо произнес.
-- Положение серьезно. У меня в распоряжении только несколько минут. Пусть братья слушают меня внимательно, я должен вернуться в хижину Черной Птицы, где меня ждут друзья и родные. Слушают ли меня мои братья?
-- Мы слушаем, -- ответили в один голос охотники.
Прежде чем снова заговорить, Черный Олень тщательно осмотрел стены комнаты и отворил двери, точно боялся, что его подслушают. Удостоверившись в том, что никто его не может услышать, он возвратился к охотникам, с любопытством наблюдавшим за его странным поведением, и понизил голос до шепота:
-- Большая беда угрожает команчам-антилопам.
-- Почему, вождь?
-- Апачи скрываются в окрестностях селения.
-- Как вы это узнали?
-- Я их видел.
-- Мой брат видел апачей?
Вождь тонко улыбнулся.
-- Да, -- сказал он, -- Черный Олень великий храбрец, у него чутье борзых, принадлежащих его брату. Он почуял врага. Почуять -- значит для воина видеть.
-- Да, но пусть брат мой остережется. Чувства -- плохой советчик, -- возразил Чистое Сердце.
Черный Олень пренебрежительно пожал плечами.
-- Сегодня ночью в лесу не было ни малейшего движения воздуха, а между тем листья на деревьях шевелились, трава волновалась.
-- Да, это удивительно! -- сказал Чистое Сердце. -- Посланный от апачей-бизонов в настоящее время в нашем селении. Если так, мы -- жертвы ужасного предательства.
-- Голубая Лисица -- изменник, предавший свой народ, -- сказал индеец с некоторым волнением, -- чего можно ждать от такого человека? Он пришел сюда, чтобы усыпить бдительность воинов.
-- Да, -- сказал Чистое Сердце задумчиво. -- Очень может быть. Но что же делать? Предупредил ли брат мой об этом вождей?
-- Да. В то время как Голубая Лисица просил глашатая созвать совет, Черный Олень говорил с Черной Птицей, Прыгающей Пантерой и Рысью.
-- Отлично. Что они решили?
-- Решили под благовидным предлогом оставить Голубую Лисицу заложником. С закатом солнца двести воинов под предводительством Чистого Сердца нападут на врага. Черный Олень будет их проводником. Враг знает, что лазутчик его в селении. Он сам попадет в расставленный им капкан.
Чистое Сердце несколько минут молчал, он соображал.
-- Пусть брат мой слушает, -- сказал он наконец. -- Я готов повиноваться приказанию совета вождей племени, но не хочу, чтобы воинов, которые будут вверены моему попечению, задушили. Апачи-бизоны -- старые, болтливые и крикливые бабы и трусы, которым мы будем давать юбки всякий раз, как встретимся с ними в прериях лицом к лицу. Но теперь -- иное дело, теперь они находятся в засаде, в местности, выбранной ими заранее. Ее преимущества им хорошо известны. Как бы хорошо ни повел молодых людей мой брат, апачи их выследят, а этого нельзя допустить.
-- Что же сделает мой брат? -- спросил Черный Олень с чуть заметной тревогой.
-- Солнце прошло уже две трети своего пути. Черный Олень лично предупредит воинов, что каждый из них должен отправиться отдельно от других к горе Черного Медведя через час после захода солнца. Это ни в ком не возбудит подозрения, все будут думать, что они отправились на охоту. Если неприятель разослал шпионов, то и им не придет в голову, что охотники, разъехавшиеся в разные стороны, посланы для нападения на неприятеля. Затем, когда солнце скроется, мой брат, белый охотник и я сядем в священной пещере Красной горы на лошадей и присоединимся к краснокожим. Хорошо ли я сказал? Нравится ли это моему брату?
Пока Чистое Сердце излагал свой план, вождь обнаруживал признаки живейшей радости и восхищения.
-- Мой брат хорошо говорил! -- ответил он. -- Разум его велик, хотя волосы его черны. Мудрость Владыки Жизни царит в нем. Все будет сделано так, как он хочет. Черный Олень будет повиноваться ему. Он в точности исполнит мудрые советы своего брата.
-- Хорошо! Пусть брат мой будет осторожен, Голубая Лисица очень хитер.
-- Голубая Лисица -- собака, которой Черный Олень отрежет уши. Пусть мой брат охотник не беспокоится. Все будет сделано так, как он хочет.
Обменявшись еще несколькими словами с Чистым Сердцем, чтобы сговориться с ним окончательно, Черный Олень удалился.
-- Вы поедете со мной, Транкиль, не так ли? -- спросил молодой человек канадца, когда они остались наедине.
-- Pardieu! [Еще бы! (фр.)] Разве вы в этом сомневаетесь? -- ответил тот. -- Что мне здесь делать без вас? Я предпочитаю сопровождать вас, тем более, что, по моему мнению, нам предстоит резня.
-- Вы не ошиблись. Для меня очевидно, что апачи не рискнули бы приблизиться к селению, если б их было мало.
-- Двухсот человек в таком случае недостаточно! Вы должны потребовать еще людей.
-- Зачем? При внезапном нападении обычно сильнее тот, кто нападает -- мы постараемся атаковать врага.
-- Правда, карамба! Я в восторге от этого. Давно уж я не слышал запаха пороха; я чувствую, что начинаю покрываться ржавчиной. Это встряхнет меня.
В ответ на это Чистое Сердце рассмеялся, Транкиль ему вторил. После этого они заговорили о другом.