В эту ночь произошло столько событий, что мы, для того, чтобы рассказать читателю о них в той же последовательности, в какой они совершались, должны будем постоянно переходить от одного действующего лица к другому.
Дон Марсиаль был богат, даже очень богат. Страстно любя приключения, увлекаемый своим беспокойным, воинственным характером, он избрал своей профессией истребление пум, ягуаров и прочих диких зверей. Это давало ему повод и являлось целью его постоянных скитаний по пустыне, и он всю свою жизнь проводил, бродя по ней из конца в конец.
Название тигреро дается обыкновенно опытным, выдающимся охотникам, которые оговаривают с асиендадос условия, состоящие в том, что охотники обязуются истреблять в их владениях всех диких зверей, опустошающих стада, и получают за каждую шкуру определенную плату.
То, что другие делают из-за денег, дон Марсиаль совершал из любви к искусству и для своего удовольствия. Поэтому его всюду по мексиканской границе знали и любили, особенно асиендадос, которые в неустрашимом охотнике находили не только действительно полезного человека, но и хорошего товарища, приятного собеседника, словом, настоящего кабальеро во всех отношениях.
Дон Марсиаль впервые увидел донью Аниту, когда бродячая жизнь завела его на одну из асиенд, принадлежащих дону Сильве, где менее чем за месяц он перебил до десятка диких зверей.
С первого же дня Тигреро -- слово это стало для дона Марсиаля прозвищем -- влюбился в донью Аниту со всей свойственной ему кипучей страстью. Он стал постоянно следить за ней, и однажды ему пришлось быть свидетелем, как лошадь, на которой она каталась, понесла. Он был неподалеку и кинулся спасать девушку, рискуя собственной жизнью.
Во время этого приключения донья Анита в первый раз обратила внимание на своего обожателя и, произнося слова благодарности, заметила, что, при своей рыцарской храбрости, он чрезвычайно красив. Остальное читателю известно.
Прочтя письмо доньи Аниты, дон Марсиаль покинул островок в сопровождении Кукареса.
Эта поездка повергла леперо в мрачное настроение. В душе он проклинал себя за то, что имел безумие связаться с человеком, за которым в настоящую минуту следовал, как упрямый ослик на привязи. Переход по открытой прерии не сулил ему ничего приятного, он бессмысленно подвергался ежеминутному риску быть настигнутым шальной отравленной апачской стрелой. Но Кукарес был не способен хоть сколько-нибудь долго рассуждать, он горел желанием действовать. Леперо остановился на мысли, что, если уж Тигреро покинул с наступлением ночи вполне защищенную от нападения индейцев стоянку и, отказавшись от помощи товарищей, отправился как будто безо всякой ясной цели бродить по пустыне, то он имел на то какие-либо важные, ему, Кукаресу, непонятные причины. Ему, правда, хотелось узнать эти причины, но он в то же время знал, что дон Марсиаль болтать попусту не любит, а особенно не любит, чтобы кто-то совал нос в его тайные планы. Поэтому леперо отложил удовлетворение своего любопытства до более удобного момента, так как к дону Марсиалю, несмотря на все свое легкомыслие, он чувствовал великое уважение, смешанное с немалой долей страха.
Оба всадника ехали друг возле друга, храня полное молчание, опустив поводья и предавшись каждый своим мыслям. Кукарес скоро заметил, что Тигреро вместо того, чтобы углубиться в лесную чащу, старался держаться берега реки.
Тем временем мрак окончательно сгустился. Отдаленные предметы стали сливаться с массами теней на горизонте. Скоро нельзя было различить и ближайшие предметы.
Некоторое время леперо старался, то глубоко вздыхая, то испуская благочестивые восклицания, обратить на себя внимание своего спутника. Но все было напрасно. Наконец, когда темнота стала, что называется, хоть глаз выколи, он решил, что Тигреро теперь уже ни о чем не может думать, кроме того, как бы не сбиться с пути, не завязнуть и не выколоть себе глаз. Тогда Кукарес набрался смелости и обратился к нему со словами:
-- Дон Марсиаль... -- проговорил он.
-- Ну? -- небрежно отозвался дон Марсиаль.
-- Не находите ли вы, что пора остановиться?
-- Зачем?
-- Как это "зачем"? -- с изумлением переспросил леперо, ободренный вниманием, оказанным его словам.
-- Мы еще не приехали куда следует.
-- А разве мы едем в какое-то определенное место?
-- А зачем же, по-твоему, мы оставили безопасный островок и друзей?
-- Это верно. Но куда же мы едем, вот что хотелось бы знать мне?
-- Скоро ты это узнаешь.
-- Признаюсь, мне это будет очень интересно.
Они оставили на расстоянии приблизительно двух ружейных выстрелов холм Гетцали и достигли небольшой бухточки, которая из-за извилистости реки находилась как раз в тылу асиенды, встававшей темной массой перед ними и закрывавшей их своей тенью.
Дон Марсиаль остановился.
-- Вот мы и приехали, -- проговорил он.
-- Наконец-то, -- со вздохом облегчения буркнул про себя леперо.
-- Я хочу сказать, что самая легкая часть нашего путешествия закончена.
-- Значит, нам предстоит серьезное дело?
-- Разумеется! Разве ты до сих пор думал, что эту прогулку по берегу Рио-Хилы мы предприняли ради наслаждения красотами природы?
-- Меня и самого это удивляло.
-- Ну, а теперь начнется, собственно, само дело, ради которого мы ехали.
-- Отлично.
-- Только я должен предупредить тебя, что дело это довольно опасное. Но я рассчитываю на тебя.
-- Благодарю вас, -- отвечал на это Кукарес, скорчив гримасу, которая должна была изображать улыбку.
На самом деле эта улыбка показала, что Кукаресу было бы гораздо приятнее, если бы в этом случае ему меньше доверяли.
Дон Марсиаль продолжал:
-- Мы пойдем туда, -- он протянул руку по направлению к реке.
-- Куда "туда"? На асиенду?
-- Да.
-- А вы разве полагаете, что у нас с вами по две головы?
-- Нет, я думаю, по одной, если только у тебя есть хоть одна.
-- Неужели вы думаете, что мы достигнем асиенды и нас не заметят?
-- Попытаемся, по крайней мере.
-- Отлично, но, так как это, конечно, нам не удастся, то эти черти французы примут нас за индейцев и пошлют нам в лоб пулю, это как пить дать.
-- Да, это может случиться.
-- Благодарю. В таком случае я предпочитаю остаться здесь, так как, признаюсь, я еще не настолько сошел с ума, чтобы совать свою башку в волчью пасть. Ступайте, если уж вам так приспичило, а я и здесь могу подождать.
Тигреро не мог сдержать улыбки.
-- Опасность вовсе не так велика, как тебе кажется, -- сказал он, -- на асиенде нас будет ждать одно лицо, которое постарается удалить часовых с того места, куда мы направимся.
-- Все это так, но я все-таки предпочитаю не ставить подобного опыта. Пуля не знает пощады, а французы стреляют без промаха.
Тигреро не отвечал, как будто даже не расслышал замечания своего товарища. Он нагнулся вперед и слушал.
Пустыня в несколько минут пробудилась, из глубины непроходимых чащ доносился какой-то шум. Звери выходили из своих логовищ и, словно растерянные, проходили мимо двух людей, не замечая их. Птицы, пробудившись от первого сна, взлетали, испуская резкие крики, и описывали в воздухе широкие круги. На реке видны были силуэты животных, которые изо всех сил спешили переплыть на другой берег. Очевидно, происходило что-то необычное.
По временам сухой треск, свист, глухой шум, словно от прорвавшей плотину воды, раздавались в тишине и с минуты на минуту становились все сильнее, все явственнее.
На краю горизонта появилась широкая полоса кроваво-красного пламени и залила всю окрестность зловещим фантастическим отблеском.
Раза два наших искателей приключений уже покрывали темные облака дыма, в котором неслись искры и горящие хлопья сухой травы.
-- Ах! Боже мой, что это такое? Дон Марсиаль, глядите! -- воскликнул леперо. -- Посмотрите на наших лошадей!
Благородные животные стояли, вытянув шеи, прижав уши, вдыхая расширенными ноздрями удушливый, наполненный запахом гари воздух и с силой ударяя копытами о землю.
-- Что же тут такого? -- спокойно ответил Тигреро. -- Они чувствуют, что прерия горит, вот и все.
-- Как, прерия горит? Неужели вы думаете, что прерия горит?
-- Я не думаю, я это вижу. Тебе стоит только хорошенько присмотреться, как это сделал я.
-- Гм! Отчего же она загорелась?
-- Да очень просто! Это одна из обычных индейских хитростей. Наступает Мексиканская луна, разве ты забыл об этом?
-- Позвольте, я ведь не охотник. Признаюсь, что меня все Это ужасает, и я дорого бы дал, чтобы очутиться подальше отсюда.
Леперо сделал жест отчаяния.
-- Да ты просто ребенок, -- смеясь, заметил ему дон Марсиаль. -- Индейцы, чтобы скрыть свое наступление, подожгли прерию, они двигаются следом за огнем. Скоро ты услышишь их боевой клич посреди пламени и дыма, которые охватят тебя со всех сторон. Если ты останешься здесь, то подвергнешься трем неизбежным опасностям: изжариться, быть оскальпированным или убитым. И то, и другое, и третье, вероятно, тебе будет не особенно приятно. Положись на меня и следуй за мной. Если тебя убьют -- ну так что же? Значит, этого не избежать... Ну что, едем? Огонь приближается, скоро будет уже поздно. Ну, на что же ты решился?
-- Я следую за вами, -- упавшим голосом проговорил леперо, -- будь, что будет! Какой дурак я был, что уехал из Гуаймаса, где мне жилось так хорошо, где я ничего не делал, а теперь то и дело попадаю в подобные переделки. О! Да пусть гром разразит меня, если я еще раз пущусь бродить с вами по прерии, если только сегодня все сойдет благополучно.
-- Ну да, ну да! Всегда так зарекаются... однако, надо спешить, время не терпит.
И действительно, прерия на пространстве в несколько миль кругом пылала, как кратер огромного вулкана. Пламя ходило волнами, как на море в бурю, деревья вспыхивали, как снопы сена, к небу поднимались столбы густого, черного дыма с искрами, горящими хлопьями. Пустыня наполнилась свистом, шипением, шумом. Крики птиц, вой зверей затихали: и птицы, и звери или гибли, или убирались в безопасные места за реку.
Дон Марсиаль и леперо сели на лошадей и пустили их, совсем бросив поводья. Благородные животные, руководимые инстинктом, изо всех сил рванулись к воде.
Та часть прерии, которая лежала за рекой, представляла полный контраст с той, которую покидали наши искатели приключений. Последняя казалась морем пламени, которое поглощало на своем пути все, что попадалось живого и цветущего, превращая все в тончайший, подхватываемый вихрями пепел, спускаясь в долины, поднимаясь на холмы.
Рио-Хила в то время года, к которому относится наш рассказ, поднялась от дождей, ливших в горах, и была вдвое шире обыкновенного. Течение ее было по этой причине необыкновенно быстрым и в некоторых местах весьма опасным. Но когда наши путники спустились к берегу, они увидели, что через реку переправляется такая масса всякого зверья, хищного и нехищного, совершенно забывшего свою вечную непримиримую вражду, что течение было просто задержано массой тел. Дон Марсиаль и леперо поспешили присоединиться к спасавшим свою жизнь живым существам и переплыли на другой берег сравнительно быстро.
-- Эге! -- заметил Кукарес, успокоившись, когда почувствовал, что лошадь его опять коснулась ногами дна и стала взбираться на небольшую кручу зеленого берега. -- Ведь вы говорили мне, что мы идем на асиенду, а теперь, не правда ли, мы выбрали совсем другое направление? Так ведь я говорю?
-- Нет, дружище, ты говоришь вовсе не так. Помни, что в пустыне часто приходится поворачиваться спиной к тому месту, которого ты стремишься достичь, и все это для того, чтобы добраться туда наверняка.
-- Что вы этим хотите сказать?
-- Мы спутаем своих лошадей под этими акациями и флорибондами, так как здесь они будут в полной безопасности, а сами вернемся к асиенде.
Тигреро тотчас же спрыгнул с лошади, подвел ее к группе деревьев, снял узду, чтобы она могла пастись, и стреножил. Затем он вернулся на берег.
Кукарес с тем отчаянием, которое в известных случаях, дойдя до предела, превращается в тупую покорность судьбе, имеющую некоторое сходство с мужеством, в точности повторил то, что проделал его товарищ. Достойный леперо, глубоко убежденный, что все погибло, отдался на произвол своей, быть может, несчастной звезды с тем фатализмом, который составляет характерную черту миросозерцания восточных народов.
Мы уже говорили, что на этом берегу реки царило спокойствие, только у воды раздавались самые разнообразные звуки -- мяуканье, урчание, лай и прочее, -- исходившие от зверей, выражавших таким образом радость по поводу своего спасения и спешивших поскорее убраться прочь в глубь прерии. Леперо наконец сообразил, что теперь он также в безопасности, и обратился к дону Марсиалю:
-- Но как же мы попадем туда, на асиенду? Река широка, а плавать я не умею.
-- Подожди немного. Мы сейчас кое-что найдем, я в этом уверен, если только хорошенько поищем, и облегчим нашу переправу. Э! Ну вот, смотри, -- прибавил дон Марсиаль через минуту, -- разве не правду я говорил?
И он указал леперо на пирогу, причаленную в маленькой бухточке по эту сторону реки.
-- Колонисты ловят здесь рыбу, -- продолжал Тигреро, -- и в нескольких местах по берегу держат пироги. Мы возьмем эту и через две минуты будем опять у стен асиенды. Умеешь ли ты хоть владеть веслом?
-- Да, когда я спокоен.
-- Слушай, друг мой Кукарес, -- оборвал его Марсиаль, положив ему на плечо руку и с минуту пристально смотря ему в глаза, -- у меня нет сейчас времени разговаривать с тобой. У меня серьезные причины поступать так, как я поступаю. Мне нужна твоя самоотверженная помощь, ты должен помогать мне без всякой задней мысли, слышишь? Ты меня знаешь. При первом твоем подозрительном движении я всажу тебе в череп пулю, я убью тебя, как шакала. Теперь помоги мне достать эту пирогу, и быстрее в путь.
Леперо понял, что с ним не шутят, и вновь бессильно отдался на волю судьбы. Через несколько минут пирога была отвязана, и оба мексиканца уже сидели в ней.
Чтобы добраться до той части асиенды, что лежала против батареи, им нужно было проплыть совсем немного, но этот короткий путь был полон опасностей. Во-первых, река несла в своем быстром течении множество вырванных с корнями деревьев, которые плыли, наполовину выглядывая из воды, и на каждом шагу могли зацепить и опрокинуть зыбкое суденышко. Кроме того, через реку продолжали переправляться стадами звери, и если бы пирога попала в середину одного из таких стад, то она неизбежно была бы увлечена им и также перевернута вверх дном. Самая малая опасность, которой наши герои подвергались, состояла в том, что они могли получить в лоб пулю от часовых, расставленных в чаще под стенами асиенды и охранявших доступ к ней со стороны реки. Но эта последняя опасность была ничтожной по сравнению с двумя первыми, так как все заставляло предполагать, что привлеченный заревом гигантского пожара гарнизон направит все свое внимание от реки в сторону прерии. Наконец, дон Марсиаль не думал, что часовые стояли у самой воды.
По его знаку леперо взял весла, и они отчалили.
Пожар быстро проходил по направлению к западу, уничтожая все на своем пути.
Пирога медленно продвигалась вперед среди бесчисленных препятствий, замедлявших ее ход.
Кукарес, бледный как смерть, с развевающимися волосами, с выпученными от страха глазами, словно безумный работал веслом, с отчаянием поручив свою душу всем святым, каких только он мог припомнить из бесконечных испанских святцев. Он был убежден, что теперь-то ему уж никак не выйти живым из пироги.
Да и действительно, положение было не из приятных. Требовались вся решимость и отвага Тигреро, подогретые целью, к которой тот стремился, чтобы он сам решился проделать то, во что втянул и своего спутника.
Чем дальше продвигались они, тем ужаснее и многочисленнее становились окружающие их опасности. То и дело они были вынуждены изменять направление, чтобы избежать плывших по реке деревьев. Они постоянно останавливались, раз десять проплывали по одному и тому же месту, так как водоворот и быстрое течение то и дело сносили их вниз.
Около двух часов длилась эта трудная переправа. К асиенде они приближались крайне медленно, и ее темная масса, вырисовывающаяся на звездном небе, оказывалась у них то справа, то слева. Вдруг ужасный крик множества голосов донесся из-за асиенды, с прерии, и за ним, как гром небесный, последовал залп артиллерии и сухой треск ружейных выстрелов.
-- Пресвятая Дева! -- закричал Кукарес, бросив весло и сложив руки. -- Мы погибли! Мы погибли!
-- Что ты орешь? -- спокойно остановил его Тигреро. -- Напротив, мы спасены! Индейцы пошли на приступ, все французы теперь обратились в ту сторону, никто и не подумает смотреть, что делается на реке. Смелее, compadre! Еще два-три сильных гребка, и мы у цели.
-- Да услышит вас Господь! -- проговорил леперо, вновь принимаясь грести дрожащей рукой.
-- А приступ, кажется, нешуточный. Ну, тем лучше! Чем дольше они будут сражаться по ту сторону асиенды, тем меньше будут смотреть на реку.
Со стороны перешейка доносился между тем гул схватки, которая с каждой минутой становилась все жарче.
Оба мексиканца, скрытые в темноте, бесшумно подплывали к асиенде.
Дон Марсиаль стал вглядываться вперед. Все было безмолвно с этой стороны. Берег возвышался уже шагах в двадцати от них. Все, по-видимому, говорило о том, что их не заметили.
Тигреро наклонился к своему спутнику:
-- Довольно, мы приехали.
-- Приехали? -- как безумный переспросил леперо. -- Но до берега еще далеко!
-- Нет, в том месте, где мы стоим, тебе нечего бояться, что бы вокруг тебя ни происходило. Сиди в пироге, привяжи ее к какой-нибудь коряге и жди меня.
-- Вас?
-- Да, меня. Я оставлю тебя часа на два. Смотри, не зевай. Если заметишь что-либо подозрительное, то дай мне знать. Сигналом будет крик водяной курочки, который ты повторишь два раза, понял?
-- Понял. Но если нам будет угрожать что-нибудь особенное, что мне делать?
Тигреро задумался на минуту.
-- Что же может еще угрожать нам?
-- Я не знаю. Но эти индейцы такие дьяволы, что от них можно ожидать чего угодно.
-- Это верно. Ну, так в случае особенной опасности, и только в этом случае -- понимаешь? -- ты должен дать мне сигнал -- прокричать два раза курочкой -- и отъехать вон туда, к тем ивам над водой. Там ты будешь в полной безопасности, и я сейчас же приду к тебе.
-- Хорошо. Но как же вы? Как я найду вас?
-- Я два раза пролаю луговым шакалом. Ну, а теперь будь благоразумен и не трусь.
-- Положитесь на меня.
Тигреро снял с себя всю лишнюю одежду, которая могла его стеснять -- свой сарапе и сапоги, и остался в камзоле и панталонах. Засунув за пояс нож и пистолеты, закинув карабин за плечи, взяв картечь и пороховницу, он затем два раза попытался воспроизвести руладу жаворонка. Немедленно с берега последовала ответная трель. Тогда Тигреро вновь повторил своему товарищу совет держаться настороже, привязал оружие к голове и тихо спустился в воду. Леперо увидел его плывущим к асиенде сильными, но бесшумными взмахами рук. Скоро Тигреро исчез из виду, слившись с ночной темнотой.
Оставшись один, Кукарес, словно по какому-то наитию, стал осматривать свое оружие, переменил затравки, словом, приготовился на всякий случай, чтобы не быть застигнутым врасплох. Затем, успокоенный тишиной, которая царила вокруг, он, несмотря на предупреждения Тигреро, растянулся на дне пироги и приготовился спать.
Шум схватки понемногу затихал и, наконец, совсем смолк. Не стало слышно ни воинственных криков, ни выстрелов. Индейцы, встретив серьезный отпор колонистов, отступили. Пожар удалялся, зарево меркло, пустыня вновь погружалась в свои обычные молчание и тишину.
Леперо, лежа на спине на дне лодки, смотрел на звезды, сиявшие на темном небе. Легкая зыбь укачивала лодку, как колыбель, глаза его по временам слипались. Наконец он погрузился в дремоту и скорее всего заснул бы окончательно, если бы в тот самый момент, когда он готовился совсем сомкнуть веки, его не посетил последний проблеск сознания, заставивший вспомнить положение, в котором он находился, и осмотреться вокруг полусонными глазами. То, что увидели эти полусонные глаза, заставило его задрожать всем существом. Крик ужаса готов был вырваться из его груди, но он остался нем и только быстро поднялся в пироге, так что она закачалась и зачерпнула бортом воды.
Кукарес увидел ужасное зрелище. Он протер глаза, чтобы убедиться в том, что не спит, и осмотрелся вновь.
То, что он поначалу счел видением, на самом деле было действительностью.
Мы говорили, что река несла множество коряг, корней, вырванных деревьев с сучьями. В продолжение уже довольно долгого времени около того места, где находилась пирога, эти деревья стали образовывать затор. Почему это произошло, леперо не мог объяснить себе. Деревья должны были бы следовать по течению и спускаться вниз, а тут, поравнявшись с асиендой, они оставляли середину реки и мало-помалу приближались к берегу, на котором стояла асиенда.
Но что особенно удивительно, так это то, что все эти деревья направлялись к одному месту, а именно к оконечности мыса на стороне асиенды, противоположной перешейку, соединяющему асиенду с берегом, на котором стояла батарея. Но не это возбудило ужас Кукареса. Он увидел, как между странно переплетающимися сучьями сверкают глаза, скоро он разглядел также страшные очертания голов и ужасные профили в индейских воинских уборах.
Сомнений быть не могло -- на каждом дереве сидел, по крайней мере, один индеец. Леперо решил, что, потерпев неудачу с одной стороны, индейцы попытались повторить нападение с другой и пробирались вплавь, уцепившись за суковатые деревья, спускавшиеся по реке, в ветвях которых они и спрятались.
Положение леперо становилось затруднительным. До сих пор индейцы не обращали внимания на пирогу, предполагая, что она принадлежит, вероятно, кому-нибудь из них, но каждую минуту истина могла открыться, и тогда, леперо знал, ему нечего ждать пощады.
Уже не один раз за борта пироги хватались сильные руки и держались за них по нескольку секунд, хотя те, кому эти руки принадлежали, не догадывались заглянуть внутрь ее, что Кукарес благочестиво приписывал действию Провидения.
Все эти размышления, как и многие другие, приходили в голову Кукаресу, когда он лежал на дне лодки, легко покачивавшейся на зыби, и смотрел на небо, усыпанное тихо мигающими звездами. Лицо его исказилось от ужаса, руки словно замерли, схватив ложа двух пистолетов, он мысленно возносил последнюю свою молитву и поручал себя своему святому. Каждую минуту он ждал ужасной развязки, которая, чем больше протекало времени, тем становилась все грознее и неизбежнее.
Ждать ему пришлось недолго.