Только сейчас девушка заметила присутствие посторонних, опустила глаза, попятилась и замерла в неподвижности, вся вспыхнув от смущения. Несмотря на тройную броню, которая облекала их свирепые сердца, авантюристы были приятно взволнованы видом очаровательного создания, которое так внезапно предстало перед ними, словно небесное явление; они едва осмеливались коснуться ее беглым взглядом, опасаясь усилить смущение девушки и тем заставить ее скрыться.
И в самом деле прекрасна была эта невинная шестнадцатилетняя девушка, уже наделенная, сама того не подозревая, всеми совершенствами женщины.
Большие задумчивые глаза с кротким и немного беспокойным взглядом, цвет кожи слегка смуглого оттенка, правильные черты ее прелестного лица, пунцовые губки, которые, раскрываясь при звонком смехе, обнаруживают двойной ряд ослепительной белизны зубов; благовонным облаком вокруг нее развеваются иссиня-черные волосы, чрезвычайно тонкие, которыми она с легкостью вся могла бы закрыться с ног до головы; ее стройный, округленный и грациозно гибкий стан, голос, мелодичный, как пение птиц, обаятельная гармония ее изящных очертаний -- словом, все соединялось, образуя в целом образ самой пленительной красоты, когда-либо выпадавшей на долю дочери Евы.
С минуту краснокожий смотрел на чудного ребенка умиленным взглядом, потом нежно привлек ее в свои объятия, в которых она укрылась, точно перепуганная горлица, и, поклонившись своим гостям с учтивостью, гордой и величественной, сказал с достоинством:
-- Представляю вам свою дочь. Авантюристы молча поклонились.
-- Зачем ты пришла, несмотря на мой запрет? -- опять обратился краснокожий к дочери, напрасно стараясь придать своему голосу строгость.
-- Мне очень хотелось скорее обнять вас, -- ответила она в замешательстве, -- и потом еще...
-- Что же еще? -- спросил он, видя, что она замялась.
-- Я хотела узнать ваши распоряжения.
-- Мои распоряжения? -- удивился он.
-- Да, насчет гостей.
-- Вот оно что, -- с улыбкой сказал он. -- Но мне нечего распоряжаться насчет этих сеньоров, так как они уезжают через десять минут.
-- А! -- вскрикнула она, украдкой взглянув на посетителей.
-- Да, Аврора, моя милая, и я пойду с ними.
-- И вы уходите! -- вскричала она огорченно. -- А я?
-- Что ты?
-- Разве я должна оставаться здесь одна?
-- Одна? Ни в коем случае. Кажется, Силах, Камиш и Тораб могут надежно оградить тебя от всякого беспокойства и защитить в случае необходимости. Это преданные слуги.
-- Разумеется, отец, но вас-то не будет и, простите, мне страшно.
-- Ты сумасбродна и избалована моей любовью, Аврора. Я был чересчур мягок по отношению к тебе.
Но заметив слезы в глазах девушки, он поспешил прибавить:
-- Полно, не плачь, дитя, я не могу остаться, но будь спокойна, скоро я вернусь, мое отсутствие не продлится долго.
-- Дай-то Бог, отец! Эта хижина стоит так уединенно, а между тем в лесу столько незнакомых людей!
-- Успокойся, говорю тебе, твои страхи нелепы. К тому же, если кто-либо из этих презренных посмеет подъехать на расстояние выстрела к нашей хижине, ему пустят пулю в голову. Я в особенности приказал слугам наблюдать за Каскабелем. Если этот негодяй опять станет бродить тут поблизости, как он, по-видимому, взял в привычку, то с ним, не сомневайся, сведут счеты! Повторяю, не опасайся ничего.
-- Каскабель! -- пробормотала девушка с движением ужаса.
-- Ни слова больше, дитя, -- возразил отец повелительно, -- я и так потерял много времени. Поцелуй меня и оставь нас.
Молодая девушка не посмела настаивать, она бросилась с рыданием на шею отца и потом убежала с легкостью птички.
-- Это ребенок, -- сказал краснокожий голосом, которому напрасно силился придать твердость, -- она ничего не знает о жизни и воображает, что все должно идти по ее прихоти.
-- Да сохранит ей Бог это неведение как можно дольше! -- сказал Мигель Баск. -- Она так счастлива!
-- Правда, бедное дитя!.. -- сказал индеец и вдруг переменил тон. -- Следуйте за мной, сеньоры, мы должны были бы сделать уже целых две мили.
-- Ну вот! Что за спешка? Да, наконец, мы скоро нагоним упущенное время.
Они направились за проводником к густому перелеску, посреди которого молодой красивый краснокожий держал под уздцы двух великолепных лошадей в богатой испанской сбруе.
-- Вот вам лошади, -- сказал Хосе.
-- Какие превосходные животные! -- не мог удержаться от восхищенного восклицания дон Фернандо.
-- Вы еще больше оцените, когда узнаете их достоинства, -- заметил вождь.
Авантюристы вскочили в седло.
Хосе о чем-то тихо говорил несколько минут с молодым индейцем, после чего тот почтительно склонил голову, приложил руку к сердцу и одним прыжком скрылся в кустах.
-- В путь! -- сказал вождь, став во главе небольшого отряда.
Наконец все двинулись по тропинке, едва проложенной дикими зверями, которая тянулась вдоль холмистых берегов речки.
Картины природы, суровой, спокойной, дикой и величественной, сменяли одна другую, подобно исполинскому калейдоскопу, перед глазами восхищенных путников.
Нигде не было видно признаков грубого вмешательства человека.
Эта великолепная страна со своими тысячелетними лесами, с лугами, покрытыми высокой травой, осталась точно такой, какой вышла из рук Творца.
Действительно, почва под ногами путешественников была девственно свежей и абсолютно нетронутой.
Порой при звуке их шагов из-за кустарника выглядывала с беспокойством лань и тут же убегала в испуге; самые разнообразные птицы с ярким оперением мелькали повсюду, некоторые лениво качались над волнами речки, едва подернутой легкой рябью от прихотливого ветерка.
Повсюду, куда доставал глаз, царила девственная природа, нигде не было заметно следов рук человеческих и присутствия людей, хотя они не могли быть далеко, так как местность, где находились путешественники, была в то время одной из богатейших и могущественнейших испанских
колоний на американском континенте; к тому же Панама на Тихом океане и Чагрес на Атлантическом океане соединялись путем очень оживленным, потому что между двумя этими портами пролегала Золотая тропа, по которой перевозили несметные богатства Нового Света.
По требованию проводника авантюристы пустили лошадей крупной рысью, а между тем индеец, выступая своим скорым, свойственным краснокожим шагом, не отставал от них, ничуть не напрягаясь при этом и постоянно держась впереди, по-видимому нисколько не тяготясь таким быстрым ходом.
Мигель Баск под влиянием лучей полуденного солнца, отвесно падавших ему на голову, и арабского седла, на котором он удобно устроился, скоро заснул.
Напрасно дон Фернандо будил его несколько раз и силился завязать разговор, ответом ему было лишь короткое и невнятное мычание. Наконец он и этого добиться не смог, а вместо того раздалось храпение, сила звука которого не уступала гудению севильского церковного органа в воскресный или праздничный день.
Потеряв всякую надежду на успех, дон Фернандо отказался от попыток вступить в разговор с таким упорным спящим, но так как он принадлежал к числу людей, никогда не засыпающих, если вынашивают в голове важные замыслы или им поручено дело не только трудное, но и опасное, то решил оставить в покое товарища, не отвечающего ему, и расспросить проводника, чтобы извлечь из него полезные сведения, которые впоследствии, вероятно, могли бы им пригодиться.
Дон Фернандо был одарен редкой тонкостью, хитрый, как горец, до мозга костей, он, однако, до сих пор имел дело только с европейцами; характера краснокожих он не знал вовсе и понятия не имел, где у них слабая струнка. Со свойственной европейцам самонадеянностью он воображал, что легко справится с неотесанным дикарем, который так бодро вышагивал в десяти шагах впереди него.
Достойный авантюрист не подозревал, что в самом простодушном с виду краснокожем хитрости, ловкости и смышлености хватит на трех уроженцев Нижней Нормандии, двух -- Нижней Бретани и такое же число гасконцев или бискайцев, по общему мнению -- за основательность которого, однако, сохрани нас Боже поручиться, -- людей самых хитрых во всем нашем подлунном мире.
Итак, уверенный, что достигнет своей цели, авантюрист пренебрег всеми мерами предосторожности и весело окликнул проводника:
-- Эй, Хосе! Нельзя ли тебе идти немного тише и рядом со мной? Мы потолковали бы дорогой, чтобы скоротать время. Между нами говоря, оно тянется для меня чертовски долго на этом солнцепеке, от которого изжарился бы даже панцирь черепахи.
-- Как угодно, сеньор, -- спокойно ответил краснокожий, -- но к чему говорить, когда можно спать? Берите пример с вашего товарища: видите, он спит, убаюканный мерной поступью лошади. Отчего бы вам не поступить так же?
-- По двум причинам, любезный друг, -- ответил молодой человек насмешливым тоном, -- во-первых, мне спать совсем не хочется, во-вторых, я был бы не прочь наблюдать за дорогой, по которой мы едем.
-- Нет ничего легче, когда у вас глаза так широко раскрыты, сеньор, для этого нет надобности в разговорах.
-- Правда, любезнейший, истинная правда, я вполне признаю это, однако, если тебе не будет неприятно, я был бы очень рад поговорить с тобой. Признаться, я очень люблю беседовать, да и то сказать, ведь это самое верное средство получить сведения.
-- А! Вы хотели бы собрать сведения, сеньор?
-- Не скрою, что сильно хочу этого.
-- Какая неудача для вас, что вы напали именно на меня, любезный сеньор! -- возразил краснокожий, и в голосе его прозвучала насмешка. -- Похоже, из всех людей я менее всего способен предоставить то, что вам нужно.
-- Как знать, любезный друг, как знать, все-таки подойди ближе, если не возражаешь, и потолкуем о том о сем; быть может, сами не подозревая того, в нашем беспредметном разговоре мы до чего-нибудь и договоримся.
-- Не думаю, сеньор, однако, не желая делать вам неприятное, я исполню ваше желание. Будем говорить или, вернее, извольте говорить, сеньор, а я готов отвечать вам, если смогу.
Краснокожий замедлил шаг и пошел по правую руку путешественника .
Тот, изумленный отпором и начиная подозревать, что имеет дело с противником несравненно более сильным, чем предполагал, насторожился и сменил тактику. Он продолжал самым равнодушным, казалось бы, тоном:
-- Признаться, я так упорно настаиваю на беседе с тобой только потому, что не хочу заснуть.
-- Очевидно, -- ответил проводник небрежно.
С этим словом он размозжил палкой, которую держал в руке, голову речной змеи, внезапно появившейся перед ним.
-- Ого, приятель, как ты ловко справляешься с этими гадами! -- вскричал молодой человек с удивлением.
-- О, это сущий пустяк!.. Так что вы говорили, сеньор?
-- Я ничего не говорил.
-- Значит, разговор окончен?
-- Напротив, только начинается, поскольку, как известно, приступать к делу труднее всего.
-- Полноте, сеньор, вы шутите или смеетесь надо мной.
-- Ты же так не думаешь.
-- Напротив, уверен в том, что говорю. Вам, извольте видеть, приятно было бы узнать кто я, откуда родом, из каких мест направляюсь и куда.
-- Да что же это? -- вскричал молодой человек с притворным смехом, который не скрывал, однако, его смущения. -- Мы, кажется, хитрим?
-- Ничуть! Я не думаю хитрить и говорю вполне откровенно: мне нечего вам сообщить, по крайней мере сейчас; со временем, быть может, я окажу вам доверие, которое теперь считаю лишним. Человек, на которого вы вполне полагаетесь, поручил мне быть вашим проводником, он знает, кто я, любит меня и покровительствует мне, за него я дам изрубить себя в куски; этого для вас должно быть достаточно. Я дал слово довести вас до Панамы, слово это я сдержу -- вот все, что я могу сказать вам в настоящую минуту, а если этого вам недостаточно, то ничего не может быть легче, как вернуться назад, тем более что я опасаюсь урагана. Вы можете пока скрываться в моей хижине, а при первом удобном случае я обязуюсь доставить вас обратно на ваш корабль в целости и сохранности.
С минуту авантюрист не знал, что ответить на эти гордые и решительные слова краснокожего, но он тотчас овладел собой.
-- Ты меня не так понял, любезный друг, -- сказал он шутливо, -- я вовсе не сомневаюсь в твоей преданности -- за нее мне поручился человек, которого я считаю братом, -- но поскольку мы должны оставаться вместе довольно долго, то, говоря откровенно, я был бы не прочь узнать тебя поближе, в тебе кроется что-то таинственное, чего я не опасаюсь, правда, но что в высшей степени возбуждает мое любопытство.
-- Однако, сеньор, мне кажется...
-- И мне, черт возьми, кажется, -- с живостью перебил путешественник, -- что твои действия честны, обращение откровенно, но что это доказывает? Мыс товарищем затеяли игру, в которой наши головы могут начинить пулями! Испанцев ты должен знать не хуже нас, тебе известно, какую ожесточенную войну они ведут с нами, какую ненависть питают к нам, -- впрочем, и мы не остаемся у них в долгу; они зовут нас грабителями, гоняются за нами, как за дикими зверями, и безжалостно убивают повсюду, где только встречают нас поодиночке.
-- Да, да, -- сказал проводник задумчиво, -- они поступают с вами, как с краснокожими.
-- Именно так, если не хуже. С их точки зрения краснокожие -- их рабы, так сказать, их собственность, лишаться которой они не имеют никакой охоты. А мы -- совсем иное дело, при малейшем подозрении о том, кто мы, нас безжалостно расстреляли бы после жесточайших пыток. Смерть меня не пугает, я часто глядел ей прямо в глаза. Но если я отважно подвергаюсь смертельной опасности во имя почестей, славы и богатства, это вовсе не значит, что я собираюсь попасться, как волк в западню, и лишиться жизни, как последний дурак, для вящего наслаждения надменных испанцев. В конце концов, я должен сознаться, что какая бы сумасбродная голова ни была у меня на плечах, я имею слабость дорожить ею, потому что другой уж, верно, не подыщу.
-- Вы правы, сеньор, и слова ваши основательны -- доверие требует доверия. Вы действительно находитесь в моих руках и, будь я изменником, могли бы считать себя погибшим, но все же предоставьте мне действовать по своему усмотрению. Ничьей воли насиловать не следует. Каждый должен поступать согласно своим наклонностям и своим интересам. Быть может, доверие, которого вы требуете от меня сегодня, завтра я окажу вам по собственному побуждению, это зависит от обстоятельств... Впрочем, предупреждаю, что скоро я попрошу вас об одной важной услуге, пусть это будет по пословице, что долг платежом красен.
-- Согласен от всего сердца, но смотри в оба, приятель, клянусь честью Берегового брата, если бы даже ты как-нибудь оплошал по отношению ко мне, я не изменю своему слову.
-- Решено, теперь разбудите вашего товарища, небо принимает вид, который меня тревожит, надо поторопиться.
-- Чего же ты опасаешься?
-- Урагана. Взгляните наверх и вокруг себя, и вы увидите, что необходимо скорее добраться до убежища.
Молодой человек поднял голову и вздрогнул от изумления.
Солнце мгновенно скрылось за громадными желтоватыми тучами, которые мчались по небу с головокружительной быстротой армии, обратившейся в бегство, а между тем в воздухе стояла мертвая тишина, жара становилась удушливой, дышала огнем, птицы тяжело перелетали с места на место, в испуге кружили в воздухе, испуская пронзительные и отрывистые крики, животные в страхе выбегали из леса и кустарника и со зловещим воем разбегались в разные стороны.
Явление странное и вместе с тем грозное -- река как будто вдруг остановилась в своем быстром течении, поверхность ее стала неподвижной и гладкой, как зеркало.
Вдали в горах слышался неопределенный гул и глухие раскаты.
Лошади под всадниками, уткнув морды в землю, сильно фыркали и скребли копытами землю, пригибая уши, сверкали глазами и в неописуемом ужасе не трогались с места, несмотря на понукания; временами они жалобно ржали.
-- Что это значит? -- спросил дон Фернандо с изумлением, к которому примешивался отчасти страх.
-- Это значит, сеньор, что если не произойдет чуда, мы погибли, -- холодно ответил проводник.
-- Погибли? Полноте! -- вскричал молодой человек. -- Разве мы не можем поискать какого-нибудь убежища?
-- Поискать можно, только найти нельзя, от землетрясения не укроешься!
-- Что такое вы говорите?!
-- А то, что сейчас будет ураган вместе с землетрясением!
-- Черт побери! Это, кажется, не шутка.
-- Не шутка, а страшная вещь.
-- Далеко мы от ночлега?
-- В двух милях, не более.
-- Да ведь это вздор, мигом проскакать можно.
-- Поздно! -- вдруг вскричал проводник.
-- Долой с лошади!
И схватив молодого человека за пояс, он мигом приподнял его с седла и уложил возле себя ничком наземь.
Лошадь, избавленная от всадника, тотчас улеглась рядом.
Страшный вихрь несся прямо на них, ломая и опрокидывая все на своем пути.
Мигель Баск свалился с лошади, точно мешок, и спросонья не понимал, что происходит вокруг него.
На счастье достойного авантюриста, он упал так тяжело, что остался лежать неподвижно, оглушенный падением.
В то же время раздался оглушительный треск, подобный пальбе из сотни орудий крупного калибра; вода в реке, поднятая неведомой силой, закипела, полилась фонтаном на берег и затопила все вокруг на большом расстоянии; земля задрожала с глухим и зловещим рокотом, широкие трещины открывались в ней там и здесь, горы содрогались в своем основании, деревья сталкивались, раскачиваясь из стороны в сторону, словно укушенные тарантулами.
Потом вдруг все замолкло, тучи, затемнявшие небесный свод, рассеялись, солнце выглянуло вновь, и воцарилась прежняя тишина.
-- Встаньте! -- крикнул проводник. Путешественники проворно вскочили на ноги и огляделись вокруг с испугом.
Они не могли узнать места, где находились. В несколько мгновений природа вокруг настолько изменилась, что все приняло совсем иной вид: там, где раньше была долина, теперь возвышалась гора, река как будто изменила свое русло, деревья, вырванные с корнем, скрученные, сломанные, переплелись ветвями и лежали, разбросанные в беспорядке, громадные трещины разверзлись в земле и пересекали равнину по всем направлениям, исчез всякий след дороги или тропинки.
Между тем с моря подул легкий ветер и освежил раскаленную атмосферу, ярко сияло солнце в голубом небе, глубокая тишина как бы по волшебству воцарилась вслед за страшным ураганом, животные, как и прежде, спокойно бродили, птицы запели в листве.
Никогда еще человеческий глаз не встречал противоположности более резкой, более поражающей.
-- Что же нам делать? -- вскричал дон Фернандо.
-- Ждать, -- ответил проводник.
-- Прелестный край, -- ворчал про себя Мигель, потирая бока, -- даже земля уходит под ногами, на что же после этого полагаться? Ей-богу! Море лучше во сто раз!
-- Неужели мы тут останемся? -- спросил дон Фернандо.
-- До утра; разумеется, дорога нам отрезана, и надо проложить другую, теперь же поздно за это браться. Мы проведем ночь на этом самом месте.
-- Да зачем же это? -- запротестовал Мигель. -- Ночлег на открытом воздухе вовсе не безопасен в таком краю, где горы пляшут, словно пьяные матросы.
-- Это неизбежно -- мы не можем достигнуть сегодня места, где полагали остановиться на ночлег.
-- Зачем же нам стремиться именно туда? Разве нельзя отыскать другого?
-- Мы в пустыне.
-- Однако не совсем... Что за стена там виднеется?
-- Ничего нет, -- ответил проводник нерешительно.
-- Полно, друг, ты смеешься надо мной!
-- Не понимаю.
-- Как! -- вскричал дон Фернандо. -- Разве ты не видишь на вершине этого пригорка, немного вправо, минутах в десяти ходьбы отсюда белые стены здания, наполовину скрытого деревьями?
-- Надо быть слепым, чтобы не видеть, черт побери! -- подтвердил Мигель.
Проводник содрогнулся, но тотчас же, по-видимому, собрал все свое мужество и принял решение.
-- Сеньоры, -- сказал он, -- я вижу этот дом не хуже вашего. Я знаю его давно.
-- Что это за здание? -- осведомился дон Фернандо.
-- Асиенда дель-Райо.
-- Блистательное название, во всяком случае [Одно из значений испанского слова rayo -- сияние, ореол.], -- с улыбкой заметил Мигель.
-- Оно принадлежит дону Хесусу Ордоньесу де Сильва-и-Кастро, -- невозмутимо продолжал проводник.
-- А что это за человек? -- поинтересовался дон Фернандо.
-- Один из богатейших землевладельцев в провинции.
-- Очень хорошо, но я не о том спрашиваю; сам-то он какой человек?
-- Чистокровный испанец, пропитанный предрассудками до Мозга костей, ханжа, лицемер, развратник, коварный и лживый, но, разумеется, примерный католик -- вот вам его портрет.
-- Гм! Портрет не льстивый и если похож на оригинал, то последний весьма непривлекателен.
-- Он точен. Позвольте мне еще раз настаивать на том, чтобы остаться ночевать здесь, это для нас будет лучше во всех отношениях!
-- Разве нас плохо примут?
-- О нет, нет! Этого опасаться нечего. Только...
-- Только что?
-- Странные слухи ходят про этого дона Хесуса Ордоньеса и про его дом.
-- Да ну же, говори прямо! -- вскричал с нетерпением дон Фернандо.
-- Асиенда его имеет дурную славу в краю, люди благоразумные обходят ее стороной, страшные вещи рассказывают про эти старые стены... Поговаривают, будто там водится нечистая сила.
-- Только-то! -- радостно вскричал Мигель. -- Вот славный случай посмотреть на привидение, который я-то уж ни в коем случае не упущу, поскольку жажду этого счастья всю свою жизнь, но ни разу еще не испытал его!
-- Веди нас, Хосе, мы тут не останемся.
-- Но...
-- Полно говорить о пустых фантазиях, ведь мы не дети, которых пугают сказками, идем.
-- Подумайте...
-- И думать нечего! В путь!
-- Если вы непременно хотите этого...
-- Требую.
-- Я покоряюсь вашей воле, но помните, что я только уступил вашим настоятельным требованиям.
-- Разумеется, Хосе, я беру на себя всю ответственность.
-- Так пойдемте, раз вы непременно этого желаете, но послушайтесь меня, будьте осторожны!
-- Да чего же нам бояться-то? -- рассмеялся Мигель. -- Разве мы не такие же черти? Неужели сатана не будет добрым товарищем своим же?
Проводник пожал плечами с грустной улыбкой и двинулся в путь.
Спустя десять минут путешественники приближались к асиенде.
Когда они входили в ворота, Хосе увидел разглагольствовавшего среди кучки народа отвратительной наружности индейца, кривого и однорукого, тело которого было раскрашено, подобно тигровой шкуре, желтоватыми пятнами, а лицо, узкое, коварное, жестокое, просто отталкивало.
Возле него стоял серый мул, худой, с ввалившимися и окровавленными боками, понурив голову с покорностью отчаяния несчастного животного, не прирученного, но терзаемого человеком. Громадная собака с серой свалявшейся шерстью, с окровавленными ушами и гноящимися глазами, лежала у ног индейца.
Увидев этого человека, Хосе вздрогнул, в глазах его сверкнула молния, и он невольно прошептал:
-- Каскабель здесь! Зачем?
Как тихо ни были произнесены эти слова, дон Фернандо услышал их.
Между тем проводник не останавливался, и всадники въехали вслед за ним во двор.