Однажды утром, часов в десять, граф де Кастель-Морено только было собрался с духом, чтобы встать с мягкого ложа, на котором нежился, и надеть халат и туфли, когда дверь его спальни осторожно приотворилась и его доверенный камердинер, Мигель Баск, вошел в спальню доложить хозяину, что дон Пабло Сандоваль, капитан корвета "Жемчужина", просит позволения немедленно увидеться с графом по важному делу, которое не терпит отлагательства.
Хозяин и слуга улыбнулись друг другу со странным выражением, и по знаку графа капитан был тотчас к нему введен. После обычных приветствий и усиленных извинений дона Пабло Сандоваля за свой визит в столь ранний час Лоран, которому надоедало все это пустословие, решил положить ему конец; он подвинул кресло капитану, сам сел в другое и с пленительнейшей улыбкой сказал:
-- Готов извинить вас, любезный дон Пабло, но с одним-единственным условием.
-- Каким же, граф?
-- Что вы не откажетесь позавтракать со мной.
-- Не вижу причины этому противиться, граф.
-- Прекрасно! Значит, договорились.
-- Я этого не говорил.
-- Позвольте, что же тогда вы, собственно, хотели сказать?
-- Разве камердинер не доложил вам, что я приехал по важному делу?
-- Определенно доложил, но я не думаю, чтобы это важное дело состояло, например, в том, чтобы заплатить мне сто пятьдесят унций золота, которые вы проиграли на слово на балу у губернатора?
-- Не совсем, хотя и это входит в мои расчеты, игорные долги следует выплачивать в двадцать четыре часа, -- прибавил он, отсчитывая и кладя на стол означенную сумму.
-- Очень нужно было вам подниматься в такую рань для подобной мелочи!
-- У меня были на то другие причины.
-- Справедливо, я упустил это из виду.
-- Любезный граф, я явился к вам в качестве посланника.
-- Каково бы ни было поручение, трудно было найти посланника более приятного для меня.
-- Покорно благодарю, граф. Вот мое поручение в двух словах.
-- Я весь превратился в слух.
-- Кстати! -- неожиданно прервал капитан нить своей речи. -- Вы слышали новость?
-- Когда? Ведь я едва протер глаза.
-- Действительно, ведь воры дали тягу этой ночью, вот оно что!
-- Какие воры? Извините, я что-то не соображу.
-- Вы помните, я рассказывал вам как-то, что мне удалось захватить с десяток французских флибустьеров?
-- Позвольте, как же это было? На лодке, кажется, в открытом море?
-- Да, да, именно так!
-- Теперь вспомнил... И что же?
-- Они дали тягу.
-- Как дали тягу?
-- Да так, как обыкновенно задают стрекача, черт возьми! Представьте, что они содержались в тюрьме в ожидании казни, их должны были повесить, но молодчики, видно, не питали особенного пристрастия к такого рода смерти и улизнули.
-- Я понимаю.
-- Да и я тоже.
-- Так они совсем исчезли?
-- Наиположительнейшим образом; втихомолку удрали ночью, слегка придушив тюремщиков.
-- Что ж, в таком случае -- туда им и дорога!
-- Видно, граф, что вы прямо из Испании и не знаете этих негодяев. Это же сущие демоны!
-- Прекрасно, но не могут же десять человек наводить на вас страх, будь они даже Самсонами, истребителями филистимлян, или Геркулесами, сыновьями Юпитера и победителями Лернейской гидры.
-- Ошибаетесь, граф, эти разбойники очень опасны.
-- Разве вы боитесь, что они возьмут город? -- спросил молодой человек с легкой усмешкой.
-- Этого я не говорил, хотя считаю их способными на все.
-- Даже овладеть вдесятером Панамой? -- расхохотался граф.
-- Нет, но все же наделать нам много хлопот, если мы не сумеем изловить их. Губернатор в бешенстве -- он рвет и мечет, даже напал на своих приближенных, подозревая измену. Признаться, и я того же мнения: просто-таки физически невозможно было этим мерзавцам сбежать, если бы снаружи им не помогли некие соучастники или, по крайней мере, люди подкупленные.
-- Так у флибустьеров, значит, было золото?
-- Ни единого реала! Это-то меня с толку и сбивает... Словом, дон Рамон де Ла Крус выслал за ними погоню по всем направлениям.
-- О! Тогда можно не волноваться, на их след скоро нападут.
-- Самое странное, что они и следов за собой никаких не оставили -- ни малейшего признака, который мог был служить указанием для поисков, как будто они улетели по воздуху, прости Господи, или земля поглотила их! Ни одна живая душа не видела их и не слышала. Городские ворота оставались заперты, цепи натянуты у входа в порт; где же они могли пройти?
-- Скажите, пожалуйста, как странно! И ничего они после себя не оставили?
-- Напротив, я совсем забыл упомянуть!
-- Вот видите!
-- Судите сами, насколько это поможет нам в розысках: они написали метровыми буквами на стене своей камеры: До скорого свидания, плюгавые испанцы!
-- Шутка, признаться, не очень милая.
-- Губернатор находит ее возмутительной и видит в ней угрозу.
-- Скорее хвастовство, черт возьми! Этим десятерым ускользнуть бы от преследователей!
-- Им трудно придется, я с вами согласен... Но оставим их и вернемся к тому, что я собирался сообщить вам.
-- Разумеется! Эти негодяи меня нисколько не интересуют.
-- Вчера на балу несколько дам договорились прибыть сегодня ко мне на корвет с некоторыми родственниками и друзьями, конечно ими же приглашенными. В числе этих дам я назову вам, среди прочих, донью Линду, дочь губернатора дона Рамона де Ла Круса, и донью Флору, дочь дона Хесуса. Меня предупредили об этом только полчаса назад. Распорядившись относительно завтрака, я поспешил явиться к вам, любезный граф, с покорнейшей просьбой помочь мне принять дам на моем корвете.
-- Предложение ваше очень любезно, капитан, и я принимаю его с большим удовольствием.
-- Вот и отлично! Как видите, я не находил со своей стороны никаких препятствий завтракать с вами. Достигнув теперь цели своих дипломатических переговоров, я бегу опрометью -- прием назначен на половину двенадцатого. До скорого свидания, как написали эти мошенники!
Молодые люди засмеялись, пожали еще раз друг другу руки, и капитан вышел.
Немедленно вошел Мигель.
-- Ну, видно, дело устроили мастерски, -- сказал Лоран.
-- Неплохо, -- согласился буканьер с усмешкой. -- Кажется, вы имеете кое-какие вести?
-- И самые свежие. По словам сеньора дона Пабло, губернатор просто взбешен, что с ним сыграли такую шутку. Он разослал во все стороны отряды в погоню за нашими бедными товарищами.
-- Что ж, скатертью дорога! Моцион полезен, хотя беглецов им не догнать.
-- Где они? Здесь?
-- Разумеется, как и было условлено.
-- Только пусть уж притаятся как мыши.
-- Ничуть не бывало! Хосе с самого утра занят их гримировкой и переодеванием. Они теперь сами не узнали бы себя в зеркале. Этот краснокожий черт -- мастер на подобные превращения, просто глазам своим не веришь.
-- Все равно необходима осторожность.
-- Хосе утверждает, что лучшее средство скрыться -- это смело показываться на людях.
-- В этом парадоксе есть доля правды, но только не следует заходить слишком далеко.
-- Число ваших слуг никому не известно, там и здесь добавить по лишнему -- в доме, в саду и в конюшне, -- и никто этого не заметит. Вот посмотрите, какой подбор самых разнообразных слуг вам готовят, ваше сиятельство! Бартелеми, между прочим, ваш дворецкий, превратился в великолепнейшего идальго, какого можно себе вообразить. Умора просто! Честное слово, мы боимся взглянуть друг на друга!
-- Сумасброды! Все же я повторяю, будьте осторожны.
-- Да ведь Хосе отвечает за все!
-- У тебя с некоторых пор Хосе с языка не сходит. Что это ты так восхищаешься им?
-- Он вовсе не то, чем кажется.
-- Стало быть, и он также переодет?
-- Еще бы! И мы все -- это прелесть что такое!
-- Странную мы разыгрываем комедию...
-- Которая вскоре превратится в трагедию!.. Впрочем, я нисколько не скрываю своего пристрастия к Хосе, а вам известно, ваше сиятельство, что я с бухты-барахты никем восхищаться не стану.
-- Тебе надо отдать должное.
-- Этого же человека, доложу вам, я просто полюбил от души; он храбр, честен, предан, я готов за него ручаться.
-- Монбар знаток в людях и очень хвалил мне его.
-- Стало быть, мы можем не волноваться. Разговаривая таким образом, Лоран с помощью Мигеля надел богатый костюм, на груди его красовался орден Золотого Руна, который в то время давали кому-либо чрезвычайно редко и за одни только величайшие заслуги.
Мигель улыбнулся, заметив, как Лоран небрежно прикалывал его.
-- Чего зубы-то скалишь? -- спросил мнимый граф. -- Разве я не имею права носить этот орден?
-- Да сохранит меня Бог сомневаться в этом, ваше сиятельство! -- с живостью возразил буканьер. -- Бесспорно, вы более всякого другого имеете на него право, только мне смешно видеть орден Золотого Руна на груди одного из главных предводителей Береговых братьев, ожесточенных врагов Испании.
-- Правда, для нас с тобой это противоречие очень забавно. Положил ты мне золота в карманы?
-- Положил, ваше сиятельство.
-- Подай теперь мои бриллианты.
-- Я поеду с вами?
-- Нет, черт возьми! Я еду на корвет "Жемчужина", а ты так горячо возлюбил это очаровательное судно, что способен наделать там гвалта. Ведь я знаю тебя, друг сердечный, как облупленного, и мне приходится принимать свои меры... Серьезно, Мигель, чем ближе развязка, тем хитрее и осторожнее должны мы поступать.
-- Вы же обещали мне "Жемчужину"!
-- И получишь ее, жадный человек, но потерпи еще немного.
-- Хорошо, -- проворчал Мигель, словно собака, у которой отняли кость, -- подождем, но ведь один же вы туда не поедете?
-- Я возьму с собой Шелковинку.
-- Вот счастливчик! Только ему такая удача на роду и написана!
-- Не приревновал ли ты, чего доброго? -- засмеялся Лоран. -- Лошади готовы?
-- Ждут у дверей.
-- Тогда я немедленно отправляюсь; не жди меня скоро, я пробуду на корвете несколько часов, сам еще не знаю сколько.
-- Ладно. Они вышли.
На дворе Шелковинка -- или, вернее, Юлиан, так как это было его настоящее имя, -- предвидя, что поедет с хозяином, уже вскочил в седло, надев богатый костюм пажа.
Граф также сел на лошадь, махнул Мигелю рукой на прощание и отъехал от дома в сопровождении Юлиана и ливрейного слуги, который должен был привести назад лошадей.
Испано-американцы не знают иного способа передвижения помимо поездки верхом.
Редко можно встретить их пеших: как для самого кратчайшего переезда, так и для самого продолжительного они садятся на лошадь и, так сказать, всю жизнь проводят в седле.
Возбуждая всеобщее оживление, граф неторопливым шагом проехал часть города и наконец достиг гавани. Он сошел с лошади и сделал знак своему пажу также спешиться. Ливрейный слуга взял в поводья лошадей и тотчас повернул назад, а Лоран тем временем подозвал одного из множества лодочников, лодки которых лепились вдоль пристани, и велел отвезти себя на корвет капитана Сандоваля.
"Жемчужина" была великолепным судном, изящным, стройным, с низкой кормой и высокими, слегка наклоненными назад мачтами, которое содержалось в величайшем порядке. На корвете было двадцать четыре пушки. Построенный на верфи Фьероля, он славился как одно из надежнейших судов по прочности постройки во всем испанском флоте, который в то время оспаривал у голландского право называться лучшим в мире.
Капитан дон Пабло Сандоваль, несмотря на свою хвастливость, коей славятся уроженцы Андалусии, был действительно превосходным моряком безупречной храбрости; он любил свой корвет, как дорогую возлюбленную, и то и дело придумывал для него новые изящные украшения.
Лодка подъехала к корвету с правого борта; дон Пабло ждал графа у спущенного парадного трапа. Увидев на графе орден Золотого Руна, дон Пабло не мог удержать восклицания восторга.
Дон Фернандо улыбнулся, заметив это невольное волнение.
-- Я хотел оказать вам внимание, -- обратился он к дону Пабло, протягивая ему руку.
Графа встретили на корвете с почестями, приличествующими его званию.
-- Не заставил ли я себя ждать, любезный капитан? -- спросил граф.
-- Нисколько, ваше сиятельство, пока что еще никто не прибыл.
-- Любезный дон Пабло, сделайте мне одно удовольствие.
-- Весь к услугам вашего сиятельства.
-- Раз и навсегда бросьте все эти сиятельства и титулы, мы достаточно знакомы и подобный этикет совершенно излишен.
-- Но как же прикажете называть вас, сеньор граф?
-- Опять! Честное слово, вы неисправимы! -- засмеялся гость.
-- Но я, право, не знаю, как мне быть.
-- Называйте меня просто доном Фернандо, как я вас -- доном Пабло, вот и все!
-- Если вы требуете этого...
-- Я не имею никакого права требовать, капитан; я могу только просить, что и делаю.
-- Пусть будет по-вашему, я повинуюсь.
-- Благодарю, дон Пабло, вы меня искренне обрадовали, вы не можете вообразить, как мне в тягость все эти формальности! Я люблю простоту.
-- Вижу, сеньор, и рад этому.
-- Вот так-то лучше, любезный дон Пабло, вы привыкнете, я вижу.
-- Желаете закусить?
-- Мне пока не хочется, благодарю. Не воспользоваться ли нам свободной минутой, чтобы осмотреть ваш прелестный корвет?
Ничто не могло так сильно польстить самолюбию капитана, как подобное предложение; разумеется, он охотно согласился.
Граф и капитан приступили к осмотру судна, оставив Юлиана на верхней палубе, где он тотчас познакомился с экипажем.
Внутреннее устройство корвета вполне соответствовало его наружному виду, везде царили роскошь и редкая чистота. Капитан потратил громадную сумму на меблировку и отделку не только своего помещения, но и кают офицеров; корма его судна превратилась в прелестнейшее убежище, какое можно вообразить.
Граф прикидывался довольно несведущим в морском деле, но осмотрел корвет с большим вниманием, не упуская из вида ни одной детали, имеющей маломальское значение. Хоть и равнодушно, однако он так подробно расспрашивал капитана, что непременно возбудил бы в нем удивление, если бы дон Пабло, потеряв голову от радости, что принимает такого высокого посетителя, не был целиком поглощен упоительнейшим делом: выставлять напоказ превосходные качества своей "Жемчужины".
Экипаж был очень многочислен для такого легкого судна, а несколько дней назад его еще усилили и довели до ста семидесяти человек отличных и храбрых матросов, приученных к дисциплине, очень строгой на "Жемчужине", вопреки тому, как было поставлено дело на всех других испанских кораблях.
Четыре офицера, опытных моряка, боготворили своего командира.
Кроме того, граф узнал, что "Жемчужина", превосходная на ходу, управлялась с большой легкостью в любую погоду; впрочем, он и сам мог бы увидеть это, исходя из внешнего вида корвета и расположения его мачт.
В кают-компании стол, богато сервированный серебром и заставленный разнообразными холодными закусками, ожидал гостей капитана Сандоваля. Однако по необычайной деятельности на баке можно было понять, что эти закуски, когда гости сядут к столу, составят лишь незначительную часть предстоящего пира.
Все осмотрев и всем налюбовавшись, граф вернулся на верхнюю палубу вместе со своим любезным провожатым.
"Хорошо же я сделал, -- думал про себя флибустьер, усердно улыбаясь капитану, -- ей-богу, очень хорошо, что не взял с собой сорвиголову Мигеля: при виде этой великолепной "Жемчужины" и такой кучи драгоценностей он способен был бы обезуметь, и еще неизвестно тогда, чем бы все кончилось".
В это время вдали показались лодки, направляющиеся в сторону корвета.
На ближайшей из них развевался испанский флаг. Это была шлюпка губернатора.
В ней сидели четверо -- двое мужчин и две дамы. Эти четверо были: сам губернатор дон Рамон де Ла Крус при полном параде, весь в золоте и шитье, дон Хесус Ордоньес де Сильва-и-Кастро -- в более скоромном, хотя и богатом наряде изысканного вкуса, донья Линда де Ла Крус, дочь губернатора, очаровательная девушка почти одних лет с дочерью дона Хесуса и ее близкая подруга, и, наконец, донья Флора Ордоньес, уже давно известная читателю, а потому и распространяться насчет ее красоты и привлекательности было бы совершенно излишне.
Три лодки, следующие за первой, как бы нарочно держались на порядочном расстоянии позади, чтобы тем самым, вероятно, засвидетельствовать почтительное уважение сидящих в них к особе губернатора.
Как только с корвета завидели губернаторскую шлюпку, по безмолвному знаку капитана была поднята тревога.
Этот маневр, кажущийся, по-видимому, таким простым для людей непосвященных, в сущности, один из самых трудных и сложных.
Он должен быть исполнен в пять минут и в одно мгновение нарушает весь обычный ход жизни моряка.
За пять минут все внутренние перегородки корвета были сняты, огни в камбузе потушены, люки открыты, оружие вынесено наверх и роздано экипажу, пушки приготовлены к бою, баки залиты водой, фитили зажжены; для раненных был устроен спуск на среднюю палубу, где на столе были разложены инструменты и где хирург, при помощи фельдшеров, мог их принять в свое ведение в случае необходимости; бегучий такелаж был укреплен, реи упрочены подпорками, матросы выстроены в полном боевом порядке, констапели [Констапель -- первый офицерский чин в морской артиллерии.] у орудий, марсовые -- на своих местах, пожарные трубы и абордажные крюки приведены в готовность, сети натянуты, а для подноски пороха оставлен проход; словом, все находилось на своем месте и каждый -- на своем посту, от командира до последнего юнги, который носит пушечные заряды, не говоря об оружейных мастерах, конопатчиках, плотниках и рулевых, каждый из которых, согласно своей специальности, заботится о безопасности корабля. Не станем мы также перечислять множество важных подробностей, которые остались бы непонятными для большинства читателей, скажем только, что все эти сложные и вместе с тем согласованные действия, направленные на достижение одной цели, должны быть кончены в пять минут, так что не успеешь перекреститься.
Разумеется, экипажи на военных судах постоянно упражняются по целым месяцам, добиваясь, чтобы этот маневр удавался им мало-мальски сносно.
Граф стоял, облокотившись о борт, и следил украдкой за тем, что происходило вокруг него, не подавая вида, какое значение это имело для его тайных планов.
Он остался поражен быстротой и четкостью в исполнении маневра экипажем корвета "Жемчужина". Не прошло и четырех минут, как каждый был на своем посту и готов к бою.
"Гм! -- рассуждал про себя дон Фернандо, кусая усы. -- Вот это противники! Наделают они нам хлопот, если мы не остережемся! Молодцы! Жаль, что тут нет Мигеля, это заставило бы его призадуматься, полагаю".
Между тем губернаторский катер быстро приближался. Вскоре он уже находился у борта.
Капитан и граф встретили дона Рамона де Ла Круса на нижней ступени трапа, дон Пабло предложил руку донье Линде, дон Фернандо завладел рукой доньи Флоры, и все вместе поднялись на палубу.
Едва губернатор ступил на нее, как его приветствовал залп из одиннадцати орудий, кверху взвился испанский флаг, а выстроенное для его встречи войско с барабанным боем отдало ему честь.
Эти почести были преувеличены; на самом деле дон Рамой де Ла Крус, в качестве бригадира и губернатора, имел право на салют всего из семи орудий, без тревоги и барабанного боя, а тем более без поднятия национального флага на грот-мачте. Но дон Пабло Сандоваль любил все делать на славу и хотел польстить гордости губернатора, имея важный повод сохранять с ним наилучшие отношения. Своей цели он достиг полностью.
Дон Рамон де Ла Крус, властью короля испанского являющийся губернатором Панамы, буквально пришел в восторг от таких необычайных почестей и не знал, чем выразить свое удовольствие командиру корвета, который с напускной скромностью извинялся, что не сумел принять его лучше.