Три другие лодки, о которых мы упоминали, оставались позади, чтобы предоставить губернатору честь первому взойти на корвет, но вскоре также причалили, и все гости капитана собрались на палубе.
Они принадлежали к самым знатным и богатым семействам в городе.
Каждый кавалер подал руку даме, и все направились вслед за губернатором, изъявившим желание осмотреть судно, пока экипаж еще оставался на местах и он мог в одно и то же время видеть и корвет, и людей.
Дон Фернандо и донья Флора не интересовались этим зрелищем -- он, вероятно, будучи сам моряком, не находил в нем ничего нового, она, быть может из женской робости, не чувствовала стремления к развлечениям подобного рода; а возможно, оба по особой, им одним известной причине оставались к нему равнодушны. Незаметно пропустив вперед всех других гостей, молодые люди сами понемногу отстали и, пользуясь этим уединением в толпе, все внимание которой было приковано к занимательным по своей новизне предметам, завели вполголоса разговор, судя по выражению их лиц и блеску глаз, не только оживленный, но и чрезвычайно увлекательный.
Уже несколько раз дон Фернандо имел случай встречаться таким образом с доньей Флорой наедине, -- мы говорим "наедине", потому что влюбленные, величайшие эгоисты на свете, все относят к себе, видят одних себя и ничего не замечают, кроме того, что относится непосредственно к их любви.
Донья Флора, глаза которой при первой встрече с доном Фернандо так явственно выдали ему, что происходило в ее сердце, не сочла нужным взять назад свое безмолвное согласие, когда он признался ей в любви со свойственным влюбленным лицемерием, очень похожим на бесчестность, так как объясняются они только тогда, когда в глубине сердца уверены, что объяснение их будет выслушано без гнева.
-- А вы, донья Флора, любите ли вы меня? -- заключил свое объяснение дон Фернандо.
Вся вспыхнув и дрожа от волнения, молодая девушка устремила на него свой ясный и невинный взгляд и, тихо опустив свою руку в его, ответила одним словом:
-- Люблю.
Казалось бы, короткое, избитое слово, но как же сходил с ума дон Фернандо от радости, от счастья, когда услышал его!
С этой минуты при каждом удобном случае молодые люди вели нескончаемые разговоры на ту же полную очарования тему, никогда не истощающуюся и не утрачивавшую своей прелести со времени появления на земле мужчины и женщины, суть которой заключается в трех словах: любить, быть любимым.
Величайшее наслаждение влюбленных -- нескончаемо рассказывать друг другу историю их любви: как она началась, что они испытали, впервые увидев предмет своей страсти, как электрическая искра в одно мгновение пронзила их сердца, заставила затрепетать все их существо, открыла им, что они наконец нашли того или ту, для кого впредь только жить и будут, -- весь этот милый вздор, подсказываемый страстью, имеет, однако, неодолимую привлекательность, мысли утопают в океане несказанных и неведомых до того времени наслаждений, слово, взгляд, пожатие руки украдкой заставляют пережить век блаженства в один миг.
Но влюбленные ненасытны; чем больше они получают, тем больше требуют; разлука для них величайшее зло; видеться, говорить друг с другом для них верх счастья; глагол "любить" такой приятный, что во всех уголках земного шара и на всех наречиях его спрягают без умолку и тем не менее только в одном виде: я люблю! Эта нежная болезнь сердца есть ясное, простое и вместе с тем сложное выражение божественного луча, вложенного Творцом в души всех Его созданий.
Дон Фернандо и донья Флора любили друг друга всеми силами души, они знали это, говорили один другому сотни раз и не уставали повторять все с тем же радостным трепетом, тем же содроганием блаженства.
Дон Фернандо видел донью Флору у ее отца, в обществе, так как часто получал приглашения, у обедни, на прогулке -- словом, везде, однако ему казалось, что этого недостаточно. Не станем утверждать, что Флора не разделяла такого мнения; молодая девушка любила со всей нежностью сердца, полностью отдавшегося предмету своей страсти, и с наивным чистосердечием гордой и девственной души.
Расхаживая по корвету и бросая вокруг себя рассеянные взгляды, не замечавшие ничего кроме доньи Флоры, молодой человек жаловался на тяжелые оковы, которые вынужден был налагать на свою любовь.
Донья Флора надула губки; дон Фернандо был раздосадован и не знал, чему приписать то, что он считал ее капризом.
И два сердца, которые так хорошо понимали друг друга, эти избранные натуры, связанные таким искренним чувством, чуть не поссорились во время однообразной и скучной прогулки по корвету.
-- Однако, сеньорита, -- вдруг вскричал молодой человек с тайной досадой, -- что же все-таки является причиной такого непостижимого упорства?
-- Но это вовсе не упорство, дон Фернандо, -- кротко возразила девушка.
-- Что же тогда? Вы мне только одно и твердите, что это невозможно.
-- Потому что, к несчастью, это действительно невозможно.
-- Обсудим дело вместе, согласны?
-- Согласна, почему же нет?
-- Вы меня любите, донья Флора?
-- А вы сомневаетесь?
-- Сохрани Бог! Верю, глубоко верю!
-- Так что же?
-- Да то, что моя любовь может и должна, кажется, идти открытым путем, когда она честна и благородна!.. Отчего вы не хотите разрешить мне просить вашей руки у дона Хесуса?
Девушка грустно улыбнулась.
-- Еще не время, -- сказала она.
-- Не время! Чего же вы боитесь? Разве вы предполагаете, что мое предложение будет отвергнуто?
-- И не думаю.
-- Быть может, вы думаете, что ваш отец, насколько мне известно, связан своим словом с доном Пабло Сандовалем...
-- Я не люблю капитана, ведь вы же знаете это, дон Фернандо, да и отец до сих пор лишь очень смутно намекал на такой союз.
-- Однако дон Хесус может вынудить вас согласиться на этот брак.
-- Когда я скажу отцу, что не люблю того, за кого он хочет выдать меня замуж, он наверняка возьмет свое слово назад и заставлять меня не станет.
-- Насколько я могу понять из ваших слов, препятствие заключается именно во мне?
-- Может быть, -- покачала она головой.
-- Ваш отец, вероятно, находит меня не слишком хорошего рода и недостаточно богатым, чтобы удостоить вашей крошечной ручки, моя дорогая донья Флора, -- сказал он с оттенком досады.
-- Опять ошибаетесь, дон Фернандо, мой отец пришел бы в восторг, если бы подозревал, что вы ухаживаете за мной и просите моей руки.
-- Тогда я отказываюсь понять что-либо! Откуда же берутся эти препятствия для моего счастья?
-- От вас самих, от одного только вас, дон Фернандо, -- ответила она с грустью.
-- Меня?! О! Вы будто нарочно терзаете мое сердце, донья Флора!
-- О, дон Фернандо!
-- Простите, донья Флора, простите, я сам не знаю, что говорю! Сжальтесь надо мной, я с ума схожу, одно слово, одно-единственное, умоляю вас, чтобы я знал, чего мне бояться, на что надеяться.
-- Увы, дон Фернандо! Это слово жжет мне сердце, оно срывается у меня с губ, но...
-- Что же?
-- Я не могу произнести его.
-- Опять!..
-- Увы!
-- О Господи! Что же делать?
-- Я говорила вам, мой друг: ждать!
-- Еще ждать!
-- Так надо.
-- Разве я могу?!
-- Неужели мне, женщине, надо подавать вам пример мужества, дон Фернандо?
-- Но я нуждаюсь не в мужестве! -- вскричал молодой человек с невольным взрывом нетерпения.
-- Нет, в вере! -- прошептала она с грустью. Это слово заставило его опомниться.
-- Ах, Флора, моя возлюбленная Флора! -- сказал он тоном нежной укоризны. -- Что же я сделал, чтобы вы говорили мне подобные вещи?
-- Я страдаю, Фернандо, меня терзает ваша неблагодарность, ваше ослепление, а вы словно удовольствие находите в том, чтобы я страдала еще сильнее.
-- Вы страдаете, Флора!
-- Оставим это, друг мой, еще не время открыть вам глубокую рану сердца -- увы, целиком принадлежащего вам!
-- Разве я не могу требовать своей доли в ваших страданиях?
-- Нет! Есть глубины, в которые вам проникать еще нельзя, тайны, которые принадлежат не мне одной.
-- Кажется, я понимаю...
-- Друг мой, -- с живостью перебила она, -- поверьте, вы ничего не понимаете.
Наступила минута молчания.
Общество, все еще с губернатором и капитаном во главе, который вел под руку донью Линду, возвращалось теперь на верхнюю палубу судна, после подробного осмотра его внутреннего устройства.
-- Послушайте, Фернандо, -- вдруг заговорила донья Флора с волнением, от которого слегка задрожал ее голос, -- нам остается всего несколько минут разговора наедине. Я воспользуюсь ими, чтобы обратиться к вам с просьбой.
-- Ваша просьба для меня приказ, сеньорита.
-- Правда?
-- Клянусь честью!
-- Я полагаюсь на ваше слово.
-- Прекрасно, говорите же теперь.
-- Фернандо, я прошу у вас три дня.
-- Три дня?
-- Да, разве это много?
-- Три дня на что, Флора?
-- Чтобы открыть вам все.
-- И вы обещаете?
-- Клянусь, Фернандо!
-- Благодарю, Флора, вы меня воскрешаете!
-- Так вы согласны на условие?
-- О! С радостью.
-- Вот вам моя рука.
Дон Фернандо с наслаждением поцеловал крошечную ручку и долго продержал ее в своих руках, но девушка не противилась этому.
-- Теперь ни слова более, мы уже не одни, -- прибавила она с очаровательной улыбкой.
-- Но как же мне вас увидеть?
-- Не беспокойтесь, я дам вам знать.
В эту минуту к ним подошла донья Линда, и разговор был поневоле прерван.
В любви или ненависти женщины одарены каким-то ясновидением и с удивительным тактом угадывают час и минуту, когда необходимо подоспеть на помощь приятельнице или нанести сопернице решительный удар.
Поглощенные своей любовью, уединившись от окружающих их людей и сосредоточенные на самих себе, молодые люди продолжали разговор, чрезвычайно для них занимательный, отрывки которого мы привели выше, вовсе не замечая, что внимание всех этих посторонних людей, продолжительное время поглощенное занимательными предметами, которые командир корвета не без гордости выставлял им напоказ, теперь ничем не занятое, не замедлит от бездействия обратиться на них. К счастью, донья Линда издали охраняла свою подругу. Она бросила капитана Сандоваля, даже не извинившись, что так быстро обращается в бегство, и со смехом встала между влюбленными.
-- Просто прелесть! -- вскричала она своим серебристым голосом. -- Этот корвет содержится на славу! Что вы скажете, граф?
-- То же самое, сеньорита, -- бессовестно солгал дон Фернандо, почтительно кланяясь, -- я имел честь слышать сейчас от доньи Флоры.
-- Вот это да! -- громко рассмеялась девушка. -- Это правда, дорогая?
-- Правда, -- ответила донья Флора, слегка пожимая ей руку.
-- Теперь я, разумеется, знаю, что мне думать! -- вскричала озорница, не переставая смеяться. -- Впрочем, я глядела на вас издали, и вы оба казались очень заинтересованы разговором.
-- Злюка! -- прошептала донья Флора, вспыхнув.
-- Клянусь, сеньорита...
-- К чему клятвы между нами, граф! -- перебила донья Линда с живостью. -- Поберегите их для лучшего случая. Вашего первого уверения для меня достаточно.
-- Вы ангел! -- ответил он с легким поклоном.
-- Не ошибаетесь ли вы? Кто знает, быть может, я демон?
-- Скорее, и то и другое, сеньорита.
-- Как вы объясните это?
-- Очень легко, сеньорита: очевидно, вы ангел по сердцу и красоте.
-- Прекрасно... а демон я по чему?
-- По уму.
-- Вот ловкое объяснение, за которое я вам очень благодарна, сеньор дон Фернандо, и свою признательность скоро докажу на деле.
-- Сеньорита!
-- Почему же нет? Я принимаю живое участие во влюбленных, -- продолжала она, понизив голос, -- в них всегда есть что-то наивное, трогающее мое сердце. Я взяла вас обоих под свое покровительство.
-- Не знаю, как выразить, насколько ваша доброта...
-- Не отпирайтесь напрасно, граф, Флора мне все сказала, у нее нет тайн от меня.
-- А вы откровенны с ней?
-- Да ведь мне нечего и сообщать, дон Фернандо! Единственная тайна женщины -- это любовь, я же никого не люблю.
-- Никого не любите?
-- Кроме вас, быть может, -- отчетливо произнесла она с великолепным пренебрежением, -- кого же иначе прикажете мне любить здесь? Вы любите мою подругу и потому, конечно, -- засмеялась она, -- должны иметь для меня заманчивость запрещенного плода. Но я не завистлива и не любопытна; если бы вместо нашей прародительницы в раю оказалась я, клянусь вам, я не съела бы яблока!
-- И для всего человечества это было бы величайшим несчастьем.
-- Почему же?
-- Мы не знали бы любви!
-- Опять хороший ответ... но любовь -- благо ли это?
-- И благо, и бедствие, но, в общем, страсть благородная, великодушная, которая открывает в сердце все могущество вложенных в него жизненных сил и делает его под влиянием страсти способным на великие и геройские подвиги.
-- Или ужаснейшие злодеяния, -- возразила донья Линда, насмешливо, -- не так ли, сеньор?
-- Вы позволите мне, сеньорита, после вашего признания с минуту назад, не приступать к дальнейшим прениям по этому поводу? Иначе мы никогда не договоримся.
-- Я тоже так думаю, не сердитесь на меня, граф... А вот и благородный вельможа, отец которого был мясником в Пуэрто-Санта-Мария, сеньор дон Пабло Сандоваль, решается наконец пройти в столовую. Пожалуйста, будьте нашим кавалером, в награду за такую любезность мы посадим вас за столом между нами. Когда вам наскучит правая соседка, обратитесь к левой, со стороны сердца, чтобы легче было выносить скуку.
-- Как бы я любила тебя, злая, если бы ты не дразнила меня так безжалостно! -- улыбаясь, вскричала донья Флора.
-- Уж не жалуешься ли ты, чего доброго? Я добровольно вызываюсь в покровительницы, охраняю, а на меня изволят гневаться! Да ты просто неблагодарная! -- И девушка разразилась хохотом.
Завершив осмотр корвета, губернатор в нескольких словах похвалил экипаж, но особенно он порадовал людей, передав боцману крупную сумму для раздачи ее всем поровну.
Щедрость эта вызвала оглушительные крики: "Да здравствует губернатор!" -- крики, приятно защекотавшие ухо достойного сановника.
Капитан подал знак, и на корвете не осталось и следов тревоги, все опять приняло свой нормальный вид.
Вскоре дон Пабло Сандоваль пригласил своих гостей пройти в столовую, где их ждал завтрак.
Радушное приглашение вызвало общую радость: было за полдень, и все чувствовали голод.
Девушки действовали так ловко, что сумели, согласно обещанию доньи Линды, посадить дона Фернандо между собой, к тайному неудовольствию дона Пабло, который собирался посадить губернатора по правую руку от себя, а графа -- по левую; но тут женская воля взяла верх, и капитану пришлось довольствоваться, при большом сожалении, соседством дона Хесуса Ордоньеса.
Ни малейшей тени ревности не примешивалось к тайному неудовольствию дона Пабло. Ему даже в голову не приходило, что граф может быть его соперником -- правда, надо сказать, что любовь его к очаровательной невесте отличалась крайней умеренностью, женитьба была для него просто выгодным делом: его будущий тесть имел большое состояние и давал за дочерью великолепное приданое, -- больше капитану нечего было и желать. Кроме того, девушка славилась своей красотой, что очень льстило самолюбию капитана, но будь она дурна как смертный грех, это нисколько не изменило бы его намерения жениться на ней.
Сначала больше молчали и только усердно ели, однако когда первый голод был утолен, все понемногу заговорили, и вскоре беседа сделалась всеобщей.
-- Сеньор губернатор, -- начал толстяк с одутловатым лицом багрово-синего цвета, который обливался потом и ел, как слон. -- Позвольте спросить: что слышно о галионах?
-- Собравшись в Кальяо, флотилия должна была сняться с якоря дней десять тому назад, любезный дон Леандр, -- ответил губернатор. -- Она состоит из чилийских, мексиканских и многих других судов. Говорят, она просто великолепна!
-- Это добрые вести, сеньор губернатор, -- отозвался толстяк дон Леандр.
-- Правда, и если Богу будет угодно, как говорят моряки, флотилия бросит якорь на рейде перед нашими глазами также дней через десять.
-- Да хранит ее Господь! -- гнусаво произнес дон Кристобаль Брибон-и-Москито, уткнувшись носом в тарелку.
-- А нет ли каких вестей о флибустьерах? -- спросил кто-то.
-- Слава Богу, нет! С некоторых пор они не дают пищи для толков, -- ответил губернатор.
-- Правда ли, что флибустьеры еретики? -- спросила пожилая дама, старательно изображавшая из себя простодушную невинность.
-- Еретики до мозга костей, любезная донья Лусинда, -- ответил дон Пабло, любезно улыбаясь.
-- Так они не верят ни в Бога, ни в дьявола?
-- В Бога не верят, но в дьявола -- разумеется.
-- Господи Иисусе, помилуй нас! -- воскликнул дон Кристобаль.
-- Аминь! -- вставил дон Фернандо. -- Кстати о флибустьерах, дон Рамон, -- прибавил он. -- Действительно ли убежали, как я слышал, те, которых вы здесь содержали в тюрьме?
-- К несчастью, ничего не может быть действительнее, граф.
-- Их, вероятно, опять изловят.
-- Это очень сомнительно.
-- Вы удивляете меня.
-- После бегства этих разбойников, совершенно непостижимого, я поднял на ноги всю городскую полицию, велел даже окрестности города изъездить вдоль и поперек многочисленным отрядам.
-- И что же?
-- Я должен с прискорбием вам сознаться, так как в качестве губернатора огорчен этим более, чем кто-либо, что полиция и солдаты из сил выбились, а между тем не нашли ни малейшего следа беглецов на пять миль в округе.
-- Вот странно! -- вскричал граф.
-- Они буквально исчезли, -- сказал дон Рамон.
-- Их покровитель, нечистый дух, верно, похитил их, -- намекнул дон Кристобаль.
-- Это, право, очень страшно! -- жеманно произнесла донья Лусинда.
-- Говорят, разбойники эти очень дерзки с дамами.
-- Берегитесь! Беда вам, если они вас захватят! -- посмеиваясь, сказал толстяк Леандр.
-- Молчите, гадкий слон! -- сердито вскричала пожилая дама.
Это замечание вызвало единодушный смех.
-- Мне очень жаль это слышать, -- опять обратился к губернатору дон Фернандо.
-- Почему же?
-- Да потому, что я жду прибытия в Чагрес шхуны с ценными вещами из Веракруса и опасаюсь, как бы при переходе через перешеек мои вещи не попали в руки очень некстати удравших флибустьеров.
-- Об этом не беспокойтесь, граф, -- величественно сказал губернатор, -- я снабжу вас конвоем, даже целым пятидесятком, если пожелаете.
-- Не скрою, любезный дон Рамон, что ваше предложение меня очень радует, я непременно приму его.
-- Обязательно примите, граф; я, со своей стороны, буду счастлив оказать вам услугу в данном случае, как и во всяком другом, какой только может представиться.
-- Не знаю, как и благодарить вас!
-- Когда должна прийти шхуна, граф? -- спросил дон Хесус.
-- С минуты на минуту, любезный сеньор, она даже могла уже прийти.
-- Так, наверно, она вскоре будет, -- догадался проницательный дон Леандр.
-- Вероятно, -- согласился дон Фернандо со смехом.
Настало время бесчисленных частных разговоров, которые перекрещиваются с общим; уже каждый начинал думать только о себе, как бывает после доброго пира, и дон Фернандо мог продолжать свой тихий разговор с прелестными соседками, не пропуская, однако, мимо ушей ни одного слова из того, что говорилось вокруг.
Две важные причины привели графа на корвет: любовь к донье Флоре и замышляемое им дерзкое нападение на город. Вероятно, могла у него быть и третья причина, но она оставалась тайной для всех -- так, по крайней мере, думал он; к тому же, он имел случай осмотреть корвет, что было для него немаловажно.
Утро выдалось для дона Фернандо преудачное: он долго разговаривал с возлюбленной, кроме того, ему удалось собрать немало драгоценных сведений. Разумеется, он был в блистательном расположении духа, что его соседки имели возможность оценить в полной мере, поскольку пир продолжался долго.
Было четыре часа пополудни, когда, сытые и довольные, гости встали наконец из-за стола и собрались в обратный путь.
Прощаясь с Флорой, дон Фернандо не упустил случая напомнить ей о данном слове.
Первое издание перевода: Медвежонок Железная голова и Лесник. Романы Густава Эмара. -- Санкт-Петербург: Е. Н. Ахматова, 1874. -- 226, 251 с.; 22 см.