Было около двух часов пополудни на больших башенных часах Собора, когда дон Мигель дель Кампо, выйдя из дома министра иностранных дел, дона Фелипе Араны, на улице представителей, направился по Венесуэльской улице в сторону набережной, а затем свернул на улицу Завоевателей.
Во время этого визита дон Мигель не узнал ничего нового о своем друге доне Луиса, или, вернее, он был весьма доволен, убедившись, что господин министра ничего не знал о том, что произошло этой ночью. Когда к нему явился дон Мигель, он только что вернулся из дворца его превосходительства сеньора губернатора и решил сам принять меры, чтобы разузнать раньше Викторики о том, что произошло на набережной и куда мог скрыться бежавший унитарий.
Именно этого и желал дон Мигель -- полнейшего незнания или таких сбивчивых сведений, в которых не было никакой возможности разобраться.
Он понял, что господин министр совершенно не интересуется этим делом, и теперь он должен был узнать из милых уст доньи Авроры о том, что было известно об этом происшествии Августине Росас, Мансилья и донье Марии-Хосефе Эскурра. Эти сведения были особенно ценны, потому что исходили прямо из дома Росаса и должны были стать в конце концов официальными. Сегодня же он должен был узнать, что известно народному обществу о происшествии этой ночи. День обещал быть удачным для молодого человека -- его тайна оставалась еще нераскрытой.
Дон Мигель не терял даром времени, сидя у сеньора министра, он ухитрился опутать его превосходительство такой хитросплетенной сетью сбивчивых сведений, что теперь мог рассчитывать на то, что тот не скоро выпутается из нее. Дон Мигель, движимый чувством любви к родине и своему народу, решился один, без всякой посторонней поддержки, бороться против тирании грозного Росаса и свергнуть ненавистный деспотизм, под гнетом которого диктатор намеревался держать народ.
Сильный безукоризненной чистотой своих намерений, он с невозмутимым хладнокровием ставил на карту свою жизнь, неутомимый борец постоянно тревожил зверя, царившего над злополучным Буэнос-Айресом, и сражался с ним с такой неустрашимостью, которую ничто не могло победить. Он один был подобен целому заговору против Росаса, удивительный по уму и смелости, не отступающий ни перед чем, всегда чувствующий опасность и всегда готовый к риску дон Мигель невольно внушал своим немногочисленным друзьям и свой энтузиазм, и свою безграничную отвагу.
Дон Фелипе Арана питал большое уважение к талантам дона Мигеля, с которым он часто советовался о стиле изложения некоторых важных бумаг, а также переводов с французского, особенно важных для министра иностранных дел. Вот почему этот последний с такой глупой доверчивостью принял советы молодого человека. Мы ничего теперь не скажем об этих советах, последствия которых читатель вскоре сам увидит, а последуем за доном Мигелем.
Молодой человек не спеша шел по улице Завоевателей, его лицо казалось покойным и беззаботным, он приветливо улыбался встречавшимся знакомым и любезно раскланивался с дамами, наконец, он дошел до дома мадам Барроль. Стоя у столика, на котором красовался роскошный букет, донья Аврора, целиком поглощенная своими мыслями, не видела цветов и даже не наслаждалась их тонким ароматом. Она припоминала слова доньи Марии-Хосефы и мысленно рисовала портрет доньи Эрмосы, которую считала своей соперницей.
Донья Аврора даже не заметила, как отворилась дверь гостиной и кто-то вошел в комнату. Она очнулась только тогда, когда почувствовала на своей руке прикосновение губ, приникших к ней горячим поцелуем.
Движение доньи Авроры было так естественно, а лицо полно не то что злобы, а презрения, что дон Мигель стоял ошеломленный, не зная, что и думать.
-- Сеньор кабальеро! -- произнесла девушка полным достоинства голосом. -- Моей матери нет дома.
-- Матери нет дома? Сеньор кабальеро? -- повторил вслед за нею дон Мигель, как бы желая убедиться, что действительно слышал эти слова из уст Авроры. -- Аврора! Клянусь честью, -- воскликнул он, -- я не могу понять ни смысла этих слов, ни того, что с тобой происходит!
-- Я хочу сказать, что я одна и рассчитываю на должное к себе уважение.
Дон Мигель покраснел до ушей.
-- Аврора, ради Бога, скажи мне, шутишь ты или нет? Я совсем теряю голову!
-- Не голову вы потеряли, а нечто другое.
-- Нечто другое?
-- Да.
-- Что же я потерял, Аврора?
-- Мое уважение к вам, сеньор.
-- Твое уважение?
-- Да. Но что вам мое уважение и моя дружба! -- на лице девушки мелькнула презрительная улыбка.
-- Аврора! -- воскликнул дон Мигель, делая шаг вперед.
-- Ни шагу, кабальеро! -- остановила она молодого человека, гордо вскинув голову и поднимая руку.
Слова эти были произнесены с таким достоинством, что дон Мигель остановился на месте как вкопанный.
Спустя минуту он попятился назад и оперся рукой о спинку кресла.
Влюбленные замерли в неподвижности, глядя в лицо друг другу; каждый считал, что имеет право требовать объяснений.
-- Я полагаю, сеньорита, -- начал наконец дон Мигель, -- что если я имел несчастье потерять ваше уважение, то, по крайней мере, сохранил право узнать причину этого несчастья.
-- А я, сеньор, если и не имею права, то буду иметь смелость не отвечать на ваш вопрос! -- ответила донья Аврора тем презрительно-надменным тоном, который свойствен только любящим женщинам, когда они чувствуют себя оскорбленными и притом сознают полнейшую свою безупречность.
-- В таком случае, сеньорита, я позволю себе сказать вам, что если все это не игра, зашедшая слишком далеко, то жестокая несправедливость, которая роняет вас в моих глазах.
-- Я понимаю и мирюсь с этим, -- откликнулась она. Дон Мигель пребывал в глубоком отчаянии.
Вновь наступила пауза.
-- Аврора, если я вчера ушел от вас так рано, то лишь потому, что важные дела призывали меня в другое место.
-- Сеньор, вы вольны приходить и уходить когда вам заблагорассудится.
-- Благодарю вас, сеньорита, -- дон Мигель закусил губу.
-- Благодарю вас, сеньор.
-- За что?
-- За ваше поведение.
-- За мое поведение?
-- Вы, наверное, оглохли, сеньор кабальеро, если повторяете мои слова, как будто вы их учите наизусть? -- девушка бросила презрительный взгляд на дона Мигеля.
-- Есть некоторые слова, которые я должен повторить, чтобы их понять.
-- Напрасные старанья!
-- Но почему же, сеньорита?
-- Да потому, что человек, имеющий два уха, два глаза и две души, обязан сразу и слышать, и понимать.
-- Аврора! -- раздраженно воскликнул дон Мигель.--Здесь какая-то ужасная несправедливость, и я требую объяснения.
-- Вы требуете?
-- Да, сеньорита, требую. Я полагаю, что все это -- недостойная игра, или же вы лишь ищете предлог, чтобы порвать со мной. Три года любви и верности дают мне право узнать причину вашего странного обращения со мной.
-- А, вы уже не требуете, сеньор, вы просите -- это дело другое! -- отозвалась Аврора, смерив молодого человека с ног до головы презрительным взглядом.
Кровь прилила к лицу дона Мигеля: и самолюбие, и его честь были задеты.
-- Я требую или прошу, как вам угодно, но я хочу, слышите вы, сеньорита, я хочу объяснения всей этой сцены!
-- Не горячитесь, сеньор, не горячитесь, ваш голос еще пригодится вам, напрасно вы его портите, так возвышая без нужды, я полагаю, вы не забыли, что говорите с дамой!
Дон Мигель вздрогнул -- этот упрек кольнул его больше других.
-- Я, кажется, схожу с ума! -- воскликнул он, закрыв лицо руками.
Наступило молчание, дон Мигель прервал его первый:
-- Послушайте, Аврора, ваше поведение несправедливо и жестоко, вы не можете отрицать моего права требовать объяснения.
-- Объяснения чего? Моего несправедливого поступка?
-- Да, именно.
-- Ба-а! Ведь это чистейшая глупость, кабальеро, в наше время никто не требует объяснений несправедливых поступков.
-- Да, если дело касается политики, но я полагаю, что сейчас мы ею не занимаемся.
-- Вы очень ошибаетесь.
-- Ошибаюсь?
-- Конечно, мне кажется, это единственные вопросы, которые вы затрагиваете в беседах со мной, я полагаю, что нужна вам исключительно для этого.
Дон Мигель тотчас же понял, что она упрекала его услугой, о которой он просил ее в своем письме. Этот удар, нанесенный его чувству деликатности, оскорбил его.
-- Я полагал, -- сухо сказал он, -- что сеньорита Аврора Барроль настолько интересуется судьбой дона Мигеля дель Кампо, что для нее не трудно побеспокоиться, когда жизнь его друзей, а может быть и его собственная, в опасности!
-- О, что касается этой последней, кабальеро, она не может особенно тревожить сеньориту Барроль.
-- В самом деле?
-- С тех пор как она знает, что в случае какой-либо опасности сеньор дель Кампо всегда найдет себе надежное убежище в уединенном домике, полном всяких удобств и наслаждений, она считает всякую заботу о нем совершенно лишней.
-- Надежное убежище, полное наслаждений! -- повторил он, в недоумении.
-- Может быть, вы хотите, чтобы я говорила с вами по-французски, потому что сегодня вы, как я вижу, не понимаете ни слова по-испански; я вам сказала, что мне известно, что у вас есть надежное убежище, прелестный грот Артемиды или дворец волшебницы. Неужели, сеньор дель Кампо, вам неизвестно это место?
-- Это невыносимо!
-- Напротив, это весьма приятно, я говорю о том, что вам всего дороже в мире.
-- Аврора, это ужасно!
-- Нет, нисколько, это весьма забавно, рассказывают про грот, про чудный сад, скажите, хорошо там, сеньор?
-- Да где?
-- В Барракасе, например! -- С этими словами донья Аврора повернулась спиной к дону Мигелю и принялась расхаживать по комнате.
-- В Барракасе! -- воскликнул дон Мигель, поспешно делая несколько шагов к донье Авроре.
-- Так что же, неужели вам там не было хорошо? -- сказала она, обернувшись к нему лицом, -- но главное, остерегайтесь, чтобы вас не ранили, если ваше убежище выдадут какие-нибудь доктора, аптеки или прачки.
-- В Барракасе!.. Чтобы не ранили!.. Аврора, ты меня убьешь, если не скажешь все до конца.
-- О, вы не умрете, если вы постараетесь не умереть в самый лучший момент вашей жизни, я боюсь только одного, чтоб вас не ранили в левое бедро, это ужаснейшая рана, в особенности если это сабельный удар.
-- О Боже! Они погибли! -- воскликнул молодой человек, закрыв лицо руками.
Наступило молчание, мучительное и тяжелое для этих безгранично любящих друг друга молодых людей, безвинно терзавшихся и мучивших друг друга под влиянием злого гения, который пробудил чувство ревности в сердце неопытной девушки.
На этот раз молчание длилось недолго, прежде чем Аврора успела увернуться, дон Мигель бросился перед нею на колени и обхватил обеими руками ее стан.
-- Именем Бога, Аврора, -- прошептал он, бледный как смерть, -- именем твоим, потому что ты мой земной бог, прошу тебя, объясни мне таинственный смысл твоих слов. Я тебя люблю! Ты моя первая и последняя любовь, я весь принадлежу тебе, и в целом мире нет женщины, которая была бы так любима, как ты! Но сейчас, когда могут погибнуть невинные, нам надо думать не о любви, может быть, и я сам в опасности, но, конечно, речь не о моей жизни, уже давно я ежечасно и ежеминутно ставлю ее на карту... Послушай, Аврора, твоя душа стала моей душой, доверяя тебе все мои тайны, я доверяю их тебе как Богу; жизнь моего друга Луиса и жизнь Эрмосы стоят на карте, но кровь их не прольется без того, чтобы не смешаться с моей кровью, и тот кинжал, который пронзит сердце Луиса, неизбежно должен пройти и через мою грудь.
-- Мигель! Мигель! -- воскликнула девушка, наклонившись к нему и обхватив его голову обеими руками, как будто она боялась, что смерть отнимет его у нее. Искренняя мука и страх так ярко отразились на лице и звучали в словах дона Мигеля, что сердце молодой девушки невольно поверило ему и как-то сразу сбросило с себя мучительную тяжесть ревности и сомнений.
-- Да, -- продолжал он, не изменяя своей позы, -- Луиса чуть не убили в эту ночь, мне удалось спасти его, едва живого, убийцы были наемники Росаса, необходимо было его спрятать, но где? У меня или у него -- это было немыслимо.
-- Ах, Боже мой! Луиса чуть не убили! Какой несчастный день! Но ведь он не умрет, не правда ли?
-- Нет, он спасен! Но слушай, слушай дальше: необходимо было укрыть его в надежном месте, я отвез его к Эрмосе. Эрмоса, как ты знаешь, единственная родственница, оставшаяся у меня из родни матери. Эрмоса мне дорога, я ее люблю, как сестру. О Боже! И я, я и погубил ее, которая жила так счастливо и так спокойно.
-- Ты ее погубил! Почему? Мигель! Скажи, почему?
И Аврора трясла его за плечи, напуганная до смерти его словами и бледностью.
-- Для Росаса милосердие к несчастному -- преступление, Луис в сейчас в Барракасе, а ты упомянула эту деревню, Луис серьезно ранен именно в левое бедро, а ты, ты...
-- О, они ничего не знают, совершенно ничего, -- воскликнула донья Аврора, радостно хлопая в ладоши, -- они теперь не знают ничего, но могут все узнать, послушай!
И Аврора, забыв про свою ревность, заставила своего друга встать на ноги, усадила его и, сев с ним рядом, в каких-нибудь пять минут подробно пересказала свой разговор с сеньорой Мансилья и доньей Марией-Хосефой Эскурра.
Но по мере того как ее рассказ приближался к вопросу о донье Эрмосе, личико ее становилось все мрачнее, а голос терял уверенность.
Дон Мигель, не прерывая, выслушал ее до конца, в его лице не отразилось ни малейшего волнения во время пересказа эпизода о Барракасе, что не укрылось от наблюдательного взгляда девушки.
-- Подлые! -- воскликнул он. -- Вся эта семья какие-то исчадия ада! И у нее, и у всех сторонников Росаса вместо крови в жилах течет яд. Когда эти изверги не убивают из-за угла кинжалом, тогда они клеветой убивают честь, покой и счастье!
Подлые люди! Забавляются тем, что мучают сомнением сердце бедной девушки! Аврора, ангел мой, -- продолжал он, -- это было бы оскорблением для тебя, если бы я мог допустить хоть на минуту, что ты поверила той женщине, а не мне, ее слова -- сплошная ложь и клевета; она хотела тебя помучить, потому что мучения ближнего доставляют наслаждение всем членам семьи Росаса Верь мне, Аврора, все это клевета!
-- Так часто бывает, -- сказала девушка. -- Все что я могу сделать, это прекратить над тобой мой суд.
В душе Авроры не осталось никаких сомнений, но, как всякая женщина, она не хотела сознаться в том, что слишком легкомысленно осудила любимого человека.
-- Ты сомневаешься во мне, Аврора? -- спросил Мигель.
-- Мигель, я хочу познакомиться с Эрмосой и увидеть все своими глазами.
-- Ты ее знаешь.
-- Я хочу с ней подружиться.
-- Хорошо.
-- Пусть это будет на этой же неделе.
-- Прекрасно, хочешь ты еще чего-нибудь? -- серьезно спросил ее дон Мигель.
-- Нет, больше ничего! -- И она протянула ему руку, которую тот долго удерживал в своих.
В другое время он, конечно, покрыл бы эту руку бесчисленными поцелуями, но теперь его мысли были так заняты опасностью, грозившей его друзьям, что он даже не подумал об этом.
-- Ты уверена в том, что бандит не сообщал других сведений о Луисе? -- осведомился он.
-- Конечно, вполне уверена.
-- Ну, мне пора, дорогая Аврора! Как жаль, что я не увижу тебя сегодня.
-- Даже вечером?
-- Вряд ли.
-- Вы, наверно, поедете сегодня в Барракас?
-- Да, Аврора, я вернусь оттуда очень поздно. Разве мое место не у постели несчастного Луиса? Ведь я обязан охранять его жизнь и жизнь моей кузины, которую я впутал в это опасное дело! Неужели ты хочешь, чтобы я бросил Луиса, твоего названного брата и моего единственного друга!
-- Нет, Мигель, иди! -- отозвалась она и встала, опустив глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.
-- Ты сомневаешься во мне, Аврора?
-- Иди и ухаживай за Луисом, вот все, что я могу сказать тебе сегодня.
-- Возьми это, мы не увидимся до завтра, и я хочу оставить тебе то, с чем никогда не расставался.
С этими словами дон Мигель снял с шеи цепочку, сплетенную из волос покойной матери, которую Аврора знала. Поступок любимого человека затронул самые нежные струны ее сердца: закрыв лицо руками, она стыдливо склонила головку когда дон Мигель надевал ей на шею свою цепочку. Слезы градом катились из ее глаз, а с этими слезами таяли в душе последние сомнения, и сердце переполнялось любовью. Дон Мигель ушел.
Минуты две спустя, донья Аврора, сидя на диване, страстно целовала цепочку из волос, а дон Мигель широким шагом удалялся от дома мадам Барроль по Венесуэльской улице.