Как донья Лилия полностью одобрила свою кузину
Когда двери залы затворились за доном Хосе Ривасом и его приятелем, донья Эльмина опустила голову и две слезы тихо скатились по ее щекам, между тем как вздох вырвался из ее груди. Донья Лилия тихо подошла, села на стул возле нее и нежно пожала ей руку.
-- Бедная сестра! -- шепнула она ласково.
Донья Эльмина не ответила, она сидела неподвижная и грустная, устремив в пол растерянный взгляд.
-- Эльмина, милая, -- продолжала девушка, целуя кузину в лоб, -- не унывай, приди в себя, вооружись бодростью против горя, не поддавайся отчаянию, опомнись. Твое несчастье велико, но могущество Божье беспредельно.
-- Нет, Лилия! Нет, моя дорогая! Сам Господь не может спасти меня. Я в могучих когтях тигра, а тигр неумолим, как тебе известно. Я должна умереть.
-- Умереть, ты?
-- Да, Лилия, лучше смерть, чем страшная жертва, которой требует от меня отец.
-- Тебя ли я слышу? Всего два часа тому назад не была ли ты исполнена твердости, отваги и надежды!
-- Я надеялась, это правда, на что -- сама не знаю. Всегда надеешься, увы, когда страдаешь, а я страдаю так сильно, Лилия.
-- Бедный, милый друг, приди в себя, повторяю, не поддавайся горю. То, что произошло во время визита твоего отца, не должно было тебя удивить, ведь ты все знала. Так ободрись же и вернемся к нашей беседе, прерванной так некстати. Докончи признание, на которое едва намекнула...
-- Не настаивай, любезная Лилия, -- с живостью перебила ее донья Эльмина, подняв голову, -- все это -- один только бред воспаленного воображения. Я погибла, я чувствую это. Ничто не удержит меня на краю пропасти, в которую я готова низринуться.
-- Не говори таким образом, Эльмина, умоляю тебя; напротив, ты должна мужаться и не поддаваться отчаянию.
-- Мужаться! -- горестно повторила Эльмина. -- К чему пытаться вступить в безнадежную борьбу? Увы! Моя судьба решена безвозвратно.
-- Кто знает, Боже мой! Разве не может случиться чего-нибудь необыкновенного?
-- Не старайся, любезная Лилия, -- возразила Эльмина, качнув головой, -- вселять в меня надежду, которой сама не имеешь.
-- Полно, милая Эльмина, будь же немного бодрее. Забудь, если можешь, хоть на минуту свое горе, и попытайся отвлечься чем-нибудь. Поговорим душа в душу, открой мне тайну, которая гнетом лежит у тебя на сердце, а ты все упорно носишь его одна, скрывая от всех.
Донья Эльмина задумалась, бледная улыбка мелькнула на ее губах, и наконец невыразимо грустным тоном, в котором звучало глубокое смирение, она сказала:
-- Впрочем, милая Лилия, я не вижу причины хранить секреты от тебя, моего единственного друга. Признание, которого ты требуешь от моей дружбы, я сделаю в двух словах: я люблю. Тот, кого я люблю, не знает о моем чувстве; он далеко, очень далеко от меня. Никогда я не увижу его более, он едва знаком со мной, и даже если бы любил меня, что немыслимо, нашему союзу препятствуют такие неодолимые преграды, такая бездна разделяет нас, что я никогда не смогу принадлежать ему! Эта любовь -- просто безумная мечта.
Донья Лилия выслушала кузину с величайшим вниманием, порой покачивая головой и очаровательно надувая крошечные губки.
--Эльмина, -- шепнула она, когда та замолчала, --французы говорят, что слова "невозможно" в их языке не существует; почему бы не допустить этого и для испанского?
Донья Эльмина пристально поглядела на нее.
-- С какой стати говоришь ты мне про французов? -- спросила Эльмина, и голос ее слегка дрогнул.
Донья Лилия улыбнулась.
-- Французы -- люди с душой, -- заметила она вкрадчивым голосом.
-- Некоторые из них доказали нам это, -- ответила Эльмина, подавив вздох.
Донья Лилия склонила голову к плечу кузины.
-- Не знаю, заметила ли ты, -- продолжала она, -- но дон Торибио в нашем присутствии как будто прикидывается...
-- Ни слова больше об этом человеке, -- вскричала с живостью донья Эльмина, -- умоляю тебя!
-- Как хочешь, но пока он говорил с тобой, я пристально вглядывалась в него и, как и ты...
-- Как и я, не правда ли, нашла, что лицо его очень тебе знакомо? -- перебила донья Эльмина с нервным содроганием во всем теле.
-- Это и вправду он, буканьер, разбойник с Санто-Доминго!.. О! Никогда не существовало сходства удивительнее!.. -- продолжала донья Лилия. -- А между тем тот, о ком мы говорим, не может быть жив.
-- Разве злой дух не выходит из пучины?
-- Но если это он, надо предупредить твоего отца, Эльмина, и все сказать ему.
-- Что же все? -- возразила дочь дона Хосе Риваса, с унынием качая головой. -- Что мы знаем? Ровно ничего. К тому же этот человек целиком завладел моим отцом, который видит все вокруг только его глазами. Доказательства же мы, к несчастью, никакого привести не можем.
-- Как знать! -- быстро ответила донья Лилия.
-- Что ты подразумеваешь под этим?
-- Выслушай меня, Эльмина. У меня также есть тайна, которую я тебе открою, -- твердо и решительно заявила донья Лилия.
Донья Эльмина взглянула на нее с изумлением.
-- У тебя?
-- Ну да, Эльмина. Ты знаешь, какая я сумасбродка и как люблю бродить одна по лесам и по полям. Ты сама часто ставила мне в укор мои бродяжнические наклонности.
-- Правда, -- прошептала донья Эльмина, улыбаясь сквозь слезы.
-- Так именно этой моей страсти к одиноким странствиям мы, пожалуй, и будем обязаны единственной помощью, на которую можно рассчитывать.
-- Объяснись.
-- Одним прекрасным утром, недель шесть назад, я выехала верхом из деревни и скакала по лесу без определенной цели, просто находя наслаждение в том, чтобы вдыхать свежий и легкий воздух и чувствовать, как утренний ветерок играет в моих волосах. Вдруг моя лошадь бросилась в сторону, так что я едва удержалась на седле. И представь себе, я вижу, что поперек дороги лежит человек в лохмотьях, с длиной бородой и осунувшимся лицом; он имел самый жалкий вид. Я сошла с лошади и наклонилась к нему. Глаза незнакомца были закрыты, и глухое хрипение вырывалось из его груди. Мне с трудом удалось привести его в чувство. Несчастный умирал с голоду. Я бросилась в деревню и привезла ему что-нибудь поесть. Когда же он немного пришел в себя, то сознался мне, что он француз, флибустьер, чудом спасшийся из испанской тюрьмы. Зная, что будет безжалостно убит, если попадется в руки своих врагов, он добрался до леса и скитался в нем несколько дней, питаясь кореньями и дикими плодами. Ружье он сохранил, но пороха не имел, следовательно, ни охотиться, ни защищаться не мог. Я дала ему нож и топор, которые захватила с собой из деревни, и высыпала все деньги, какие были у меня в кошельке, на траву возле него.
-- Это хорошо, милая Лилия.
-- Он сказал мне только: "Вы спасли мне жизнь, она принадлежит вам".
-- И ты виделась с ним после того?
-- Часто. Он рассказал мне всю свою историю. По-видимому, это какой-то знаменитый флибустьер с Черепашьего острова. Я говорила с ним о...
-- О ком?
-- О том, кого ты знаешь, милая, -- улыбаясь, ответила донья Лилия, -- он знает его и любит; мне и пришла в голову одна мысль, -- прибавила она нерешительно.
-- Какая?
-- Видя тебя такой страдающей и не зная, каким способом помочь твоему горю, я с месяц назад спросила у Бартелеми -- этого человека зовут Бартелеми -- нет ли у него возможности доставить письмо на Санто-Доминго.
-- "А что, это очень важно, сеньорита?" -- осведомился он.
-- "Вопрос жизни или смерти", -- ответила я.
-- "Хорошо, -- сказал он, -- сам еще не знаю как, но клянусь вам, я доставлю письмо. Давайте его".
-- "Я привезу его завтра".
-- И письмо это?.. -- вскричала донья Эльмина задыхающимся голосом.
-- Я отдала на следующий день Бартелеми. В письме заключалось всего три слова: "Картахена. Сейчас. Опасность". Однако надо было, чтобы тот, к кому посылалось извещение, узнал, от кого оно. Тут я вспомнила про кольцо, которое ты постоянно носишь на груди в ладанке из пахучей кожи. Я тайком сняла его с тебя, пока ты спала и, каюсь, отважно приложила печать вместо подписи.
-- Ты сделала это, Лилия?
-- Признаюсь, сделала, моя душечка. Ты находишь, что я была не права?
-- О Лилия, моя дорогая Лилия! -- вскричала донья Эльмина, бросившись кузине на шею. -- Спасибо тебе, спасибо тысячу раз!
-- Спустя три дня Бартелеми, которого я нигде не могла отыскать, хотя изъездила весь лес вдоль и поперек, сам пришел ко мне сюда.
-- Письмо отправлено, -- объявил он мне, -- оно дойдет самое позднее дней через десять.
-- О! Только бы он получил его! -- пробормотала дочь дона Хосе.
Лилия улыбнулась.
-- Недели две назад, -- продолжала она, -- Бартелеми сказал мне однажды утром: "Капитан получил письмо, он будет. Зорко наблюдайте, и я со своей стороны буду смотреть в оба".
-- Так он уже в пути?
-- В пути. Довольна ли ты теперь, милочка?
-- О, Боже мой! Неужели Ты сжалишься надо мной? -- воскликнула донья Эльмина и зарыдала.
Две девушки крепко обнялись, одновременно и плача, и улыбаясь.