Капитан Бартелеми приставляет глаз к щели, чтобылучше видеть, а ухо прикладывает к перегородке, чтобы лучше слышать
Спустя минуту после прощания с доном Торибио Морено капитан Бартелеми, сделав круг по лесу, вернулся на прежнюю дорогу и осторожно последовал за мнимым мексиканцем на таком расстоянии, чтобы не быть замеченным им. Он увидел, что вместо того, чтобы направиться к своей ферме или, вернее, вилле, как убеждал капитана, он, напротив, свернул к кабаку, пользующемуся крайне дурной славой, где имели обыкновение собираться бродяги и мошенники, которыми испанские колонии, как бы по особому преимуществу, кишмя кишели с первого дня своего существования.
Дон Торибио Морено сошел с лошади и без малейшего колебания направился в кабак с видом человека, вполне привычного к виду этого более чем подозрительного заведения.
Мы забыли упомянуть, что за те полчаса или минут тридцать пять, на которые капитан Бартелеми оставил его одного, достойный мексиканец перед въездом в деревню, спрятавшись, без сомнения, за кустом, воспользовался полным уединением, которое царило вокруг, чтобы переодеться и настолько изменить свой наружный вид, что его не узнал бы никто, кроме флибустьера, одаренного зорким и проницательным глазом и сильно заинтересованного всем происходящим.
Подъехав чуть позже к кабаку, капитан остановил лошадь.
С минуту он колебался. Очевидно, с первого же шага, который ему предстоит сделать в общей зале, взгляд его товарища упадет прямо на него и он будет узнан.
Именно этого он и хотел избежать.
К несчастью, флибустьер находился перед одним из тех затруднений, которые порой возникают случайно и разрушают любые, даже самые тщательно обдуманные планы, поскольку не представляется никакой возможности обойти их.
Но капитан Бартелеми был из числа тех энергичных, с железной волей людей, которые, сильно захотев чего-нибудь и приняв решение, скорее дадут убить себя на месте, чем отступятся от него.
-- Ба-а! -- пробормотал он про себя, выразительно пожав плечами. -- Кто ничем не рискует, ничего и не получает. Как он ни хитер, все же не у него мне учиться хитрости. К тому же, -- насмешливо заметил он, -- я заслужил от Бога это вознаграждение!
Он поднял лошадь на дыбы, чтобы привлечь к своей особе внимание, а когда никто не вышел, крикнул громовым голосом:
-- Эй, кто здесь кабатчик! Выйдешь ли ты, мерзавец, черт тебя побери?!
Почти мгновенно на пороге явился субъект в жалких лохмотьях, сухощавый, худосочный, кривобокий и горбатый, с лицом в форме треугольника и голодным выражением круглых, точно буравом просверленных карих глаз, которые, однако, светились тонким умом.
Этот прелестный образчик индейской расы -- человек этот был индеец -- взял в руку засаленную шляпу, украдкой лукаво взглянул на путешественника и наконец решился подойти.
-- Что прикажете, ваша милость? -- сказал он, низко кланяясь и взяв лошадь под уздцы.
-- Хочу, -- ответил капитан, -- чтобы ты отвел мою лошадь на конюшню, а мне подал водки.
-- Здесь? -- хитро спросил индеец.
-- Нет, -- с живостью возразил капитан, -- в общей зале или, если там слишком людно, в отдельной комнате; я оплачу, что причитается.
И он сделал движение, чтобы сойти с лошади.
-- Вам будет хорошо в общей зале, ваша милость, посетители не будут беспокоить вас.
-- Это почему? -- спросил капитан, спрыгнув наземь.
-- Потому во всем доме пусто, ни единой души. Капитан пытливо взглянул на индейца, но тот выдержал его взгляд, не опуская и не отводя глаз.
-- Это другое дело, любезнейший, -- ответил капитан, положив ему руку на плечо, -- хочешь заработать унцию золота? -- прибавил он, слегка понизив голос.
-- Гм, ваша милость, я предпочел бы две, -- не задумываясь, ответил индеец и выразительно прищурил глаз.
-- Я вижу, что мы можем поладить.
-- Ваша милость, такой бедняк, как я, который за весь год не зарабатывает более восьми пиастров -- когда на его долю случайно выпадет счастье получить иное вознаграждение помимо палочных ударов, всегда уладит дело с господами, которые удостоят его своего доверия и покажут ему свои унции золота.
Слово покажут было произнесено с ударением, в значении которого капитан ошибиться не мог.
Он достал из кармана длинный красный кошелек, сквозь шелковые петли которого поблескивало золото, и, с ювелирной точностью выхватив правой рукой две унции золота и зажав их между большим и указательным пальцами, сверкнул деньгами перед заблестевшими от жадности глазами нищего индейца.
-- Что ты сделаешь, чтоб заработать это золото и даже вдвое больше, если я останусь тобой доволен? -- с улыбкой спросил капитан.
-- Увы! Ваша милость, -- ответил индеец с выражением, которого нельзя передать, -- у меня отца нет, иначе я бы сказал... но за неимением его, я весь к вашим услугам. Что мне нужно сделать? Я принадлежу вам душой и телом.
Капитан спрятал золото в руке.
-- Где конюшня? -- спросил он.
-- Там за домом, ваша милость; вы отсюда можете видеть ее.
-- Очень хорошо. Слушай: вот тебе пять минут, ни секундой больше, чтобы отвести мою лошадь на конюшню и вернуться ко мне. Если ты кому-нибудь скажешь хоть слово за это время, считай, что мы ни о чем с тобой не договаривались. Понял? Ступай!
-- Ай, ваша милость, я буду нем как рыба. Индеец увел лошадь.
Через три минуту он уже вернулся.
-- Я доволен тобой, -- продолжал капитан, -- теперь вслушайся хорошенько в то, что я скажу тебе: с четверть часа назад к этому дому подъехал всадник. Ты отвел его лошадь на конюшню, как сейчас свел туда мою. Я хочу, чтоб ты поместил меня в таком месте, где я мог бы видеть этого всадника и слышать все, что он скажет, между тем как он не будет подозревать о моем присутствии. Если ты в точности исполнишь мое требование, я заплачу тебе не две, а четыре унции золота. А чтобы ты не сомневался, что я не обманываю тебя, вот тебе две унции задатка.
Он опустил золото в дрожащую руку индейца. Тот спрятал его с таким проворством, что капитан не мог понять, куда оно девалось.
-- Кстати, чуть не забыл, мне надо предупредить тебя, для твоей же пользы, -- прибавил Бартелеми, нахмурив брови, -- что при малейшем подозрении в измене я пристрелю тебя как собаку.
И, приподняв край своего плаща, он показал индейцу массивные рукоятки двух пистолетов, заткнутых за его шелковый пояс.
-- Ваша милость, -- с величавым достоинством возразил индеец, -- если бы я имел честь быть вам знакомым, вы бы знали, что Тонильо не изменник. Мой хозяин теперь отдыхает после обеда, стало быть, я один распоряжаюсь в доме, и клянусь вам той долей блаженства, которую надеюсь вкусить в раю, что вы услышите все, о чем будут говорить люди, которых вы хотите подкараулить. К тому же, это дрянные посетители, -- прибавил он тоном насмешливого презрения, -- они сидят с добрый час и еще ничего не заказали, ни на один реал. А ведь прежде всего я должен соблюдать выгоды заведения.
-- Это справедливо! -- посмеиваясь, согласился бравый капитан.
-- Пойдемте, -- сказал индеец. Капитан пошел вслед за ним.
Тонильо, как звали индейца, не вошел в общую залу, а обогнул угол дома и направился через конюшню к двери, не запертой на ключ. Он привел капитана в какой-то подвал, где было сложено несколько бочонков с водкой и вязанок сорок корма для лошадей.
Тонильо осторожно отодвинул вязанки, прислоненные к стене, и указал капитану на довольно широкую щель в перегородке.
-- Здесь вам будет очень удобно, -- сказал он.
-- Хорошо, можешь идти, -- ответил флибустьер. -- Смотри, чтобы не увидели моей лошади. Когда эти люди соберутся уезжать, вернись сюда.
Индеец отвесил почтительный поклон, вышел из подвала и затворил за собой дверь.
Капитан внезапно очутился в глубоком мраке.
Единственный свет, которым освещался подвал, исходил от широкой щели, указанной индейцем.
-- Ведь я всегда знал, -- пробормотал себе под нос капитан свойственным ему насмешливым тоном, -- я был уверен, что Господь никогда не покидает честных людей.
И, пристроившись как можно удобнее, он приложил глаз к скважине.
Взгляду его представилась одна из тех живописных картин, которые наш бессмертный Калло [ Жак Калло (1592--1635) -- французский художник-гравер, чьи офорты поражают своими фантастическими образами ] уже тогда начал гравировать в своих странствиях с цыганами.
В зале, довольно обширной, но едва освещенной узкими окнами, тусклые стекла которых были покрыты паутиной, где табачный дым густым облаком стлался под потолком, поглощая почти весь свет, находились человек двадцать сущих висельников, если судить по лицам с низкими лбами, выступающими, словно клювы, носами, коварным взглядом и с усами, так лихо закрученными вверх, точно они были готовы проткнуть небо.
Люди эти, одетые буквально в отрепья, но драпировавшиеся в них с искусством, которым владеют одни только испанцы, в случае нужды способные составить себе живописный наряд из одной простой бечевки, лежали или стояли вокруг столов в самых причудливых позах.
Все были отлично вооружены.
У каждого из них не только висела на боку длинная шпага с рукояткой в виде раковины, но все до одного к тому же имели пистолеты за поясом и широкие кинжалы с роговой ручкой -- за голенищем правого сапога.
Капитан с минуту отыскивал глазами своего "приятеля" среди этой пестрой толпы бродяг и разбойников.
Он вскоре обнаружил его сидящим на единственном стуле, который был в зале. Прислонившись к спинке и закинув назад голову, мексиканец, по своему обыкновению, курил превосходную сигару.
В ту минуту, когда флибустьер наклонился к щели, дон Торибио Морено держал речь; разбойники слушали его с величайшим вниманием.
-- Господа! -- небрежно говорил он, пуская огромные клубы дыма ноздрями и ртом. -- Я не понимаю вашего колебания. В чем же, наконец, дело? Ведь проще, ей-Богу, и быть ничего не может.
-- Проще! -- подхватил хриплым голосом рослый детина отвратительной наружности, кривой на правый глаз и косой на левый. -- Гм! Видно, вашей милости угодно шутить. Я не нахожу этого дела таким простым.
-- Черт тебя побери, любезный Матадосе, -- возразил дон Торибио заискивающим тоном. -- Ты вечно находишь затруднения в пустяках.
Достойный Матадосе, судя по виду, между прочим будь сказано, вполне заслуживающий свое прозвище, которое по-испански означает буквально "убивший дюжину", ответил невозмутимо:
-- Я возражаю потому, ваша милость, что я честный человек и добросовестно исполняю дело, за которое возьмусь, чтобы не заслужить укора. Что касается девчонок -- дело простое: петля, стянутая более или менее крепко -- и все тут! Ребенок возьмется за это. Бедненькие голубки, они и не подумают защищаться... да, наконец, мы же будем в море, далеко от нескромных глаз, никто не посмеет помешать нашим делам... вопрос в том, что это еще не все.
-- Да, да, -- ответил дон Торибио, посмеиваясь, -- я знаю, где у вас больное место.
-- Черт побери! И даже очень, ваша милость. Я видел знаменитого капитана Бустаменте, как вы изволите называть его, и клянусь, мне он кажется вовсе не таким, чтобы с ним легко было справиться.
-- Да вас-то ведь двадцать!
-- Велика важность! Послушайте-ка: не далее как дня три назад человек двенадцать из наших поджидали, когда он выйдет от губернатора. Говорят, он чертовски удачлив в игре, и, признаться, мы хотели избавить его от части выигрыша за этот вечер. Темно было, хоть глаз коли. Подходит он, и мы накидываемся на него со всех сторон сразу. Другой бы немедленно сдался и просил пощады, не правда ли?.. Как бы не так!.. Что делает этот черт? Обнажает длиннющую шпагу и, не говоря ни слова, не подав даже голоса, как бросится на нас; меньше чем за три минуты искрошил пятерых, двоих-троих поранил и ушел, показывая нам кукиш. Нет, нет, ваша милость, это нелегкое дело. И наконец, поскольку сам я человек военный, то полюбил его. Это малый что надо! Мне он мил, клянусь честью, и меньше чем за тридцать унций я не убью его; вот и весь сказ!
-- Вот и весь сказ! -- хором подхватили остальные разбойники.
-- Как угодно, ваша милость, меньше мы не возьмем, -- повторил Матадосе.
Дон Торибио задумался.
-- Пусть будет так! -- вскричал он спустя минуту с гримасой, которая имела притязание изобразить улыбку. -- Пусть будет по-вашему, упрямцы. Но я балую вас, честное слово! Каждый из вас получит по тридцать унций; только в этот раз, надеюсь, вы действительно убьете его.
-- Без честности дела вести нельзя, ваша милость, -- с достоинством ответил разбойник. -- Мы с товарищами, благодарение Богу, известны как люди благородные и всегда добросовестно отрабатываем свои деньги.
-- Никогда я и не сомневался в вашей честности и вашем благородстве, -- улыбнувшись, заверил общество дон Торибио, -- так как теперь мы обо всем договорились... ведь договорились, кажется?
-- Договорились, ваша милость, -- ответили разбойники хором.
-- За исключением задатка, -- вкрадчиво вставил Мата-досе.
-- Каждый из вас сейчас получит по десять унций, остальное -- после дела. Только помните, что вы всегда должны быть у меня под рукой. Я отправлю вас на шхуну только в последнюю минуту.
Капитан Бартелеми нашел, что слышал достаточно; он выбрался из своей засады.
Спустя пять минут он уже отдал честному Тонильо две унции золота и на всем скаку удалялся от кабака.
-- Тьфу пропасть! -- пробормотал он сквозь зубы. -- Животное ядовитее, чем я полагал. Я не жалею, что подкараулил и подслушал его. Это, признаться, единственное средство докопаться до истины! Как, однако, хорошо питать недоверие!