На другой день, как только все формальности для получения разрешения сойти на берег были выполнены, капитан приказал спустить шлюпку, в которую сел со своим другом, и оба отправились в город.
Переезд был безмолвен -- или потому, что оба друга не хотели разговаривать о своих делах при матросах, или потому, что предпочли предаваться своим мыслям.
Скоро они вышли на набережную, заваленную товарами всякого сорта. Бостон еще не достиг того великолепия, которого он должен был достигнуть впоследствии, но уже в то время торговля была там достаточно хорошо развита и можно было найти некоторые удобства для жизни, которых напрасно стали бы искать в любой французской гавани.
Американцы с характерным для них энтузиазмом поспешили изгладить следы, оставленные войной за независимость; город, так сказать, помолодев, совершенно изменил свою наружность и принял веселый и счастливый облик, который придает такое замечательное очарование большим торговым центрам, где каждый легко зарабатывает себе пропитание трудом и, следовательно, доволен своей участью. Высадившись на берег, капитан отвел своего друга в сторону.
-- Одно слово, -- сказал он ему.
-- Говори.
-- Когда ты намерен оставить город?
-- Сегодня вечером, за два часа до заката солнца.
-- Так скоро!
-- Да, я спешу подышать чистым воздухом обширных равнин и сбросить с себя цепи цивилизации.
-- Обещай мне одно.
-- Все, что хочешь.
-- Я вынужден оставить тебя; мне надо отправиться к получателю товаров. Я пробуду там не более часа. Жди меня к завтраку.
-- Я сам хотел тебе это предложить.
-- Прекрасно; кроме того, обещай мне не заниматься приготовлениями к твоему отъезду, пока не увидишься со мной.
-- Это еще зачем? За один час можно сделать многое; я повторяю тебе, что не хочу здесь ночевать.
-- Будь спокоен; я помогу тебе наверстать потерянное время.
-- Пожалуй, если хочешь.
-- Ты сделаешь мне удовольствие.
-- Коли так, я согласен.
-- Благодарю. Итак, это решено?
-- Еще бы!
-- А где же мы будем завтракать?
-- Здесь, если тебя все равно, -- ответил Оливье, указывая на гостиницу, находившуюся у самой гавани.
-- Прекрасно; за завтраком у нас будет замечательный вид на море... Я побежал. До скорого свидания!
-- До скорого свидания! Они расстались.
-- За коим чертом Пьер хочет, чтобы я ничем не занимался, пока я не увижусь с ним? Или он думает, что сегодня ему посчастливится больше, чем вчера, и удастся переменить мое намерение, -- бормотал Оливье, смотря, как его друг Удалялся большими шагами. -- Но он должен знать, что я никогда не переменю раз принятого намерения... Ну, посмотрим! Бедный друг! -- прибавил он с подавленным вздохом. -- Это единственный человек, искренне любящий меня, и о нем одном сожалею я, расставаясь со светом.
Разговаривая таким образом сам с собой, Оливье, связанный своим обещанием, добросовестно употребил час, которого потребовал у него друг, на прогулку по городу. Он осматривал магазины и примечал те, в которых обещал себе побывать, когда настанет время сделать покупки, необходимые для замышляемого им продолжительного путешествия.
Ровно через час оба друга встретились у дверей гостиницы; трудно было выказать большую аккуратность. Они вошли, заказали завтрак и велели подать его в отдельную комнату.
Кушанья были вкусны, они очень проголодались и весело позавтракали.
-- Теперь поговорим, -- сказал капитан, опуская в кофе ложку сахара.
-- Поговорим, -- ответил с улыбкой Оливье. -- По-моему, ничего не может быть лучше, как после хорошего завтрака разговаривать с истинным другом, -- добавил он, облокотившись о стол с сигарой в зубах.
-- Это правда, однако через несколько часов ты по своей собственной воле лишишь себя, быть может навсегда, этого высокого наслаждения.
-- Что же делать? Человек ненасытен; неизвестность невольно влечет его, и он бросает все, чтобы гнаться за тенью. Басня Лафонтена вечно будет справедлива... Но поговорим о другом; по-моему, ничего не может быть глупее, чем философствовать после вина.
-- Ты прав. Твое здоровье!
-- Твое здоровье. Этот ром превосходен, он лучше водки с кофе; а ты как находишь?
-- Я люблю и то и другое. Знаешь, что я делал с тех пор, как расстался с тобой?
-- Нет. Откуда мне это знать?
-- Подожди, я тебе скажу.
Капитан встал, наклонился к окну, посмотрел направо и налево, сделал знак, после чего опять спокойно уселся на свое прежнее место напротив друга.
Оливье, хотя и не понял этих странных проделок и хотя любопытство его было сильно возбуждено, не сделал ни малейшего замечания и продолжал спокойно прихлебывать свой кофе, как будто ничего не заметил.
Пять минут спустя вошли несколько человек; они молча поклонились, положили на стол несколько свертков и ушли, заперев за собой дверь.
-- Это что такое? -- спросил Оливье, смотря на своего друга с комическим беспокойством.
-- Ха-ха-ха! Любопытный! -- вскричал капитан. -- Поймал же я тебя! Стало быть, некоторые вещи имеют способность волновать тебя?
-- Ты ошибаешься, это просто из участия...
-- Хорошо, хорошо, мы вернемся к этому; еще пора не настала. Скажи мне, ты ведь едешь сегодня вечером?
-- Непременно и даже, -- прибавил Оливье, приподнимаясь с места, -- я попрошу у тебя позволения...
-- Успеем, -- перебил капитан, положив руку на плечо друга, -- черт побери, точно будто отсрочка будет для тебя гибельна!
-- Нет, но...
-- Подожди минуту.
-- Хорошо.
-- Будем говорить откровенно; хочешь?
-- Я ничего лучшего не желаю.
-- Мы старые друзья. Между нами щепетильность неуместна.
-- Конечно, но куда ты клонишь?
-- А вот куда; есть у тебя деньги?
-- Уж не хочешь ли ты дать мне взаймы?
-- Может быть; отвечай мне напрямик, как я спрашиваю тебя.
-- Деньги у меня есть.
-- Но под словом "деньги" я подразумеваю кругленькую сумму.
-- Суди сам, у меня сто тридцать испанских унций [ 11,050 франков на французские деньги. -- Примеч. автора. ], зашитых в поясе. Кроме того, в сумочке из кожи мускусной крысы, висящей на моей шее, лежит двенадцать бриллиантов, стоящих по меньшей мере сто двадцать тысяч франков. Ты успокоился?
-- Почти, однако я недоверчив, как тебе известно.
-- Ты хочешь видеть? Смотри.
Оливье достал сумочку, раскрыл ее и выкатил на стол двенадцать прекрасных бриллиантов.
-- Как ты их находишь? -- поинтересовался он.
-- Великолепными, и если унции...
-- О! Это уж чересчур. Какой же ты упрямец! Вот мой пояс; помимо того у меня в жилете зашито золотом почти две тысячи франков. Довольно этого -- или, быть может, надо быть миллионером, чтобы путешествовать в стране, где богатство бесполезно.
Говоря таким образом, Оливье бросил на стол возле бриллиантов золото и пояс.
-- Объявляю, что я остался доволен. Спрячь всю эту мелочь, -- сказал капитан со смехом, -- теперь моя очередь.
-- Кажется, дело еще не кончено, -- весело сказал Оливье, припрятывая свое богатство.
-- Как ты нетерпелив! Я еще не успел и начать. Очень скоро я тебя заинтересую.
-- Я жду, -- ответил Оливье тоном человека, решившегося рискнуть.
-- Теперь будем говорить серьезно.
-- Да, это будет недурно.
-- Ты все шутишь?
-- Нет, напротив, я буду серьезен, как факир.
-- Предупреждаю тебя, что ты не заставишь меня сбиться с мысли.
-- Еще бы! Я знаю это, потому и покоряюсь. Продолжай; я буду нем, как рыба.
-- Я прошу у тебя только пять минут; экий ты сумасброд!
-- Я великодушен и даю тебе десять.
-- Больше мне не нужно.
-- Хвала Всевышнему! Ты болтливее адвоката. Продолжай.
-- Полно, Оливье. Я напрасно стараюсь притворяться веселым; у меня слезы навертываются на глаза при мысли о нашей разлуке, у меня сердце обливается кровью. Когда я подумаю, что, может, никогда уж не стану пожимать ту дружескую руку, которую жму в эту минуту...
-- Прогони эти мысли, друг мой! Кто знает, может быть мы встретимся раньше, чем думаем.
-- Дай Бог, чтобы ты оказался пророком. Но я трепещу при мысли, что ты отправишься один в неизвестные области, будешь жить среди народа, даже язык которого тебе неизвестен.
-- В этом ты ошибаешься, друг мой; я говорю почти так же хорошо, как и на родном языке, по-английски, по-испански, по-голландски, не считая четырех или пяти индейских наречий, которым я научился за свою жизнь.
-- Меня в высшей степени удивляет, как ты мог научиться такому множеству предметов среди такой трудной жизни, какую вел с детства.
-- Но это очень просто! Когда я поступил на корабль, я умел немного читать и писать; я прилежен по природе и стал учиться, а так как я до страсти люблю чтение, то и читал много.
-- Это правда. Я помню, что постоянно встречал тебя во всех закоулках корабля с книгой в руке, как только у тебя находилась свободная минута. Но теперь как же ты будешь читать?
-- А какую чудную книгу написал сам Господь на равнинах, на горах, даже на малейшей травинке! -- вскричал Оливье с энтузиазмом. -- Поверь мне, друг, никто не утомится перелистывать интересные страницы священной книги природы, потому что он всегда найдет там утешение, надежду или одобрение... Но успокойся, -- продолжал он более спокойным тоном, -- я взял с собой две книги, в которых, по моему мнению, сосредоточиваются все великие человеческие мысли; книги эти делают человека добрее и возвращают ему мужество, когда он ослабевает под тяжестью несчастий. Эти книги я знаю наизусть, а все-таки постоянно перечитываю их. -- Он вынул из кармана два тома в черном шагреневом переплете и положил их на стол. Капитан с любопытством схватил их и раскрыл.
-- Как! -- вскричал он, взглянув на своего друга с невыразимым удивлением. -- "Подражание Иисусу Христу" и Монтень!
-- Да, "Подражание Иисусу Христу" и Монтень, то есть самое искреннее выражение сомнения и верования; отречение и подтверждение, не есть ли это история всей человеческой философии, с тех пор как Господь создал мир Своей могучей рукой? С этими двумя книгами и имея перед глазами великолепное зрелище природы, разве у меня не будет самой роскошной библиотеки?
-- Не знаю, что тебе и ответить, друг мой. Я порабощен и увлечен против воли, не смею согласиться с тобой и не чувствую в себе мужество сказать тебе, что ты не прав. Я нахожу, что ты вырос на сто локтей, когда говоришь таким образом. Ступай, ищи неизвестное, оно одно может тебя понять. Иди своим путем. Ты один из тех борцов, душу которых очищает несчастье и которые становятся великими от страдания. Ты, без сомнения, часто будешь терять силы в гигантской борьбе, которую собираешься вести, но ты никогда не падешь, даже смерть тебя не победит, когда настанет твой последний час.
-- Тем более, что смерть не что иное, как необходимое преобразование, очищение грубой материи, побежденной божественным разумом. Но, -- прибавил Оливье, улыбаясь, -- мне кажется, друг мой, что мы увлеклись мыслями чересчур серьезными и далеко отошли от предмета нашего разговора; вернемся к нему, пожалуйста, тем более, что время уходит и час нашей разлуки быстро приближается.
На дворе послышался лошадиный топот. Капитан встал и быстро подошел к окну.
-- Вот опять ты начинаешь свои таинственные прогулки! -- вскричал, смеясь, молодой человек. -- Объяснись, пожалуйста, раз и навсегда.
-- Ты прав, -- ответил капитан, садясь, -- преданные друзья могут понять друг друга без лишних слов. Вот вкратце в чем дело...
-- Ну и прекрасно!
-- Если ты будешь меня перебивать, я ничего не скажу.
-- Говори.
-- Мне хотелось ссудить тебя деньгами; ты не отказал бы мне, если б деньги были тебе нужны?
-- Конечно, нет, друг мой, это значило бы оскорбить тебя.
-- Благодарю. Но ты богаче меня; следовательно, я беру назад свое предложение.
-- Ты знаешь, что все мое имущество в твоем распоряжении.
-- Еще бы! Но и мне также ничего не нужно; но поскольку я знал, что ты не переменишь принятого намерения и, следовательно, наша разлука может быть вечной, я хотел оставить тебе на память подарок, который постоянно напоминал бы тебе о нашей дружбе.
-- Какое у тебя славное сердце! -- с волнением произнес молодой человек.
-- Знаешь ли ты, что я сделал? Я взял на себя твою экипировку.
-- Как, мою экипировку?! Что ты хочешь этим сказать?
-- Я хочу сказать, что тебе ничего не нужно покупать для дороги; все куплено, смотри.
Они встали. Капитан тотчас начал раскрывать свертки, принесенные час тому назад молчаливыми людьми, которые так удивили молодого человека.
-- Смотри, -- продолжал капитан, -- вот настоящая кентуккийская винтовка, единственное оружие, употребляемое охотниками; я ее пробовал. Вот мешок с пулями, с литейными формами, чтобы делать другие пули, когда эти кончатся, вот пороховница, она полна; сверх того, ты найдешь два свертка с порохом отдельно. Это дорожный несессер, с ложкой, вилкой, стаканом, ножом; вот это кожаный пояс; вот охотничья сумка, кожаные ботинки, мягкие сапоги, плащ, четыре одеяла.
-- Да ты разорился, мой бедный друг!
-- Оставь меня в покое, я еще не кончил; если ты хочешь вести жизнь дикарей, то и снарядиться должен как следует, -- ответил капитан, смеясь. -- Вот еще охотничий нож и топорик с молотком; это затыкается за пояс; я разузнал... Ах! Вот еще пистолеты, вот твоя сабля -- я выбрал прямую, это лучше, лезвие превосходное; американская кавалерия приняла этот образец. Еще что? Да! Чемодан средней величины; ты найдешь там рубашки, вообще белье, наконец трубки, табак, огниво с кремнем, дюжину ящичков с консервами -- охотник не всегда убивает дичь, в которую стреляет... Кажется, это все... Нет, я забыл, ты найдешь бумагу, перья, чернила и карандаши в чемодане. Теперь главное: вот мои часы, превосходный хронометр; неплохо узнавать время от времени, который час.
-- В этом позволь мне тебе отказать, друг мой, эти часы для тебя гораздо полезнее, чем для меня, и...
-- Каждый раз, как ты посмотришь на них, вспоминай обо мне; меня уже не будет с тобой, чтобы говорить тебе: надейся!
Оба, рыдая, бросились в объятия друг друга и долго оставались обнявшись. Оливье был побежден.
-- Принимаю, -- сказал он со слезами в голосе.
-- Благодарю, ты мой истинный друг! -- радостно вскричал капитан. -- Теперь одевайся, пока я все это уберу; мне хотелось бы посмотреть на тебя в дорожном костюме.
-- Я очень рад доставить тебе удовольствие, но нам остается сделать еще одну последнюю покупку, прежде чем я займусь своим туалетом.
-- Какую же? Я, кажется, ничего не забывал, -- сказал капитан с лукавым видом.
-- Ты понимаешь, друг мой, что я не стану нести все это на спине, не говоря уже о том, что я буду походить на Робинзона Крузо на острове; как я ни крепок и ни силен, я не вынесу этой тяжести больше двух часов.
-- Это правда. Так как же быть?
-- Пойдем купим лошадь. Капитан расхохотался и потер руки.
-- Подойди-ка сюда, любезный друг, -- сказал он.
-- Куда?
-- Да вот к окну.
-- Для чего?
-- Смотри.
Молодой человек высунулся из окна; две лошади совершенно оседланные и взнузданные, которых держал под уздцы слуга гостиницы, стояли у дверей.
-- Что ты думаешь об этих животных? -- спросил капитан.
-- Они очень хороши; особенно великолепна вороная, это лошадь луговая, называемая охотниками мустангом.
-- Ты, кажется, знаешь в этом толк?
-- Я видел таких лошадей достаточно и должен знать, любезный друг. Этот мустанг кажется мне очень ретивым; он, должно быть, еще молод. Счастлив человек, которому он принадлежит. Хотелось бы мне найти такую же!
-- Это легко.
-- Не так легко, как ты думаешь: эти лошади очень редки на берегу, да и вообще хозяева не любят расставаться с ними.
-- Я очень рад, что он тебе нравится. Он принадлежит тебе.
-- Как?! Неужели?
-- Да, я купил его для тебя; представился случай, и я поспешил воспользоваться им.
-- О! Это уж слишком, Пьер, это уж слишком! Ты же разорился.
-- Какое безумство говорить таким образом... Да! Предупреждаю тебя, что в седло я велел вделать двойной карман, в котором ты найдешь несколько мелких вещиц.
-- Ах! Это ужасно, друг мой, -- ты, должно быть, хочешь заставить меня сожалеть.
-- Нет, друг, я оставляю тебе вещи на память; таким образом я уверен, что ты не забудешь меня.
-- Разве мне нужны подарки, чтобы сохранять, как драгоценность, нашу дружбу в моем сердце?
-- Ты знаешь, что дела остаются делами, как говорят здесь; я занимался твоими делами сегодня утром, теперь пора подумать о моих.
-- Это ты за один час наделал такие чудеса?
-- Я спешил. Ну, одевайся же.
-- Я скоро буду готов... Но там стояли две лошади...
-- Да, вторая для меня.
-- Как для тебя?
-- Я хочу проводить тебя. Пусть получатель товара делает сегодня что захочет, я умываю руки.
Молодой человек молча пожал руку своему другу. Крупные слезы потекли из его глаз, радость душила его, он не мог говорить.
С лихорадочным волнением начал он надевать дорожный костюм; друг помогал ему. Через несколько минут он оделся. Эта одежда чрезвычайно к нему шла и совершенно изменила его внешность.
-- Ты просто великолепен, -- смеясь, сказал капитан, -- ты похож на калабрийского разбойника.
Они вышли. Капитан заплатил за завтрак, и оба друга сели на лошадей.
-- В какую сторону мы повернем? -- спросил капитан.
-- Пойдем прямо, -- ответил молодой человек, улыбаясь, -- всякая дорога ведет к тому месту, куда я еду, потому что я не еду никуда.
-- Это правда, -- прошептал капитан со вздохом, -- это прямо-таки кругосветное путешествие по суше.
Они отпустили поводья и тронулись в путь.
Тихо ехали они рядом, разговаривая между собой откровенно, припоминая прошлую жизнь, но не говоря о настоящем.
Через два часа молодой человек остановился.
-- Расстанемся здесь, -- сказал он, -- если мы должны расстаться, лучше теперь, чем после; притом солнце скоро зайдет.
-- Прощай! -- сказал капитан, задыхаясь от волнения.
-- Прощай! -- ответил Оливье. Они обнялись.
Молодой человек пришпорил лошадь, проехал несколько шагов, потом резко остановился и галопом вернулся обратно.
-- Обними меня опять, -- сказал он своему другу.
-- Я ждал этого, -- ответил капитан.
После последних объятий Оливье поехал дальше; на т о м месте, где дорога делает изгиб, он обернулся.
-- Прощай! -- закричал он, размахивая шляпой.
-- Прощай! -- ответил капитан. Молодой человек исчез за поворотом дороги.
-- Увижу ли я его когда-нибудь? -- прошептал Пьер Дюран, отирая слезу.
Задумчиво и шагом вернулся он на дорогу, ведущую к гавани, куда приехал с наступлением ночи.