Сэмюэль Диксон продолжал свой путь довольно бодрой поступью, опираясь на ружье, но вскоре ему пришлось убедиться, что он чересчур понадеялся на свои силы; он был вынужден сознаться самому себе, что если мужество и энергия в некоторых случаях всемогущие помощники, то бывают и такие обстоятельства, когда и этого недостаточно, когда эти качества не столько полезны, сколько вредны. В сущности, опыт доказал ему, что эта задача весьма трудна: на протяжении двух миль тащиться с ношей в восемьдесят фунтов по непроходимым дорогам человеку с помятыми в буквальном смысле слова костями после жестокого падения с двенадцатифутовой высоты.
Но как же ему не хотелось бросать свою ношу, которая далась ему такой дорогой ценой, тем более, что его спутники испытывают острый недостаток в провизии и теперь ждут с нетерпением его возвращения, предугадывая, вероятно, что он отправился поохотиться.
Честный американец отер лоб, с которого струились ручьи пота, несколько минут постоял на месте, чтобы отдохнуть, и опять отважно пустился в путь.
Невозможно и рассказать, сколько усилий и страданий стоило ему пробраться по ущелью; последнюю четверть дороги он протащился почти ползком, останавливаясь на каждом шагу, при этом ощущая себя так, будто вся кровь бросилась ему в голову; из глаз его сыпались искры, голова кружилась, горло пересохло, дыхание замирало в груди, виски словно хотели лопнуть, а в ушах стоял зловещий звон. Он шатался как пьяный, страшился лишиться чувств, сознавая, что если придется упасть, то вновь ему уже не встать.
Так бился он больше часа в безумной борьбе силы воли с сопротивлявшимся телом, пока наконец не оказался у выхода из ущелья.
Оставалось пройти еще несколько шагов, и он будет со своими; две-три сотни ярдов отделяли его от лагеря, но сил не хватило, энергия, поддерживавшая его, истощилась, ноги под ним подкосились, и он упал на траву. Минут пятнадцать лежал он неподвижно, без чувства и мысли. На его счастье едва заметный ручеек протекал почти у самых его ног с тихим журчанием. Ползком добрался он до ручья и несколько раз погрузил лицо и руки в холодную воду. Мысли его освежились, лихорадочный жар унялся; теперь он мог обдумать свое положение.
Новая попытка пробраться дальше была бы довершением безумия, да и просто невозможна при таком упадке сил. Он и не думал об этом, но рассчитывал, что его могут услышать, а услышав, тотчас поспешат на помощь. По всей вероятности, вся семья уже встревожилась, и все ищут его.
Оставалось решить, каким образом может быть подан сигнал. Кричать -- бесполезно: у него не хватит голоса и на десять шагов. Он мог надеяться только на свое ружье. С большим трудом он зарядил его и, приставив к земле, выстрелил. Так он заряжал и стрелял несколько раз, но на свой призыв не получал никакого ответа.
Он уже начал приходить в недоумение, что могло бы значить это упорное молчание, которого никак не мог себе объяснить, как вдруг со всех сторон вокруг него раздались крики и вслед за тем к нему подбежали брат и племянники с несомненными знаками сильной тревоги.
Помощь подоспела как раз вовремя: истощенный последними усилиями, Сэмюэль Диксон совершенно лишился чувств и словно мертвый лежал на траве, вытянувшись во весь рост. Первой заботой родных было освободить его от оленины, после чего племянники взвалили его на свои дюжие плечи и поспешили к своему стану, где миссис Диксон и мисс Диана с нетерпением и сильной тревогой ожидали результатов охоты.
При виде печального возвращения охотника мать и дочь вообразили, что он убит, и разразились страшными воплями.
Много трудов стоило Джонатану Диксону успокоить их, уверяя, что с братом случился всего лишь обморок и что по милости Божией жизнь его в данный момент не подвергается смертельной опасности.
Благодаря страннической жизни американцы -- а в особенности переселенцы и лесные охотники -- имеют довольно основательные познания в медицине и хорошо знакомы с искусством врачевания.
Джонатан Диксон, изъездив вдоль и поперек всю Америку, приобрел некоторый опыт, который заменял ему науку и давал возможность обходиться без докторов и в случае надобности самому себе помогать.
Больного положили в крытую повозку на тюфяке, подушках и сняли с него лишнюю одежду.
Увидев большие синяки, испещрявшие его тело, Джонатан не замедлил понять причину недомогания брата.
-- Ей-Богу! -- сказал он своему старшему сыну, помогавшему ему ухаживать за братом. -- Как видно, наш бедный Сэмюэль жестоко ушибся, полетев с высоты вниз головой. Просто чудо, что он не расшибся до смерти.
-- Да и то чудо, что он отделался только ушибами и не переломал себе костей, -- ответил молодой человек.
-- И то правда, Гарри; Бог, видимо, хранил его. Правда, ушибы очень сильные, но мы этому скоро поможем, пока твоя мать приготовит на завтрак оленью ногу. Бедный Сэмюэль! Ведь это он ради нас подвергал опасности свою жизнь. Поди-ка, Гарри, принеси камфарного спирта и попроси у матери кусок сукна, да мимоходом убеди ее приглядеть получше за жареньем оленьей ноги, а то у нее есть несчастная привычка вечно пережаривать дичь, что придает ей отвратительный вкус. Захвати еще бутылку рома. Надо пропустить несколько капель в горло бедному Сэму, это будет ему полезно. Иди же, да поторопись вернуться!
Проводив сына с этими многочисленными поручениями, Джонатан Диксон деятельно занялся смачиванием висков своего брата холодной водой и поднесением к его носу жженых перьев. Но эти столь целительные средства в разных обстоятельствах жизни в данном случае не имели ни малейшего успеха; больной лежал неподвижный и бездыханный, не подавая ни малейших признаков жизни.
Но вот вернулся Гарри с камфарным спиртом, кусками сукна и бутылкой рома.
-- Прежде всего нальем ему в горло глоточек рома, -- сказал Джонатан.
С этими словами он ножом разжал больному зубы и влил в рот несколько капель рома.
Вдруг Сэмюэль Диксон пошевелился и судорожно заморгал глазами.
-- Прекрасно! Одно лекарство действует, -- сказал обрадованный переселенец. -- Теперь, Гарри, примемся задело!
Вооружившись сукном, смоченным в камфарном спирте, мужчины начали что было силы растирать тело и руки больного.
Результат применения такого сильного лекарства, да еще при таких ожесточенных условиях, сказался почти мгновенно.
Больной извивался на своем ложе так, что его "палачи" с трудом могли его удержать; в этой борьбе несчастный Сэм испускал страшные вопли.
Но он имел дело с людьми, убежденными в превосходстве употребляемого ими средства, и волей-неволей их жертва, видя бесполезность своих молений, воплей и проклятий, Должна была покориться этой операции, продолжавшейся около получаса без перерыва.
-- Вот и кончено дело! -- сказал наконец Джонатан, весело потирая руки. -- Теперь постарайся заснуть.
-- Провалитесь вы сквозь землю, окаянные! Палачи! Вы с меня живьем содрали шкуру! -- закричал Сэмюэль в сердцах.
-- Ух! Какой ты неженка, словно старая баба! Мы едва до тебя дотрагивались, так нежно растирали. А на ночь мы тебя еще разок потрем, и тогда, поверь, все как рукой снимет и завтра ты будешь бодр и свеж, словно ничего и не приключилось.
Сэмюэль вздрогнул всем телом, услышав обещание брата, но ничего не ответил и даже закрыл глаза, чтобы прекратить всякие разговоры, а через пять минут он спал богатырским сном.
Вечером, следуя своему обещанию, Джонатан Диксон пришел опять и с помощью старшего сына, несмотря на просьбы и отчаянное сопротивление брата, опять растер его, только на этот раз операция производилась еще сильнее и продолжительнее.
Ни нежные мольбы, ни грозные проклятия, ничто не тронуло их; они продолжали натирать его с безмятежным спокойствием людей, убежденных в исполнении своего долга.
По окончании этих мучений Джонатан опять посоветовал брату заснуть, заверяя его, что с утра он будет совсем здоров и что, во всяком случае, он может быть спокоен: если и завтра он почувствует боль от ушибов, то в натираниях недостатка не будет.
Такое неприятное обещание произвело целебное действие и окончательно вылечило больного.
На другой день Сэмюэль встал с восходом солнца и давно уже гулял по стану, насвистывая "Янки дудл", когда наконец проснулся его брат.
Уж как же обрадовался Джонатан, видя брата здоровым и невредимым! Он поздравил его с выздоровлением и не замедлил восхвалять до небес целебное средство, с помощью которого они излечили его болезнь.
При одном воспоминании об этом Сэмюэль вздрогнул, удивляясь про себя, как это он смог два раза вынести такую пытку.
Как только родные удостоверились, что Сэмюэль совершенно выздоровел, все подступили к нему с расспросами относительно его исследований, интересуясь также, что явилось причиной его падения.
Переселенец не заставил себя долго просить и рассказал все подробности случившегося с ним, но, конечно, умолчал о своей встрече с Джорджем Клинтоном.
Рассказ его происходил за завтраком; все присутствующие слушали его с жадным любопытством. Мать и дочь с особенным участием внимали описанию живописной долины, куда Сэмюэль попал так внезапно и стремительно -- и не мудрено, обе бедняжки страшно утомились от безостановочных переездов с места на место.
-- Я уверен, -- сказал Сэмюэль, окончив свой рассказ, -- что трудно было бы выбрать лучшее место для поселения.
-- Это еще надо посмотреть, -- ответил Джонатан. Сэмюэль хорошо знал своего брата и понимал, как надо браться за дело, чтобы заставить его делать то, чего другие не могли от него добиться.
-- Что касается меня лично, -- продолжал Сэмюэль равнодушно, -- то меня ничто не привязывает ни здесь, ни там. Мы протащились по этим прериям столько сотен миль, что, право, на мой взгляд лишние пятьдесят миль ничего не значат. Мы можем пойти дальше, -- надо же оставлять хорошие места и другим переселенцам, нашим последователям, которые потянутся по нашим следам. А уж земли и воды найдется вдоволь, хотя бы и у Гудзонова залива.
-- Вот тебе и раз! -- закричал Джонатан запальчиво. -- Я вовсе не желаю забираться туда! А вот посмотрим: коли эта долина так хороша, как ты рассказываешь, так мы и тут можем поселиться.
-- Ну, не думаю, брат, чтобы тебе понравилась эта местность.
-- Это почему? Прошу мне ответить!
-- Да как знать? Бывает так, что одному нравится, а другому не нравится. Да я и сам, как подумаю хорошенько, право, ничего особенно хорошего в этой местности не вижу.
-- Гм! Надо посмотреть, -- процедил Джонатан сквозь зубы.
Сэмюэль не стал настаивать, видя, что попал в цель, и сменил тему разговора.
-- Если мы здесь проведем еще день, -- сказал он, -- то мы с Гарри пойдем в ущелье за оленьей шкурой, которую я повесил на дерево.
-- Отчего же не со мной, прошу ответить? -- спросил Джонатан угрюмо.
-- И с тобой, брат, если тебе это приятно. Я очень рад с тобой пройтись.
-- В таком случае, -- вскричал Джонатан, -- лучше всего отправимся туда все вместе! Вот будет приятная прогулка! Гарри, Сэм, Джек, прикажите Сэнди собрать прислугу. Сейчас же снимемся с лагеря и отправимся на ночлег в ту долину. Тогда мы вдоволь успеем наглядеться и исследовать ее.
-- Но как же это, друг мой? -- спросила миссис Диксон. -- Неужели надо сниматься с лагеря ради такого короткого перехода?
-- А чем же вам этот план не нравится? -- спросил ее муж сухо.
-- Не то чтобы план мне не нравился, но, на мой взгляд, какой смысл утомлять понапрасну людей и лошадей.
-- Полагаю, любезный друг, что я гораздо лучше понимаю, что для нас лучше, -- ответил глава семейства со значением в голосе и, встав с места, пошел лично отдать распоряжения, чтобы поторопить людей.
Дамы и Сэмюэль Диксон обменялись взглядами и улыбнулись; они понимали друг друга и теперь были уверены, что странствование кончилось и они навсегда поселятся в этой долине.
Не прошло и часа после этого, как все было убрано и длинный караван потянулся по направлению к ущелью. Впереди шли слуги с топорами, чтобы рубить лес и пролагать дорогу.
Сэмюэль Диксон, несмотря на свои уверения, что здоровье его поправилось, тем не менее не поехал верхом на лошади, а сел с невесткой и племянницей в просторную повозку и в веселых разговорах коротал время и скуку продолжительного путешествия.
Иногда дядя поглядывал на бледное лицо племянницы и с лукавой усмешкой потирал руки, продолжительно и звучно испуская свои обычные восклицания: "Гм! Гм!"
Ни мать, ни дочь ничего не могли понять в его многозначительных пантомимах, но напрасно они приставали к нему с расспросами; он ограничивался тем, что таинственно кивал головой и ловко обращал разговор на другие предметы.
Мимоходом сказать, рассказы Сэмюэля произвели глубокое впечатление на его брата Джонатана, и потому он ехал не рядом с повозками, как обычно это делал, заставляя свою лошадь соразмерять свой ход с шагом вьючных животных, но на этот раз скакал впереди повозки.
Вскоре и этого было мало; увлекаемый пылким любопытством, он махнул своим сыновьям, и когда те подъехали к нему, они вчетвером пустили своих лошадей вскачь и скоро скрылись в чаще кустарника.
-- Вот и попались рыбки на удочку, -- сказал Сэмюэль Диксон шутливо, указывая своей невестке на подвиги ее мужа.
-- Но точно ли эта долина так прекрасна, как вы говорите? -- спросила она с участием.
-- И даже гораздо лучше. Это настоящий земной рай. Скоро сами увидите. Я думаю, на сто миль в округе не найти места более приятного и удобного. И всех благ земных тут в изобилии: леса, воды, пастбища, дичи, и не знаю чего еще тут нет.
-- Только бы мистер Джонатан согласился поселиться здесь.
-- Ну, милая сестрица, это зависит немножко и от вас.
-- Увы! Вы, верно, полагаете, что я имею какое-то влияние на мужа? Нет, вы сильно ошибаетесь. Вы знаете, что им овладел дух непоседливости; он никогда не бывает счастлив, сидя на одном месте, и нигде ничем не удовлетворяется.
-- Ну, здесь-то он вполне будет доволен, ручаюсь вам за это -- конечно, в том случае, если вы сами этого хотите.
-- Дай-то Бог! -- ответила она, вздохнув про себя.
-- Тише! Вот и он сам. Внимание! Настала решительная минута.
И действительно, Джонатан летел с быстротой стрелы и остановился точно у повозки.
-- Слушайте! -- закричал Джонатан, запыхавшись. -- Я прямо из долины.
-- Вот как! -- отвечал Сэмюэль равнодушно. -- А нашли ли вы оленью шкуру, которую я там повесил?
-- До шкуры ли тут! -- закричал Джонатан с досадой. -- Дело совсем в другом.
-- А в чем же дело? -- спросил Сэмюэль.
-- Будто ты не понимаешь меня, брат! Разумеется, речь идет об этой волшебной долине! Клянусь честью, за всю свою жизнь я нигде не встречал ничего подобного. Какая величественная и живописная природа!
-- Ну вот, теперь ты преувеличиваешь, Джонатан. Правда, местность не дурна, но далеко не заслуживает тех восторженных похвал, которыми ты удостаиваешь ее.
-- Какой ты странный человек! -- возразил Джонатан с досадой. -- Достаточно, чтобы какая-нибудь вещь мне нравилась, так ты сейчас же принимаешь противоположное мнение. Раз мне нравится -- значит, тебе непременно не нравится!
-- Как же быть?.. Ну что же, Джонатан, ты прикажешь расчистить удобное место в долине?
-- Расчистить! Что вы там толкуете, ничего не понимая! -- крикнул Джонатан резко. -- Я намерен не расчистку делать, а завладеть всей долиной. Она никому еще не принадлежит, следовательно, будет наша; мы разделим ее с братом поровну.
-- О! -- заметил Сэмюэль. -- Мне надо так мало земли!
-- У вас будет столько земли, сколько вам принадлежит по праву -- вот как, любезный брат! Неужели вы думаете, что я захочу воспользоваться вашими интересами?
-- Избави меня Бог от таких мыслей!
-- Милый Джонатан, надо все получше обсудить, прежде чем принять такое важное решение, -- заметила жена.
-- Я уже все обсудил и рассудил, и решение принято мною раз и навсегда. Повторяю вам, в этой самой долине мы остановимся и расположимся на житье, и это так же верно, как и то, что я уже оставил там сыновей с приказанием приниматься за дело.
-- За дело?
-- Да, брат, они уже занялись рубкой леса и расчисткой местности. Дела нельзя откладывать; пора уже поздняя. Нельзя терять ни минуты, если мы хотим покончить с нашими приготовлениями к зиме.
Разговор продолжался в том же духе, а повозки все тянулись вперед, так что к этому времени прошли уже половину ущелья.
-- Посмотрите-ка! -- воскликнул Джонатан. -- Нет ничего легче, как укрепиться в этом ущелье в случае надобности.
-- Правда; должно быть, в этих местах много краснокожих.
-- Какая же тут беда? У нас немало вооруженных людей.
-- И это правда, но в случае нападения с их стороны мы не можем рассчитывать на постороннюю помощь и должны ограничиваться собственными силами.
-- Позвольте вас уверить, что и этого вполне достаточно.
-- Надеюсь, но боюсь, что индейцы не дадут нам спокойно завладеть этой местностью, особенно если она так богата дичью, как это тебе показалось.
-- Ба-а! Стоит ли об этом задумываться? Пускай индейцы пожалуют -- не беда! Мы устроим им такую встречу, что они потеряют всякую охоту ссориться с нами.
-- Что тут спорить! Поживем -- увидим.
-- Послушай, брат, ты просто нестерпим со своими грозными предсказаниями.
-- О! Нет, Джонатан, это не так, я только осторожен, вот и все.
Переселенец обиделся, что его брат постоянно возражает ему, и, внезапно прекратив с ним разговор, пришпорил лошадь и ускакал вперед.
Сэмюэль весело смотрел ему вслед.
-- Теперь вы можете быть спокойны, -- со смехом обратился он к своей невестке. -- Джонатан убедился, что мне досадно его твердое намерение поселиться здесь, и теперь уж ни за что на свете не откажется от своего намерения, хоть бы для того только, чтобы досадить мне.
-- Боюсь, не слишком ли далеко вы зашли в споре с ним?
-- Ничуть, напротив, я только подстегнул его решимость.
-- Признаюсь вам, меня сильно встревожили ваши слова об индейцах; вы серьезно думаете, что их тут много?
-- Полагаю, что мы попали в их владения, но не думаю, чтобы они напали на нас, если мы сами не подадим к тому повода.
-- А если эта долина и в самом деле принадлежит им?
-- Ну так что же? Мы заключим соглашение с племенем, которому она принадлежит, и купим ее у краснокожих, как это теперь часто делается.
-- Но ведь вы знаете нашего Джонатана -- он ни за что не согласится вести переговоры с кем бы то ни было. Разве вы забыли его правило: земля принадлежит тому, кто первый ее занял?
-- И то правда. Ну и что? В случае надобности мы постараемся заставить его изменить мнение, и я надеюсь на успех... Но смотрите: мы въезжаем в эдем, который отныне будет нам принадлежать.
-- Ах, какая великолепная местность! -- воскликнула миссис Диксон, всплеснув руками с выражением восторга.
Мисс Диана, несмотря на свою обычную печаль и молчаливость, тоже не могла скрыть своего восхищения при виде величественной природы, внезапно открывшейся перед ее глазами.
-- Будьте осторожнее, умерьте свои восторги, -- внезапно сказал Сэмюэль. -- Приближается мой брат, и если он услышит вас, то пиши все пропало!
Шагах в ста от них стоял Джонатан Диксон, а позади него три сына на лошадях и с ружьями в руках.
В правой руке переселенец держал американский флаг. Когда все повозки въехали в долину, Джонатан махнул рукой, и караван остановился.
Вся прислуга и работники выстроились в двадцати шагах от своего командира. Сэмюэль Диксон с невесткой и племянницей оставались в повозке.
Переселенец размахивал флагом над своей головой, а в это время лошадь под ним выделывала разные штуки и не стояла на месте. Помахав флагом еще некоторое время, он воткнул древко в высокую кучу земли и произнес твердым и громким голосом:
-- По праву первого поселенца я принимаю во владение эту неизвестную землю, объявляя себя единственным хозяином и властелином этой долины, и если белому или краснокожему вздумается отнять у меня мою собственность, то я сумею ее защитить. Да здравствует Америка!
-- Ура! Да здравствует Америка! -- провозгласили присутствующие восторженно.
-- Друзья мои, теперь мы находимся на нашей собственной земле. Мы расчистим эту долину, которая со временем будет преуспевать в благосостоянии и просвещении, и отныне мы назовем ее Оленьей долиной.
-- Ура! Да здравствует Оленья долина! Да здравствует Джонатан Диксон! -- кричали присутствующие.
Переселенец с тремя сыновьями выехал вперед каравана и провел его к месту, где следовало основать главное жилище нового поселения.
Был полдень, когда Джонатан Диксон заявил о своих правах на владение этой местностью, а уже в два часа после обеда вековые деревья потрясались и падали под неумолимыми топорами переселенцев.