Натянутость в обращении скоро рассеялась благодаря бургундскому, бордоскому и шампанскому; угощение было радушным, беседа веселой и почти дружеской.
Майор Арденуорд, единственный из всех не задавшийся задней мыслью и от природы созданный добрым малым, явно старался развеселить и перезнакомить ближе все общество, составленное, как видно, из разнородных элементов; в этом ему усердно помогал сам капитан, который был одарен качествами истого амфитриона и обращался со своими гостями с такой подкупающей любезностью, которая всех очаровала, как ни велико было всеобщее предубеждение против него.
Разумеется, никто ни словом не намекнул на причины, собравшие это общество, и оживленный разговор постоянно обращался на посторонние предметы. Майор первый встал из-за стола.
-- Нет таких милых друзей, с которыми не пришлось бы когда-нибудь расстаться, -- сказал он весело. -- Мое присутствие необходимо в форте, и потому я прощаюсь с вами, господа.
При самом начале завтрака все следы его кашля исчезли.
-- А я думал, что вы здесь будете ожидать этих господ, -- заметил капитан.
-- О нет! -- возразил майор, смеясь. -- Не желаю ни быть помехой, ни иметь помехи. Мне лучше вернуться на место, а им лучше приехать ко мне.
-- Я сам их доставлю, -- сказал капитан решительно.
-- Вот видите, все к лучшему... Господа, честь имею откланяться вам. Капитан, вы самый очаровательный хозяин, и -- клянусь честью! -- у вас отличное бургундское и бордоское.
-- Тем лучше. Вы позволите мне удовольствие доставить вам несколько ящиков с этими винами.
-- Неужели вы это сделаете? -- воскликнул майор, обрадованный. -- Впрочем, и сомнения быть не может. Я всегда говорил, что вы самый прямодушный человек.
Он пожал руку капитану, простился с гостями и вышел в сопровождении Камота, который проводил его до конца ущелья, где ждал его конвой. Майор сел на лошадь и уехал.
-- Господа, -- сказал капитан, -- все готово; мы переправимся на остров когда вам будет угодно.
Приезжие вежливо поклонились.
-- Пешком, верхом или вплавь? -- спросил молодой француз шутливым тоном.
-- А вот увидите, -- отвечал капитан, незаметно переглянувшись с ним.
Они вышли из шалаша.
Пирога ожидала их; по приглашению капитана все сели.
-- Теперь, господа, нам осталось исполнить последнюю формальность, -- сказал Том Митчелл с улыбкой. -- Никто из посторонних не может попасть на остров, если глаза у него не завязаны.
Приезжие переглянулись в недоумении, почти с ужасом.
-- Повторяю, господа, вам нечего бояться, -- повторил капитан, -- это простая формальность, от которой, однако, вы можете отказаться.
-- И что же будет в таком случае? -- спросил старый француз.
-- Тогда я, к сожалению, должен оставить вас здесь, -- ответил капитан холодно.
Гости молчали.
Капитан подал знак, и глаза неизвестных гостей были тотчас завязаны мокрыми платками.
Пирога быстро скользила по реке. Через четверть часа приезжие по скрипу киля почувствовали, что пирога причалила к песчаному берегу.
-- Господа, -- опять возвысился голос капитана, -- не касайтесь ваших платков, пока не получите на то позволения. Вас перенесут на берег.
В тот же миг несколько сильных рук с осторожностью подхватили пассажиров и через несколько минут поставили их на землю; в ту же минуту платки были с них сняты.
Первым, невольным движением они огляделись по сторонам.
Они очутились в обширной гостиной, роскошно и изящно меблированной.
Капитан стоял перед ними и улыбался, позади его толпились несколько человек, вероятно из тех, кто нес их на руках. По знаку своего предводителя они тотчас вышли.
-- Добро пожаловать, -- произнес капитан вежливо. -- Надеюсь, что радушное гостеприимство, которое вы найдете в нашем доме, заставит вас забыть те мелочные предосторожности, которые принимаются мной по крайней необходимости.
Приезжие молча поклонились.
-- Не думаю, что надо повторять, что вы у меня дорогие гости и я прошу вас чувствовать себя как дома. Но чтобы не задержать вас и лишней минуты на месте, которое, по всей вероятности, вам желательно как можно скорее оставить, я сию же минуту предлагаю вам свои услуги. Не угодно ли вам начать? -- спросил он, обращаясь к молодому французу.
Подняв при этих словах портьеру, он отворил дверь, пропустил своего гостя вперед, и сам последовал за ним. Дверь затворилась, занавесь опустилась.
Двое приезжих, оставшись наедине, угрюмо посмотрели друг на друга; потом француз стал расхаживать взад и вперед по гостиной и погрузился в глубокое раздумье, а американец тяжело опустился на диван и отдувался, тяжело дыша. Оба в нетерпении ожидали, когда настанет их очередь.
Том Митчелл затворил за собой дверь, опустил двойную портьеру, остановился и, смотря прямо в глаза молодому французу, сказал:
-- Извините, но прежде всего я прошу вас разрешить мое недоумение, которое мучает меня с первой минуты вашего появления.
-- Ну, мне очень приятно видеть, -- сказал француз, смеясь, -- что у вас действительно хорошая память, как вы уверяли. А между тем мы давненько не виделись с вами.
-- Так я не ошибся, это вы!
-- Да, мсье Мальяр, это я, капитан Пьер Дюран, тот самый, который...
-- Который спас жизнь мне и моему отцу, -- перебил атаман разбойников, подавая правую руку, которую капитан дружески пожал. -- В то время как все было нам враждебно, вы один, не раздумывая о страшной опасности, грозившей вам, поскольку знали...
-- Да, я знал, что ваш отец председательствовал за час перед тем в роковом трибунале, собравшемся в аббатстве; я знал, какая ненависть против вас скрывается во мраке, и когда на вас двоих напали врасплох несколько человек, имевших, может быть, право мстить вам за смерть своих близких, я не задумываясь нырнул в мрачные и зловещие волны Сены, чтобы вынести вас умирающих на берег.
-- Вы сделали еще больше: вы укрыли нас, вылечили и окончательно перевезли в Америку.
-- Правда, все это было сделано мною, -- ответил Пьер Дюран добродушно, -- но ваш отец спас моего отца во время революционной бури, а я только уплатил долг.
-- С лихвой, как человек с благородным сердцем. Позвольте же мне повторить сегодня то, что я сказал вам в ту минуту, когда мы расставались с вами на нью-йоркской пристани. Тогда я был очень молод -- мне только что минуло шестнадцать лет, -- но я ничего не забыл; я сказал вам тогда: что бы ни случилось, моя жизнь, состояние и честь принадлежат вам; сказать короче, по одному вашему знаку я с радостью пожертвую всем. Говорите же теперь, мой друг и спаситель, я готов!
-- Благодарю и принимаю, -- звучно отчеканил капитан Дюран, -- я знал, что вы так поступите, и потому прямо явился к вам.
-- Говорите, я вас слушаю.
-- Прежде всего, где ваш отец?
-- Он живет среди индейцев, которые дали ему гражданство в своем племени. Он порвал всякие отношения с цивилизованным миром, до него не доходит никаких слухов.
-- Счастлив ли он?
-- Кажется; мой отец -- человек с убеждениями. Его недостатки или преступления -- или как бы ни были названы его действия в эпоху общего хаоса, когда все страсти были в брожении, когда всякая вражда и ненависть были доведены до крайности -- не возбуждают в нем ни сожаления, ни раскаяния. Он убежден, что выполнил свой долг без страха и упрека.
-- Я не могу да и не желаю быть его судьей; я, как и все люди, также подвержен слабостям и недостаткам. Одному Богу принадлежит суд в назначенный для каждого час. Он воздаст каждому по делам его, и тогда произнесется суд над вашим отцом, как и над другими низвергнутыми титанами той эпохи. Но мне надо видеть его. Как вы думаете, примет ли он меня?
-- Вне всякого сомнения... Однако я поспешу предупредить его.
-- Большего мне не надо.
-- Через час к отцу будет отправлен нарочный, а завтра вечером или послезавтра утром, не позже, мы получим ответ.
-- Благодарю. Получали ли вы письма за подписью: Друг несчастных дней!
-- Получал; и этот неизвестный друг...
-- Я.
-- Почему вы в первую же минуту не дали о себе знать?
-- Не мог.
-- И все это истина, о чем говорилось в письмах?
-- К несчастью.
-- Недостойное, гнусное дело!
-- Увы! Надеюсь на вас и на вашего отца, чтобы правосудие свершилось.
-- Положитесь на меня; я видел вашего друга и полюбил его, хотя он, может быть, и не питает ко мне такого чувства, -- ответил капитан с натянутой улыбкой.
-- Весной замерзает, а на летнем солнышке тает.
-- Но что может сделать мой отец в этом деле?
-- Все и ничего; это зависит от него.
-- В таком случае успокойтесь, все будет сделано.
-- Надеюсь.
-- Не надо ли вам еще чего передать мне?
-- Да. Вы понимаете, любезный друг, что потребовались очень важные причины для того, чтобы я оставил в Нью-Йорке свой корабль на своего помощника, чтобы я, закаленный моряк, ненавидящий прежде всего сушу, совершил такое продолжительное путешествие по дремучим дебрям Америки?
-- Понятно. И каковы эти причины?
-- Вот они: самый неумолимый и свирепый враг моего друга находится здесь.
-- Здесь?
-- Да, здесь, на вашем острове, в вашей гостиной, рядом с нами.
-- Вы уверены в истинности ваших слов?
-- Вот уже пять лет как я преследую его шаг за шагом, наблюдая за всеми его действиями и попытками, хотя он и не подозревает об этом.
-- Так он никогда вас не видел?
-- Напротив, очень часто, -- ответил Дюран, смеясь, -- только никогда не видел в настоящем виде.
-- Ага! Понимаю.
-- Я сам перевез его в Америку; мы с ним лучшие друзья в мире. Он даже пробовал подкупить меня.
-- Вот как!
-- Клянусь честью! Да, я сдался ему, так что теперь я его преданнейший слуга, и он рассчитывают на мое содействие, чтобы покончить с известным человеком.
-- Нечего сказать, он мастер выбирать себе соумышленников.
-- Не правда ли? Молодые люди расхохотались.
-- Так вы вместе из Нью-Йорка пожаловали ко мне?
-- Как можно! Мы встретились с ним в форте два дня назад, а так как я теперь нахожусь в своем настоящем виде, то он и не узнал меня, несмотря на все лукавство -- надо отдать ему справедливость, это демон хитрости.
-- Какая же тут беда? Дело очень просто: этот человек находится у нас на острове, и не надо, чтобы он уходил отсюда; он улетучится -- вот и вся штука.
-- Нет! Напротив, мы ни в коем случае не должны браться за эту роль: он как угорь проскользнет между пальцами.
-- Ну, я этого не думаю, -- возразил атаман со зловещей улыбкой, которую капитан Дюран тотчас понял.
-- На это всегда будет время, -- сказал он, -- сначала надо выведать все его планы, обличить его. Это будет тем удобнее сделать, что все преимущества в этом деле на нашей стороне: мы знаем его, а он нас нет.
-- Я-то давненько его знаю и готовлю ему сюрприз; только не мешайте мне.
-- Но будьте осторожны, одно слово может погубить нас.
-- Вся моя жизнь не есть ли борьба с хитростью, окружающей меня?
-- Правда. В таком случае я даю вам все полномочия.
-- Кстати, вы должны знать, что в моих владениях вы можете быть свободны, как воздух и самовластный хозяин, -- заметил Митчелл с улыбкой, потом взял цветок из вазы и прибавил: -- Заткните его в петлицу. Это талисман, который откроет вам все двери... Теперь надо заняться вашими спутниками. Прошу за мной.
Он отворил двери с противоположной стороны и, пройдя через несколько комнат, впустил Дюрана в прекрасную залу, выходившую в обширный сад.
-- Вот ваши покои; гуляйте, распоряжайтесь здесь как хотите. В конце сада вы увидите калитку, которая выведет вас в открытое поле. Мы обедаем в шесть часов. Если вы отправитесь погулять, то постарайтесь к этому времени вернуться. Стол будет накрыт в ваших покоях, и я буду ждать вас. До свидания!
С этими словами он еще раз пожал капитану Дюрану руку и ушел, предоставив ему полную свободу пораздумать.
Вернувшись в кабинет, Том Митчелл, или Мальяр, если так приятнее будет называть его читателю, сел за стол, написал несколько строк, торопливо запечатал печатью на большом перстне, который всегда носил на мизинце правой руки, и ударил в гонг [ металлический бубен. -- Примеч. перев. ].
В ту же минуту явился Камот. Атаман отдал ему письмо.
-- Пошли с нарочным к моему отцу. Да пускай не жалеет лошади; падет -- не беда, дело спешное, я срочно жду ответа.
-- Через пять минут будет отправлено, -- ответил Камот.
-- Кстати, мимоходом впусти ко мне толстяка-американца, который ждет в гостиной.
Камот кивнул головой, вышел, и почти в ту же минуту в дверях появился американец, пыхтя и отдуваясь, как кашалот, и красный, как рак; двери за ним тотчас затворились.
Капитан молча указал ему на стул.
Толстяк, садясь, проворчал:
-- Странное дело, что такого человека, как я...
-- Извините меня, -- перебил его капитан холодно, -- не я, а вы нуждаетесь в моих услугах; вы желали видеть меня и потому пожаловали с другими товарищами. У каждого из вас были, вероятно, важные причины для совершения такого действия, которое, по правде сказать, совсем не лестно для моей чести. По вашей же просьбе я должен каждого выслушать отдельно; теперь настала ваша очередь. Не угодно ли вам объясниться?
Резко и холодно отчеканенная речь с оттенком насмешки усмирила, как бы по волшебству, лютый гнев толстяка -- или, может быть, он сумел ловко притвориться. Несколько секунд он отирал платком капли пота, струившиеся по его лицу, и откашливался, чтобы прочистить горло.
-- Виноват, сознаюсь, виноват, -- пробормотал он наконец.
-- Прошу вас приступить скорее к делу, чтобы не заставить ждать другого господина.
-- Вы знаете меня, конечно? -- начал американец.
-- Давно знаю.
-- У меня есть племянник, сын брата моей жены -- уж на что, кажется, близкое родство...
-- Продолжайте.
-- Мой племянник прелестный юноша во всех отношениях, но, к несчастью, сошел с ума, совсем обезумел.
-- Я не понимаю, чем я-то могу помочь в его болезни? -- заметил капитан с улыбкой.
-- Позвольте, я, может быть, преувеличил, назвав племянника сумасшедшим; это не помешательство, а просто какая-то мания. Этот очаровательный, как я имел честь докладывать вам, юноша влюблен...
-- Это очень даже прилично в его лета, и я, право, не понимаю, что тут такого...
-- Извините, извините, -- перебил его толстяк, -- он влюблен в молодую девочку, совсем ему не подходящую ни в каких отношениях.
-- Это его личное мнение?
-- Нет, не его, а мое; мнение человека положительного, принимающего в нем искреннее участие и который по смерти его отца был бы его опекуном, если бы он не достиг уже совершеннолетия. Представьте же себе, что мы с женой устроили для него самую лучшую партию с молодой девушкой... да что уж скрывать! -- с моей родной племянницей.
-- А он не захотел?
-- Нет. Теперь вы меня понимаете?
-- Абсолютно. Но одного я в толк не возьму: я-то тут при чем?
-- А вот я вам растолкую.
-- Поторопитесь сделать мне это одолжение.
-- Слушайте же. Отказавшись наотрез от партии, заключавшей в себе все условия счастья -- богатство, молодость и общественное положение, -- как вы думаете, что закрутил мой негодяй?.. Извините, что я так называю своего любимого племянника... В одно прекрасное утро, не сказав никому ни слова, он бросил все дела на попечение компаньона и отправился по следам этой ничтожной девчонки, у которой ни копейки за душой; ее родители поселились по соседству с индейцами.
-- Неужели?! -- воскликнул капитан, нахмурив брови с удивленным любопытством.
-- Вот именно, -- подтвердил толстяк, ничего не замечавший, кроме своей беды. -- Из этого выходит, что мой племянник бродяжничает в этих краях, высматривает свою красавицу, а между тем забросил все дела и губит свое будущее ради какой-то глупой девочки, на которой никогда не женится.
-- А вы почему так думаете?
-- По крайней мере, я со своей стороны ничего не пожалею, чтобы помешать ему. Меня заверили, что только вы можете задержать этого бродягу. У меня есть некоторый должок за его отцом... но не стоит об этом... Задержите этого юношу и доставьте его ко мне в Бостон, и я мигом отсчитаю вам тысячу фунтов -- да, капитан, тысячу фунтов!
С этими словами он вынул из кармана огромный бумажник и открыл его.
Капитан остановил его движением руки и сказал:
-- Не торопитесь, пожалуйста, вы забыли сказать мне имя вашего обожаемого племянника.
-- Джордж Клинтон, совсем юноша и такой красавец!
-- Я знаю его, -- заметил капитан холодно.
-- Так вы уже знаете его, следовательно, вы возвратите его мне?
-- Может быть, но надо хорошенько подумать. Это дело совсем не так просто, как вы думаете. Джордж Клинтон не одинок; он приобрел здесь могущественных друзей. Но виноват; я прикажу доставить вас в форт; через два или три дня вы получите мой ответ.
-- Но у меня деньги с собой.
-- Поберегите их пока у себя, -- ответил Том Митчелл и опять ударил в гонг.
Вошел Камот.
-- Но... -- хотел было возразить американец.
-- Ни слова, пока не получите моего ответа. Прощайте; идите за этим человеком.
Толстяк ушел, как и пришел, ворча, пыхтя, отдуваясь и обливаясь потом.
-- Теперь очередь за последним, -- прошептал капитан, -- посмотрим, что ему надо.
Он отворил дверь и с легким поклоном и любезной улыбкой сказал пожилому французу, расхаживавшему по гостиной:
-- Господин Эбрар, не угодно ли?
Француз посмотрел на него с удивлением, но по вторичному приглашению хозяина отважно вошел в его кабинет.