Перенесемся теперь в широкие степи, покрытые мелким и желтым, как золото, песком, расстилающимся на необъятное пространство на правом берегу Миссури, на сто миль ниже нового поселения, основанного за несколько недель перед тем в Оленьей долине, и почти на таком же расстоянии от форта, возвышающегося на противоположном берегу, основанного обществом меховых торговцев для безопасности своей меновой торговли мехами с краснокожими.
На тот берег можно было попасть только через узкое ущелье между двумя остроконечными утесами, грозно возвышающимися как раз напротив острова, величину которого трудно было определить ночью, хотя в темноте размеры его казались значительными.
Сквозь туман, как звезды, сверкали многочисленные огни. Остров, покрытый сплошным лесом, имел одно сообщение с берегом -- посредством узкого, но опасного брода, исполненного водоворотами и безднами, так что человеку мало знакомому с этой местностью безумно было бы пускаться на видимую опасность, тем более, что два высоких мыса, недоступных со стороны берега, вполне защищали вход, и в случае нападения какого бы то ни было неприятеля жители острова немедленно могли занять эти грозные вооруженные высоты; с другой же стороны реки остров был недоступен.
Впрочем, его жители не скупились на средства к обороне, так что остров совершенно господствовал в этом месте над рекой, и без дозволения его жителей никто не мог совершать плавание по реке в этих местах.
Остров этот -- надежная крепость, убежище страшных разбойников, которые в ту эпоху опустошали пустыни Дальнего Запада под предводительством ужасного атамана, самовластного управителя острова.
В первое время формирования рот волонтеров американское правительство признало эту позицию за благоприятный стратегический пункт, и по приказанию начальства были возведены надежные укрепления, которые были заняты сильным отрядом.
К несчастью, волонтеры, сделавшие своей целью грабеж и разбой, мало заботившиеся о политических вопросах, тоже поняли, что местность эта превосходна, и так крепко утвердились на недоступных высотах, что все усилия правительства выжить их оттуда оказались безуспешными.
Но так как эти разбойники сохраняли некоторое приличие в своих грабежах и очень редко нападали на американских подданных, большей частью малоимущих, то и правительство, сознавая свое бессилие овладеть неприступной твердыней этих бесстрашных пиратов, смотрела сквозь пальцы на все их проделки и поддерживало с ними дружелюбные отношения, разумеется, до первой возможности осудить их на примерную казнь.
Разбойников нельзя было провести этим ложным миролюбием, вызванным крайней неизбежностью; они очень хорошо понимали, на чем основаны действительные намерения правительства по отношению к их шайке, и потому не зевали, а всегда были настороже.
Но в ту эпоху Северная Америка была очень малолюдна: только берега Атлантического океана были заселены настоящим образом; даже американцы, за исключением некоторых отважных охотников до приключений, совсем не знали размеров своего необъятного отечества и потому не решались пускаться в путешествие по непроходимым дремучим дубравам, покрывавшим большую часть страны.
Вот почему разбойники хотя и принимали меры предосторожности, однако имели довольно основательную причину полагаться на безнаказанность своих действий, по крайней мере, говоря о настоящей минуте; что же касается будущего, так они, по правде сказать, и не заботились о том: что значит будущее для подобных людей?
Сотни всадников расположились в степи, которая была описана нами в начале этой главы. Лошади, привязанные к деревьям, ели свой корм; вокруг ярко пылавших костров группировались кучки людей: кто спал, кто разговаривал. Бдительные часовые бодрствовали, наблюдая за общей безопасностью.
В шалаше, устроенном из древесных ветвей, сидел человек на черепе бизона и внимательно просматривал какие-то бумаги при свете горевшей ветви окоты [ гвианское лавровишневое дерево. -- Примеч. перев. ], воткнутой в песок; через некоторое время он тщательно спрятал бумаги в портфель и запер его на замок.
Другой человек стоял в почтительном ожидании его приказаний.
Читавший был Том Митчелл, ожидавший -- Камот.
Часовой у шалаша охранял вход, прикрытый вместо двери одеялом.
Было около четырех часов утра; звезды на небосклоне померкли; восток окрасился беловатыми полосами света, предвещавшими незамедлительное появление утренней зари; густой туман поднимался над рекой, окутывая стан зловещим саваном; промозглая стужа давала себя чувствовать.
Том Митчелл поднял голову и сказал:
-- А ведь здесь и промерзнуть можно. Ты спишь, Камот?
-- Никак нет, ваша милость.
-- Тогда подбрось дров в костер; разве ты не видишь, что он гаснет?
Камот развел яркий огонь, так что в шалаше стало совсем светло.
-- Вот так-то лучше! Хоть жизнь в жилах чувствуешь, -- сказал Том Митчелл, потирая озябшие руки. -- Сядь-ка, Камот.
Тот молча повиновался.
-- Ты что, устал?
-- Я не знаю устали, когда служу вашей милости, -- ответил тот с красноречивым выражением преданности.
-- Ну, я так и знал, что другого ответа не дождусь.
-- Не вам ли я всем обязан?
-- Ничем ты мне не обязан; один раз я спас тебе жизнь, а ты два раза спасал меня; стало быть, мы давно поквитались.
-- Я не так думаю, но...
-- Но? Что значит это но?
-- Мне хотелось бы просить вашу милость об одной услуге, -- ответил тот с запинкой.
-- Только не позволения расстаться со мной!
-- О, этому никогда не бывать! -- воскликнул Камот с жаром.
-- В таком случае говори без страха. Денег тебе надо, что ли?
-- По вашей милости денег у меня больше, чем надо. Нет, мне нужно совсем другое.
-- Хорошо, послушаем.
-- Вот видите ли, мне хотелось бы, чтоб в другой раз вы мне не давали таких поручений, как было намедни.
-- Когда это?
-- А вот четыре дня назад; помните?
-- Отлично помню, -- ответил Том Митчелл, смеясь. -- А почему так, приятель?
-- Да потому, что мне совсем не весело играть роль изменника. Вот оно что, ваша милость.
-- Напрасно, мой старый друг. Заверяю тебя, что ты отлично выполнил свою роль.
-- Может быть, только мое доброе имя от этого страдает.
-- Ты старый дурак! Мне требовался надежный человек; на одного только тебя я могу вполне положиться. Это поручение принадлежало тебе по праву.
-- Ну, раз так, дело другое.
-- Перестал сердиться? -- спросил атаман, протягивая ему руку.
-- Как можно мне на вас сердиться! -- воскликнул Камот, почтительно целуя руку, в то время как слеза катилась по его лицу.
-- Полно, полно, ведь ты знаешь, как я тебя люблю... Ну, что новенького на острове?
-- Ничего; только молодая индианка тоскует.
-- Вечерняя Роса?
-- Да. Она только и знает, что проливает горькие слезы; следовало бы ее отправить к родным.
-- Будь спокоен, мы скоро это сделаем.
-- Тем более, что это развязало языки...
-- Что такое? -- прервал его атаман, нахмурившись. -- Кто там осмеливается...
-- О, теперь уж не осмелится!
-- Кто болтал?
-- Стюарт. Но теперь кончено, болтать он больше не будет.
-- Ты заставил его замолчать?
-- Да, всадил ему пулю в лоб.
-- Хорошо сделал, хоть средство чересчур сильно.
-- Может быть, ваша милость, только оно произвело превосходное действие: теперь никто и языком не пошевелит.
-- Я думаю. Ну, а что там на реке?
-- Пирога спустилась вниз по реке, в ней сидят четверо.
-- Их не остановили?
-- Нет.
-- Очень хорошо. Вероятно, их рассмотрели как следует, -- кто они? Белые?
-- Точно так. Это переселенец из Оленьей долины; с ним сын и слуга-негр.
-- И куда же его понесло?
-- Можно узнать.
-- Нет, после, когда поплывет назад.
-- Остановить его?
-- Тогда скажу. А как за время моего отсутствия складывались ваши отношения с соседями, жителями форта?
-- Так себе, ни худо, ни хорошо. Я передал вам письмо от майора Арденуора.
-- Я его прочел. Он просит назначить ему свидание сегодня на рассвете. Не знаю, какая могла бы быть тому причина.
-- В форт прибыли гости.
-- Ага! Что за люди?
-- Не могу сказать; кажется, французы. Один-то из них наверняка француз.
-- Сколько же их всего?
-- Трое.
-- А-а! -- произнес Том Митчелл задумчиво. -- Кто был на разведке?
-- Птичья Голова -- ведь он француз. Хотел было я послать Версанкора, да он пьян, как сапожник.
-- Камот, а ведь ты недолюбливаешь Версанкора.
-- А что делать? Терпеть не могу пьяниц! На них никогда нельзя полагаться.
-- Это правда. Смотри в оба за Версанкором; я и сам-то не очень полагаюсь на него.
-- Уж не прозеваю, будьте спокойны.
-- А теперь слушай меня хорошенько.
Камот наклонился к атаману, и тот минуты три что-то шептал ему на ухо.
-- Понял? -- наконец спросил атаман обычным голосом.
-- Вполне, ваша милость.
-- Так поторопись же: минут через двадцать рассветет, нельзя терять ни минуты.
Камот вышел из шалаша.
Честный мексиканец был правой рукой и поверенным Тома Митчелла, вполне на него полагавшегося.
Несмотря на роль изменника, в которой он появился в первый раз, Камот, однако, был вполне достоин безграничной доверенности своего господина.
Атаман разбойников занялся приведением в порядок своего туалета; не более двух часов прошло с тех пор, как он возвратился из далекой экспедиции, вся добыча была немедленно перенесена на остров, а разбойники расположились на берегу для ночлега.
Когда атаман мог наконец предстать перед посторонними в приличном виде, тогда он отдернул занавесь.
Вид лагеря совершенно изменился.
Огни погасли. Обе высоты справа и слева были заняты стрелками. Ущелье охранялось отрядом, состоящим из двадцати человек. Лошади стояли оседланными на берегу реки, люди держали их в поводу, готовые вскочить в седло при первом же сигнале.
Том Митчелл обвел всех довольным взглядом.
Следуя привычке, Камот исполнил приказание своего атамана с замечательной быстротой и сметливостью.
В эту самую минуту восток загорелся и появилось солнце; вся декорация, точно в театре, быстро изменилась: со всех сторон полились потоки света; ландшафт, мрачный и пустынный во тьме ночной, вдруг принял вид величественной красоты.
В ту же минуту из ущелья раздался барабанный бой, призывающий к сбору.
-- Пора! -- прошептал атаман.
Он остановился у входа в шалаш и, опершись на саблю, остановился в ожидании.
После коротких переговоров из ущелья вышли четверо незнакомых господ, на одном из которых был надет мундир майора американской армии; впереди всех шел Камот, почтительно указывая господам дорогу к своему атаману, который, со своей стороны, сделал несколько шагов им навстречу.
-- Доброе утро, капитан Митчелл, -- произнес майор дружеским тоном, -- вы уже ждали меня?
-- Я имел честь получить ваше письмо, майор, -- ответил капитан вежливо.
-- Кхе! Кхе! -- откашлялся майор. -- Мне действительно понадобилось переговорить с вами о важных делах.
-- Я к вашим услугам.
-- Прежде всего позвольте мне представить вам двух господ. Они французы и, как все их соотечественники, имеют неудобопроизносимые фамилии; но люди они отличные, и я ручаюсь за них как за самого себя.
При этих словах он натянуто рассмеялся.
Капитан молча поклонился французам, незаметно окинул их быстрым и проницательным взглядом; те, по-видимому, держались настороже, и их бесстрастные лица ничего не выражали.
Первому из них казалось около пятидесяти лет; он был свеж, бодр, красив и имел самую изящную наружность. Второй выглядел гораздо моложе; его загорелое лицо дышало энергией; он был высокого роста, богатырского сложения, простого обращения и в небрежном костюме.
Майор продолжал:
-- А вот этот господин наш земляк.
-- Мистер Стонуэлд из Бостона, -- сказал капитан с усмешкой.
-- Разве вы меня знаете? -- спросил толстый американец.
-- Имею эту честь, да и кто не знает мистера Стонуэлда из дома Стонуэлда, Эврара и КR, самого богатого арматора в Бостоне -- или, лучше сказать, в целом мире?
Толстяк самодовольно огляделся по сторонам и отвесил церемонный поклон.
-- Вот как! -- сказал майор с удивлением. -- Стало быть, вы уже знакомы? Тем лучше, тогда дело уладится скорее.
-- Я не понимаю, о чем идет речь, -- возразил Том Митчелл.
-- Любезный капитан, эти господа крайне нуждаются в вашей помощи и пожаловали ко мне собственно за тем, чтобы увидеться с вами. Должно быть, их дело очень важно, если они не устрашились путешествия по ужасным дорогам в продолжение целого месяца.
-- Должно быть, не иначе, -- повторил Том Митчелл рассеянно.
-- Кроме того, господа французы рекомендованы мне очень усердно самим министром иностранных дел.
-- Вот как! -- произнес Митчелл, смотря на них с удивлением.
-- Что касается мистера Стонуэлда, хотя я давно уже знаком с ним, однако он счел за необходимое представить мне рекомендательное письмо, собственноручно написанное генералом Джексоном. Итак, любезный капитан, если вам угодно сделать мне приятное, покорнейше прошу принять в соображение эти рекомендации, подкрепляющие просьбы этих господ, и по возможности исполнить эти просьбы.
-- Можете ли вы в этом сомневаться, майор?
-- Никак, никак не сомневаюсь, но -- кхе! -- вы сами знаете, иногда на вас находит и вы становитесь чересчур торопливы. Кхе! кхе!.. Не обращайте на меня внимания -- этот окаянный туман лезет мне в горло, да так, что я никак не могу откашляться; кроме того, я же ведь еще и натощак... Но, признаюсь вам, кроме того, что я вам уже сказал, я не знаю ни одного слова, в чем заключаются их дела.
-- Я весь к услугам этих господ точно так же, как и к вашим, майор, -- отвечал капитан холодно, -- и буду считать себя счастливым, если смогу сделать им одолжение при тех слабых средствах, которыми располагаю.
-- Кхе! -- возразил майор. -- Вот что значит умно говорить... Кхе!.. Клянусь честью, умный человек не может обещать больше. Кхе!.. Теперь надо бы перейти к разговору посерьезнее, а как мне сдается, кхе!.. место тут не совсем удобное... кхе! виноват, капитан... для такого разговора.
-- Я в отчаянии, -- проговорил Том Митчелл с неизменно холодным высокомерием. -- К несчастью, я не был заранее предупрежден, а потому могу предложить только то, что есть у меня под рукой.
-- А почему бы, кхе!.. нам не переправиться на остров? Что вы скажете на это, капитан? Мне сдается, что там место поудобнее для переговоров... кхе!.. Впрочем, это простое замечание с моей стороны.
-- Я в отчаянии, майор, -- повторил Митчелл, -- но эта переправа потребовала бы значительной потери времени; впрочем, если вы позволите, то я прикажу приготовить в моем шалаше закуску и буду счастлив, если вы согласитесь оказать мне эту честь.
-- С величайшим удовольствием, капитан, отчего же нет! Кхе! кхе! -- ответил майор, совсем заходясь от кашля. -- Впрочем, я должен предупредить вас, любезный капитан, что у каждого из этих господ свое особенное дело, о котором каждый желает переговорить с вами отдельно.
-- Что же за беда, майор? Сначала позавтракаем, а потом порассудим.
-- Да, я и сам думаю, что так будет лучше, а там увидим.
-- Вот и отлично!
По приглашению капитана гости вошли в шалаш.
Заботами Камота и, вероятно, по прежде отданному приказанию атамана стол был накрыт и уставлен роскошным завтраком, состоявшим, правда, большей частью из дичи; но значительное количество бутылок с длинными горлышками, обозначавшими их бордоское или бургундское происхождение, не говоря уже о шампанском, столь любезном всем американцам -- как севера, так и юга, -- придавало завтраку самый отрадный вид для голодных желудков, возбужденных продолжительным переездом под покровом густого тумана Миссури.
Майор пришел в такое восторженное состояние, что тщательно откашлялся и, дружески пожимая капитану руку, сказал с умилением:
-- Капитан Том Митчелл, пускай о вас говорят что хотят, но я всегда буду считать вас самым замечательным человеком.
-- Благодарю, -- ответил тот, смеясь, и, обратившись к гостям, продолжал с изящной вежливостью: -- Господа, милости прошу откушать хлеба-соли.
До настоящей минуты все гости сохраняли строгое молчание, за исключением немногих слов, произнесенных арматором из Бостона. После же приглашения, сделанного капитаном, старший француз улыбнулся и с вежливым поклоном сказал:
-- Прежде всего позвольте вам заметить, что вы предлагаете нам хлеб-соль, как это делается у арабов.
-- Вы мои гости, господа, -- ответил капитан серьезно, -- а нигде не почитается так искренно святыня гостеприимства, как в прериях. Вы находитесь в безопасности под охраной моей чести. Кажется, этого довольно.
-- Совершенно вам верим; но майор Арденуорд передавал уже вам, что каждый из нас желает переговорить с вами наедине о делах, касающихся лично одного.
-- Что же это значит?
-- А то, что эти переговоры будут очень продолжительны, и лично я желаю переговорить с вами в таком месте, где не будет никого, кроме нас двоих.
-- Прошу вас садиться и как следует поесть; после этой скромной закуски вы и ваши спутники переправитесь со мной на остров. Я уже сказал вам, что вы находитесь под защитой моей чести. Если вам этого не довольно, то прошу высказаться.
-- Вы оскорбляете нас, капитан, -- прервал его майор с живостью, -- за недостатком лучшей поруки я предлагаю себя в заложники. Чего вы еще желаете?
-- Ничего, благодарю вас, майор. Милости прошу, господа, после закуски мы все немедленно переправимся на остров.
-- Кроме меня, -- возразил майор. -- Я хочу, чтобы вы поняли, насколько я вам доверяю. Я возвращусь в крепость и буду ожидать этих господ, там или здесь, как вам и им будет угодно.
-- Мы не сомневаемся в слове нашего хозяина, -- заметил француз, улыбаясь.
Он сел за стол, спутники последовали его примеру, и все принялись за еду.