Читатель мог заметить, что дон Рамон де Ла Крус не испытывал особого уважения к дону Хесусу Ордоньесу, но долг губернатора ставил ему в непременную обязанность скрыть свое законное неудовольствие, дабы получить от этого человека обещанные им драгоценные сведения; разумеется, дон Рамон не думал отказываться от своего намерения отплатить асиендадо впоследствии за его низость, особенно за то, что недавно он так гнусно бросил донью Линду, невзирая на опасность, которой она могла подвергнуться.
Чувства эти отразились на приеме, оказанном им дону Хесусу: он был вежлив, но холоден.
Асиендадо не подавал вида, что замечает такую холодность, задавшись определенной целью и заранее составив себе план действий.
По приглашению дона Рамона он сел и приступил к рассказу.
Губернатор выслушал его совершенно бесстрастно, не перебивая.
Дон Хесус передал ему письмо Монбара, в подлинности которого не могло быть сомнения, и наконец открыл существование подземелья, которое вело от Цветочного дома в поле.
-- Этим-то подземельем, вероятно, и доставлялась к вам контрабанда, сеньор? -- с улыбкой заметил дон Рамон.
-- Быть может, прежний владелец дома пользовался этим ходом для подобной цели, -- нагло возразил асиендадо, -- но я могу свято утверждать, сеньор кабальеро, что никогда не бывал причастен к гнусным махинациям, воспрещаемым законом.
-- Знаю, что утверждать что-либо для вас не составляет особых затруднений... Но оставим это, я благодарен вам за доставленные мне сведения; я сумею извлечь из них пользу для нашего отечества.
-- Мне кажется, сеньор дон Рамон, что необходимо, не теряя ни минуты, окружить Цветочный дом и выставить караул у входа в подземелье, которым эти разбойники, увидев, что их обман раскрыт, вероятно, не замедлят воспользоваться, чтобы попытаться спастись бегством.
-- Сдается мне, сеньор, -- возразил дон Рамон, -- что вы каким-то непонятным образом поменялись со мной местами ипозволяете себе предписывать мне то, что я должен делать.
-- Извините, сеньор кабальеро, я думал...
-- Я губернатор в городе, вы же -- шпион!
-- Шпион! -- вскричал дон Хесус.
-- Подыщите другое слово, если можете, я же иного подобрать не могу, -- холодно заметил дон Рамон. -- Итак, вы шпион, вы доставили мне драгоценные сведения -- с этим я не спорю, -- и я готов заплатить вам, если нужно.
-- Заплатить мне, дон Рамон?
-- Почему же нет, сеньор? Всякий труд заслуживает вознаграждения.
-- Одно лишь усердие верноподданного его величества руководило мной, сеньор. Несмотря на ваши жестокие слова, -- напыщенно продолжал дон Хесус, -- совесть говорит мне, что я исполнил свой долг! Предлагать мне вознаграждение -- это значит не признавать бескорыстия моих намерений и оскорблять меня!
-- Прекрасно, я не стану настаивать. Но теперь, когда эти сведения вами сообщены, ваша роль закончена и начинается моя. Не угодно ли вам будет служить проводником людям, которых я пошлю на розыски подземелья?
-- У меня есть слуга, который может исполнить это.
-- Согласен и на это. Где же этот ваш слуга? Кто он такой?
-- Индеец валла-ваоэ, изгнанный из своего племени уж не знаю за какое преступление. Он давно уже у меня на службе.
-- Как его зовут?
-- Каскабель.
-- А-а! Этот негодяй -- ваш слуга? -- вскричал губернатор, уставившись на собеседника.
-- Да, сеньор, он всегда был верен мне.
-- Но вы мне отвечаете за него головой!
-- Отвечаю, сеньор кабальеро, -- хладнокровно согласился асиендадо.
Дон Рамон позвонил; явился слуга.
-- Немедленно отправляйся к коррехидору дону Кристобалю Брибону и проси его явиться сюда со всеми альгвазилами, каких он соберет. Ступай... Да! Кстати, когда прибудет коррехидор, впусти вместе с ним слугу этого господина, он должен шнырять где-нибудь в прихожей.
Слуга поклонился и вышел.
Губернатор взял в руки книгу, раскрыл ее и сделал вид, будто читает с напряженным вниманием; дон Хесус понял намек и не произнес ни слова: что ему было за дело до презрения дона Района, когда он скоро уедет из Панамы навсегда и увезет с собой все свои богатства?
Прошло полчаса.
Наконец дверь отворилась и в дверях появился дон Кристобаль, за ним выглядывала отвратительная рожа Каскабеля.
Дон Рамон с живостью бросил книгу, в которой не прочел ни единого слова, встал и пошел навстречу дону Кристобалю.
-- Извините, любезный коррехидор, -- дружески сказал он ему, -- что я потревожил вас среди ночи, но мне необходимо ваше преданное содействие в одном важном деле, откладывать которое нельзя ни в коем случае.
-- Я к вашим услугам, сеньор, говорите, пожалуйста, о чем идет речь?
Он отвесил почтительный поклон губернатору, пододвинувшему к коррехидору кресло, и слегка кивнул головой дону Хесусу.
Тогда дон Рамон передал дону Кристобалю, который слушал его с величайшим изумлением, все, что уже известно читателю.
-- И вы обязаны этими сведениями дону Хесусу, сеньор? -- сказал наконец коррехидор, подозрительно покосившись на асиендадо.
-- Ему, любезный дон Кристобаль, он оказывает королю огромную услугу.
-- Поистине огромную, однако, быть может, было бы не плохо поручиться за него самого.
-- Гм! Вы полагаете?
-- Да ведь он драгоценный человек, этот дон Хесус, а вам известно, сеньор дон Рамон, что ценные предметы утрачиваются скорее других; если не хочешь потерять, надо зорко наблюдать за ними, -- заключил коррехидор с усмешкой, от которой мороз пробежал по коже асиендадо.
-- Нет, такая мера была бы самоуправством; пока что приходится полагаться на него, позже мы увидим.
-- Как вам угодно, дон Рамон, только лучше бы...
-- Нет, повторяю вам, и оставим этот вопрос.
Дон Кристобаль склонил голову, асиендадо с трудом перевел дух, как водолаз, долго остававшийся под водой и наконец всплывший на поверхность.
-- Этот негодяй, -- прибавил дон Рамон, указывая на Каскабеля, -- послужит вам проводником, чтобы указать вход в подземную галерею. Смотрите за ним в оба и при малейшем подозрительном движении размозжите ему голову.
Каскабель, ничуть не смущаясь, пожал плечами.
-- Что это еще значит?! -- вскричал дон Рамон, заметив непочтительный жест.
-- Ничего, -- грубо ответил индеец, -- но я желал бы знать, чем меня вознаградят, если я в точности исполню поручение.
-- Сто палок тебе, мерзавец! -- крикнул коррехидор, склонный к крутым мерам.
-- Ну, а если я не согласен исполнить требование? Ведь я же волен поступать как хочу.
-- Если ты не исполнишь...
-- Позвольте, позвольте, дон Кристобаль, -- со смехом перебил губернатор. -- Если ты честно исполнишь возложенное на тебя поручение, вот эти десять унций, которые я отдаю коррехидору, он передаст тебе. Доволен ты теперь, дружок?
-- Все лучше, чем сто палок; с вами, по крайней мере, можно разговаривать, не то что с этим -- у него одни угрозы на языке.
-- Ну, довольно, теперь ступай с сеньором коррехидором. Предписывать вам торопиться, думаю, лишнее, любезный дон Кристобаль.
-- Положитесь на меня, сеньор дон Рамон, я не потеряю ни минуты.
-- А вы, дон Хесус Ордоньес, вольны идти, вы свободны. Асиендадо не заставил повторять приглашения дважды; он поклонился и немедленно вышел.
Дон Рамон остался один.
Было два часа ночи.
В первую минуту губернатор не знал, на что ему решиться, он пребывал в сильном недоумении. Факты, представленные ему доном Ордоньесом, казались неоспоримыми; не могло быть и тени сомнения относительно виновности мни Лораном, тем флибустьером, который наравне с Монбаром слыл одним из самых страшных предводителей Береговых братьев.
Дон Рамон собрался было пойти к дочери и рассказать ей о случившемся, дабы по возможности объяснить, что при настоящем положении дел никак нельзя щадить человека столь опасного, присутствие которого, особенно в свете ожидаемой атаки флибустьеров, могло быть причиной не только серьезных затруднений, но и, пожалуй, если не поспешить схватить его, самых ужасных событий в городе.
Но затем, подумав, что дочь его спит, что она принимает в этом человеке живое участие, так как видит в нем своего спасителя, дон Рамон решил оставить ее в неведении относительно мер, принятых против него, а уж потом, когда все будет исполнено, он увидит, как ему лучше поступить.
На самом деле дона Рамона более всего страшили слезы и мольбы дочери; у него не хватало духа сопротивляться им.
Таким образом, он оставался довольно долго в мучительном недоумении. Наконец часам к трем утра губернатор велел оседлать трех лошадей, одну для себя, двух для слуг; когда это приказание исполнили, он вышел из дома и поехал к полковнику, который в отсутствие генерала Альбасейте командовал военными силами.
Дон Рамон убедился, что никоим образом не может уклониться от своего долга, и принял наконец решение действовать энергично.
Дом полковника находился в довольно отдаленном квартале. Все уже спали, пришлось стучать у ворот, потом будить полковника и наконец дать ему время привести себя в порядок, чтобы выйти к губернатору в сколько-нибудь приличном виде; все это тянулось страшно долго.
Наконец приступили к объяснениям. Дон Рамон и полковник стали придумывать наилучшее средство захватить флибустьера врасплох прежде, чем он успеет бежать; потом пришлось отправляться в казарму собирать солдат, раздавать им боеприпасы, офицеров снабжать инструкциями -- словом, все эти переезды взад-вперед, эти распоряжения и разговоры отняли массу времени. Ночь была уже на исходе, когда войско наконец было готово выступить.
Оно вышло из казарм только часов в пять утра. Были собраны значительные силы в расчете на несомненный успех.
Тысяча пятьсот человек шли, чтобы захватить одного. Правда, имя того, кого хотели схватить, леденило всех ужасом.
Вперед продвигались неслышным шагом и с величайшими предосторожностями.
Губернатор сам хотел присутствовать при исполнении отданных им приказаний. Он ехал верхом во главе колонны.
Когда достигли перекрестка у поворота на улицу, где находился Цветочный дом, войско разделилось на четыре части, каждая из которых пошла своей дорогой, однако таким образом, чтобы сойтись в одной точке, то есть у Цветочного дома.
Через десять минут дом был окружен со всех сторон.
Когда дон Рамон лично удостоверился в том, что вышеозначенный маневр исполнен, он подал знак.
Алькальд с четырьмя альгвазилами подошел к решетке и постучал по ней три раза серебристым набалдашником трости, которую держал в руке как знак своего звания. Калитка отворилась, и в нее выглянуло насмешливое лицо Мигеля Баска.
-- Что вам угодно, сеньор? -- спросил он насмешливо.
-- Отворите, приказываю вам именем короля!
-- Именем короля? Которого же? -- все так же насмешливо осведомился Мигель.
-- Покажите приказ, -- сухо бросил губернатор. Алькальд поклонился, потом развернул большой лист и тем плачевным голосом, который неизвестно почему принимают официальные лица при исполнении своих служебных обязанностей, принялся читать:
Именем его католического величества дона Карлоса Второго, Короля Испании и Обеих Индий, я, дон Луис Хосе Бустаменте...
-- К делу! -- воскликнул Мигель. Алькальд продолжал невозмутимо:
...Сантьяго Хуан де Мендоса-и-Рабоса-и-Пераль-и-Кастанья, главный алькальд города Панамы, объявляю ниже-реченному...
-- Да к делу же, ради всех Святых! -- еще раз воскликнул Мигель.
...Лорану, известному разбойнику, противозаконно скрывающемуся под именами и титулами дона Фернандо графа де Кастель-Морено, пойманному и уличенному в государственной измене, главным образом против нашего господина и властителя, короля...
-- Дойдете ли вы наконец до дела? Алькальд продолжал читать ровным голосом:
...что он обязан отдать себя в мои руки, дабы можно было немедленно приступить к суду. Сделать это ему предписывается добровольно, без малейшей попытки к неповиновению, иначе я, нижеподписавшийся алькальд, предупреждаю его, что он будет к этому принужден всеми законными мерами, на случай чего мной привлечены значительные военные силы.
-- Попробуйте! -- пробурчал Мигель.
Настоящее приказание, данное мне от имени короля его превосходительством доном Рамоном де Ла Крусом, капитан-генералом и губернатором этого вышереченного города, с исполнительной властью...
-- Ступай к черту со своей исполнительной властью и со своими солдатами, осел! -- крикнул Мигель и захлопнул калитку перед самым носом алькальда.
-- Что прикажете делать, ваше превосходительство? -- обратился сановник к губернатору, оторопев от такой неожиданности и складывая лист.
-- Повторите требование троекратно, как установлено законом.
Алькальд поднял кверху свой жезл.
Три трубача, стоявшие за ним, проиграли сигнал.
Затем началось чтение указа.
Три раза трубачи играли сигнал, три раза повторили требование сдаться.
Все было напрасно; Цветочный дом оставался безмолвен как могила.
Необходимо было положить этому конец. Дон Рамон прекрасно понимал, насколько глупо положение тысячи пятисот человек, которых вяжет по рукам единственный противник.
Солдаты едва сдерживали нетерпение и гнев.
-- Пусть же их кров падет на их собственные головы! -- воскликнул губернатор. -- Вперед, солдаты! Долой решетку!
Человек сорок или пятьдесят ринулись на железную решетку с заступами, топорами и мотыгами.
Однако, из опасения какой-либо засады, дон Рамон приказал сперва дать залп по ее деревянным заслонам.
Заслоны эти, вероятно заранее снятые со своих мест, разом упали.
Солдаты испустили крик торжества, но он немедленно превратился в стон.
Из-за решетки был открыт неумолкаемый огонь, а главное, метко направленный; он положил на месте почти всех солдат, бросившихся было разбивать решетку.
Этот страшный огонь привел нападающих в замешательство, он безжалостно косил всех смельчаков, которые порывались приблизиться к роковой решетке.
У флибустьеров была возможность в течение всей ночи готовиться к отпору; они искусно воспользовались данной им отсрочкой, чтобы придать защите тот грозный характер, который свидетельствовал о их глубоком знании военного дела.
Не располагая достаточными силами, чтобы соорудить стены вокруг и выдержать яростную атаку, они воздвигли по всему периметру дома прикрывающие земляные насыпи футов в восемь высотой, которые давали им возможность стрелять почти без промаха. Из самого дома они сделали нечто вроде штаб-квартиры, а вокруг, на некотором расстоянии одна от другой, устроили баррикады из срубленных деревьев, опрокинутой мебели и всех предметов, какие попались им под руку.
Кроме того, они подвели в нескольких местах мины, дабы в нужную минуту обрушить на осаждающих массивные стены.
Эта система обороны, искусно продуманная и отлично исполненная, позволяла флибустьерам наблюдать за неприятелем со всех сторон в одно и то же время и бросаться туда, где натиск противника становился сильнее.
Забор вокруг дома я служб был всего лишь завесой, которая скрывала оборонительные сооружения осажденных и давала им возможность выиграть время.
Прорвавшись за ограду, солдаты оказывались перед настоящими укреплениями импровизированной цитадели, и перед ними вставала задача брать приступом один за другим все баррикады и ретраншементы, а затем и самый дом, что ни в коем случае не было делом легким.
Однако губернатор не унывал от неудачи при первой попытке, он не знал системы обороны, устроенной флибустьерами, и не имел понятия о точном числе людей, запершихся в доме.
Значительно его преуменьшая, он предполагал, что оно доходит всего-навсего до двадцати человек.
Он воображал также, что стоит только перелезть забор, и всякое сопротивление сделается невозможным.
Как жестоко он ошибался!
Сперва он велел вывести солдат из-под убийственного огня флибустьеров -- каждый их выстрел укладывал человека, -- а потом второпях послал за лестницами для попытки взять дом приступом.
Первая стычка уже стоила испанцам тридцати человек убитыми и вдвое больше ранеными; дорого был куплен сомнительный успех.
Что же касается флибустьеров, то они не получили ни единой царапины.
-- Глупы эти испанцы, -- философски рассуждал Мигель Баск в беседе со своим приятелем Тихим Ветерком, -- ведь как легко было бы им оставаться преспокойно дома и не искать ни с того ни с сего ссоры с нами!
-- Что прикажешь! -- отозвался Тихий Ветер, пожимая плечами. -- В жизни я не видывал людей более вздорных. Просто противно, честное слово!
За первой схваткой, однако, последовало нечто вроде перемирия. Огонь с обеих сторон прекратился.
Дон Рамон воспользовался этой минутой передышки для последней попытки к соглашению; он велел сыграть сигнал и поднять белый платок.
Мигель подошел, держа руки в карманах.
-- Что вам еще надо? -- спросил он сердито.
-- Честное слово вашего командира, что я смогу свободно уйти после переговоров с ним, если он не примет условий, которые я хочу ему предложить, -- ответил губернатор.
-- Эге! -- отозвался Мигель, уклоняясь от прямого ответа. -- Как же вы можете верить слову разбойников и воров, как вы нас величаете?
-- Ступайте и передайте вашему хозяину мои слова, -- холодно произнес губернатор.
-- Ладно, отойдите от решетки и ждите. Через пять минут Мигель вернулся.
-- Граф согласен... -- начал он.
-- Граф!.. -- с горечью пробормотал дон Рамон.
-- Я сказал "граф" и повторяю это, -- грубо возразил Мигель. -- Граф согласен и дает честное слово, что вы сможете свободно уйти, но с одним условием.
-- Предписывать условия мне! -- надменно вскричал губернатор.
-- Ваша воля принимать его или не принимать. Вы не желаете -- стало быть, и говорить не о чем. Остаюсь в приятной надежде никогда более с вами не встречаться.
Он сделал движение, чтобы уйти.
-- А что за условие? -- поспешно спросил дон Рамон.
-- Вам завяжут глаза, пока вы будете идти туда и обратно, и снять повязку вы должны будете только когда вам позволят.
-- Хорошо, я согласен, -- ответил губернатор, немного подумав.
-- Тогда велите завязать себе глаза.
Офицер взял платок из рук дона Рамона, сложил его в несколько раз и повязал ему на глаза.
-- Я готов, -- сказал губернатор.
Мигель отворил решетчатые ворота, взял дона Рамона за руку, ввел его во двор, запер за собой ворота и проводил губернатора в дом.
-- Снимите повязку, дон Рамон де Ла Крус, -- вежливо и дружелюбно сказал Лоран, -- милости просим.
Губернатор снял с себя платок и с любопытством осмотрелся вокруг.
Он находился в парадной гостиной Цветочного дома; Лоран стоял перед ним в окружении человек сорока в лохмотьях, но грозного вида, которые опирались на свои ружья и смотрели на пришельца весьма сурово.
Дон Рамон, несмотря на все свое мужество, содрогнулся в душе.
-- Другом ли, недругом явились вы сюда, сеньор дон Рамон, -- продолжал капитан, -- я вам искренне рад.
-- Я пришел другом, сеньор... как прикажите называть вас? -- возразил губернатор не без легкой иронии.
-- Хотя я имею полное право на титул графа и, пожалуй, еще повыше, -- гордо отвечал молодой человек, -- прошу называть меня Лораном или капитаном, если угодно, так как здесь я окружен храбрыми товарищами, среди которых по их собственному выбору занимаю первое место.
-- Итак, капитан Лоран, мои намерения чисто дружеские, повторяю.
-- Я уже заметил это, -- не без горечи возразил молодой человек, -- продолжайте.
-- Я желаю прекратить кровопролитие! Я располагаю значительными силами, у вас же всего горсть людей; как бы храбры они ни были, в таком открытом доме, как этот, долго обороняться с успехом невозможно. Согласитесь сдаться и сложить оружие. Даю вам честное и благородное слово, что вы и ваши товарищи будете считаться военнопленными и встретите согласно этому должное уважение.
-- Слышите, братья? Что вы думаете об условии, предложенном сеньором губернатором?
Флибустьеры расхохотались во все горло.
-- Продолжайте, сеньор.
-- Капитан Лоран, я вас уважаю, наконец, я в таком долгу у вас, что честь велит мне настаивать; ваш отказ вынуждает меня прибегнуть к мерам, которых я стремлюсь избежать всей душой. В последний раз позвольте мне напомнить вам о тех добрых отношениях, что существовали между нами; одумайтесь, вспомните, что на мне лежит священный долг и что огонь, стоит ему возобновиться, может быть прекращен только тогда, когда вы будете взяты в плен или убиты.
-- Вы все сказали, сеньор?
-- Все, капитан.
-- Вы упомянули о добрых отношениях, которые существовали между нами... Должен сказать, что только благодаря им я и согласился принять вас. Под моей командой находятся триста человек -- отнюдь не трусов, уверяю вас; боеприпасов у нас в изобилии, провизии тоже; этот дом не так уж открыт, как вы полагаете; скоро вы удостоверитесь в этом на собственном опыте, если попробуете взять его. Вспомните, какой урон вы уже понесли, взвесьте все это хорошенько, прежде чем возобновите враждебные действия. Вот что я вам скажу: хотя вы зачинщик, хотя я не признаю законности вашего указа^; поскольку, благодарение Богу, я подданный короля не испанского, а французского, я согласен, повторяю, не сдаваться, но пойти на соглашение, и это -- из одного лишь уважения к вам.
-- Поясните, капитан.
-- Я обязуюсь не нападать на вас первым и оставаться нейтральным за чертой боевой линии до трех часов пополудни; если до той поры не случится ничего благоприятного ни для вас, ни для меня, мы возобновим бой и положимся на решение свыше. Разумеется, вы останетесь на своей позиции, как я останусь на своей. Дон Рамон покачал головой.
-- И ничего более вы не можете предложить мне?
-- Ничего, сеньор... впрочем, прибавлю одно слово.
-- Говорите, капитан.
-- У меня здесь дамы, которые по доброй воле отдались в мои руки, я оставляю их у себя как заложниц; со временем вы, конечно, оцените всю важность этого факта.
-- Как! Вы осмелились...
-- У меня не было никакой надобности осмеливаться! Клянусь вам честью, что дамы эти пришли сюда по собственному побуждению, и я, напротив, сделал все от меня зависящее, чтобы уговорить их удалиться.
-- Верю вам, капитан, я не сомневаюсь в вашей чести.
-- Должен прибавить с сожалением, сеньор, что в числе моих заложниц находится и донья Линда, ваша дочь.
-- Моя дочь?! -- вскричал губернатор, остолбенев. -- О! Только этого несчастья еще недоставало!
-- Простите меня, Отец! -- воскликнула девушка, внезапно появившись и падая к ногам отца. -- Простите меня, ведь я хотела спасти моего избавителя!
Дон Рамон, бледный как смерть, устремил на нее грозный взгляд и так сильно оттолкнул дочь от себя, что она чуть не упала навзничь.
-- Что надо этой женщине? -- произнес он хриплым голосом. -- Я ее не знаю!
-- Отец!
-- Будь проклята, презренная тварь без стыда и чести, изменяющая своему отечеству ради воров и грабителей! Прочь! Знать тебя не желаю, говорю тебе! -- крикнул он громовым голосом.
И не обращая больше внимания на донью Линду, которая лежала в обмороке у его ног, он решительно объявил:
-- Завязывайте мне глаза! Теперь, капитан Лоран, между нами -- поединок не на жизнь, а на смерть. Прощайте!
Через пять минут перестрелка возобновилась с необычайным ожесточением. Спустя час испанцы перелезали через забор под градом пуль и ринулись очертя голову на флибустьеров, которых уже одолевали; несмотря на их отчаянное сопротивление, ничто не могло удержать яростный натиск испанцев, во главе которых находился дон Рамон, воодушевляя солдат своим примером.
Боевая линия постепенно сжималась вокруг дома, который, подобно грозному Синаю, был окружен вспышками огня и клубами дыма.