Мы уже рассказывали о том, что, расставшись с двумя охотниками, Матадиесом и Редбладом, дон Торрибио де Ньеблас сел у громадной лиственницы и, опустив голову на грудь, глубоко задумался над трудной задачей, которую он поставил перед собой, и о средствах ее выполнения.
Прошел целый час, как он был погружен в свои думы. Вдруг раздался крик черноголового орла, повторившийся два раза. Молодой человек сразу поднял голову.
Поднявшись на ноги, он осмотрелся кругом и испустил крик ястреба.
Тотчас же после этого в кустах послышался шум; ветки раздвинулись, на лужайку, точно испуганная лань, прыгнул молодой человек. Это был Пепе Ортис.
Дон Торрибио улыбнулся:
-- Вот и ты, брат. Наконец-то! Я ожидал тебя раньше. Добро пожаловать!
-- Я опоздал, твоя правда, брат, но не жалей об этом, время не пропало даром.
-- Сомневаюсь! Однако, разве есть новости?
-- Еще бы, но предупреждаю тебя, я тут ни при чем, все только чистая случайность.
-- Объясняйся же скорей, ты знаешь, как нам дорого время!
-- Поговорим дорогой. Тут нам бояться нечего, ведь эти места прокляты -- даже животные убегают отсюда.
-- Твоя правда, я никогда не встречал более пустынного места.
Обменявшись несколькими словами, молодые люди углубились в чащу в направлении, противоположном тому, которому следовал Матадиес и его друг, Редблад.
-- Говори, теперь я тебя слушаю! -- сказал дон Торрибио.
-- Нет, сначала говори ты; скажи, что ты видел?
-- Почти что ничего. Мы имеем дело с людьми очень ловкими; они пытались в течение нескольких часов водить нас за нос, но добились только того, что я понял, что с этой стороны невозможно добраться до асиенды.
-- Что же ты думаешь?
-- Думаю, что настоящие тропинки, ведущие к асиенде, не на этой стороне, а, по всей вероятности, с противоположного косогора.
-- Нам бы только добраться туда.
-- Доберемся, не беспокойся.
-- У тебя есть слепки?
-- Да они мне вовсе не нужны, а у тебя?
-- Есть несколько; мы их потом сравним.
-- Ну, теперь очередь за тобой.
-- Ладно. После того, как мы с тобой расстались, я по обыкновению отправился на свидание. Лукас Мендес уже давно поджидал меня, надеясь, что ты явишься со мной, так как ему нужно видеть тебя.
-- Ты объяснил ему, почему я не мог быть?
-- Конечно... Но это просто удивительно, брат, -- прервал он самого себя, -- до какой степени Лукас Мендес изменился после того, как мы с ним расстались!
-- Ба-а! Да ты никак сошел с ума; по-моему, он все тот же.
-- Ты просто не обращал на него внимания, иначе и сам заметил бы -- это просто бросается в глаза.
-- Что бросается в глаза?
-- Да перемена, произошедшая в нем! Уверяю тебя, это совсем другой человек. Он точно помолодел на десять лет. Лицо его похудело и приняло выражение непоколебимой решимости, которой я раньше не замечал в нем; когда он воодушевляется, глаза его начинают блестеть; вся его фигура как-то выпрямилась; даже голос сделался более уверенным. Одним словом, это совсем другой человек.
-- Да ну, ты начинаешь завираться! -- сказал дон Торрибио, пожав плечами.
-- Вовсе нет, я тебе говорю истинную правду!
-- Пусть будет по-твоему, переменился, так переменился, для нас это теперь не играет роли; говори о деле.
-- Не теряй терпения, я начинаю. Дон Мануэль убежден более, чем когда-либо, в разорении дона Порфирио; он еще ничего не знает о пронунсиаменто и о назначении дона Порфирио губернатором Соноры и Аризоны; он в полной неизвестности относительно наших действий. Но в последние дни он пребывает в большом волнении; каждую минуту он ждет важных известий. Как только они будут получены, на асиенде дель-Энганьо состоится собрание главных предводителей платеадос.
-- О-о! Это драгоценные сведения.
-- Не правда ли?
-- И это все?
-- Нет, погоди: несколько дней тому назад на асиенде поселился некий дон Бенито де Касональ. Он очень дружен с доном Мануэлем и, говорят, ухаживает за доньей Сантой.
-- Что? -- воскликнул дон Торрибио, вздрогнув.
-- Я говорю то, что слышал, брат!
-- Продолжай, говори, я готов все выслушать!
-- Этот Касональ в большом фаворе у дона Мануэля, который хотел бы выдать за него донью Санту. А она ненавидит его, запирается у себя и отказывается от свидания с ним.
-- Милая Санта! -- проговорил молодой человек с облегчением. -- А каков из себя этот Касональ?
-- Молод, лет двадцати семи--двадцати восьми, красивый малый, фат, беспечный, алькальд-майор Уреса и один из главных союзников платеадос.
-- Нам таких нечего бояться! Продолжай.
-- Мне осталось добавить всего несколько слов, смысл которых для меня абсолютно не понятен.
-- Но все-таки скажи их.
-- Изволь: "Дон Торрибио должен всегда держаться востока, остерегаться друидических памятников и помнить, что левая сторона самая благоприятная, так как находится со стороны сердца". Это для меня загадка.
-- Да, и очень темная; но я надеюсь, что со временем она выяснится и мы все поймем.
-- Что касается меня, я отказываюсь понимать!
-- Как знаешь... Лукас Мендес больше ничего не сказал?
-- Нет, ничего, если не считать того, что если ты последуешь его указаниям, то вы скоро увидитесь.
-- Теперь я начинаю кое-что понимать.
-- Ты думаешь отгадать смысл всего этого?
-- Может быть; мне кажется, что я вижу свет.
-- Очень рад за тебя. Я же нахожусь в тупике.
-- Вероятно, наши исследования должны начаться с востока.
-- Caray! Это удивительно!
-- Что?
-- Да твои слова.
-- Почему?
-- Потому что это касается моего второго приключения.
-- Кстати, ты ведь мне еще не рассказал о том, что делал после того, как расстался с Лукасом Мендесом?
-- Я только что хотел начать рассказ.
-- Ну говори, я слушаю.
-- Ночь уже наступила, мне предстоял длинный путь, но раньше нужно было найти брод в речке, чтобы перейти ее. Я долго шел пешком и очень устал. Так как я не рассчитывал встретить тебя раньше сегодняшнего утра, то мне нечего было торопиться. Найдя развесистое дерево, я решил расположиться на нем на ночь. Я не стал зажигать огонь, боясь обратить на себя внимание какого-нибудь бродяги, шатающегося по окрестностям. Ты знаешь, в пампасах мы зачастую спим на деревьях, это же дерево оказалось вполне удобным для меня. Я живо вскарабкался не него и расположился в густых ветвях, потом, порывшись в ягдташе, с удовольствием поужинал при лунном свете. Единственное, чего мне недоставало, это папироски, -- точно предчувствие предостерегало меня от курения. Закусив, я привязал себя ремнем к толстой ветке, чтобы не упасть, приготовился ко сну, пожелал себе спокойной ночи и закрыл глаза.
Ночь была дивная; над пустыней царило торжественное молчание, луна ярко светила сквозь ветви деревьев, воздух благоухал. Я стал засыпать, и приятные грезы уже проносились передо мной. Вдруг я вздрогнул и открыл глаза: мне послышался точно отдаленный гром, который становился все отчетливее. Наконец шум сделался настолько ясным, что я понял: это было не что иное, как мчавшиеся во всю прыть лошади. Я был счастлив, что выбрал себе это местечко, откуда меня не могли видеть, а я мог свободно наблюдать за всем. Долго ждать мне не пришлось; вскоре показалось от десяти до двенадцати всадников. Вместо того, чтобы продолжать свою бешеную скачку, они вдруг остановились как раз там, где я раньше намеревался отдохнуть. Сойдя с лошадей, они привязали их, накормили, затем разожгли два костра и поужинали с большим аппетитом, разговаривая между собой, но не настолько громко, чтобы я мог расслышать, что они говорили. До меня только изредка доносились некоторые слова, которые, признаться, заставили меня призадуматься.
-- Что это были за люди? Краснокожие или охотники?
-- Ни те ни другие, это были ранчерос, одетые очень богато: четверо из них сияли, как солнце, столько на них было серебра и золота; но это еще что! Надо было видеть их лошадей.
-- Что же в них было такого особенного?
-- Ничего, если не считать того, что кожа их сбруи совершенно затмевалась золотыми украшениями.
-- Но в таком случае эти господа не кто другие, как платеадос; они, конечно, принадлежат к тому опасному обществу, которое я решил уничтожить.
-- Я сам сначала подозревал то же самое, теперь же начинаю думать, что ты не прав: из нескольких их слов, которые я услышал, я понял, что речь шла о ложном следе и о том, чтобы ввести в обман шпионов, спрятавшихся, чтобы выследить их.
-- Теперь я больше не сомневаюсь, это были мои молодцы!
-- Какие молодцы?
-- Говори дальше! -- сказал дон Торрибио, радостно потирая руки. -- Что было потом? Ведь не просидел же ты на дереве всю ночь, как ворона?
-- Нет. Отдохнув до восхода солнца, всадники наконец сели на лошадей и удалились скорой рысью.
-- Хм! Что же ты сделал тогда?
-- То же, что сделал бы ты на моем месте: отправился вслед за ними.
-- Прекрасно!
-- Но я не много выиграл от этого.
-- Что так?
-- Да как же, ты пойми, ведь я шел пешком, а они ехали верхом; к тому же они ехали галопом, так что...
-- Так что ты потерял их из виду.
-- Почти что.
-- Промахнулся же ты!
-- Не сердись, я сделал невозможное: мне удалось проследить направление, в котором они удалились.
-- И это чего-нибудь да стоит!
-- Очевидно, они старались оставить после себя ложный след, всячески его сбивая, чтобы невозможно было ничего разобрать. А все-таки я разобрал, что они вертелись около одного и того же места, постепенно приближаясь к воладеро, к которому, по-видимому, подъехали с востока.
-- Ага! -- произнес дон Торрибио в задумчивости. -- Вот так известие.
-- Хорошее?
-- Еще бы; теперь мы скоро будем знать наверняка, как нам быть. Где лошади?
-- В двухстах шагах отсюда, спрятаны в чаще.
-- Они отдохнули?
-- Да; сегодня утром они прошли не больше двух миль.
-- Отлично! В дорогу! Нет, сперва приведи лошадей, а я пока приготовлю завтрак; нехорошо начинать трудный путь на голодный желудок. Неизвестно, когда нам удастся поесть и передохнуть в следующий раз. Иди скорее; когда ты вернешься, все будет готово.
-- Я просто не узнаю тебя, брат, -- сказал Пепе, смеясь. -- Ты точно помолодел на десять лет. Я вспоминаю те времена, когда мы с тобой охотились за пумами в наших пампасах, помнишь? Какое это было счастливое время!
-- Ты жалеешь о нем, брат?
-- Нет, потому что мы с тобой все так же вместе и любим друг друга, как и тогда.
-- Дорогой и добрый мой Пепе! -- проговорил дон Торрибио с волнением.
Повинуясь невольному движению, молодые люди заключили друг друга в объятия и простояли так с минуту.
-- Будем всегда так любить друг друга, брат, -- сказал дон Торрибио, -- мы вдвоем составляем всю нашу семью!
-- Да, это правда, брат, -- ответил Пепе Ортис с волнением, -- и помни, что пока мы вместе, с нами никогда не случится ничего плохого. К тому же, -- прибавил он с милой улыбкой, -- скоро нас будет трое, у меня появится сестра.
-- Дорогая Санта! -- проговорил дон Торрибио, сделавшись вдруг грустным. -- Бедняжка, как она несчастна!
-- Мы спасем ее, брат! Надейся и не падай духом!
-- Увы! Когда я думаю о ее страданиях и о своем бессилии помочь ей, то мужество покидает меня, я делаюсь слаб, как дитя.
-- Ну, ну! Брось эти мрачные мысли. Будущее известно одному Богу, а Он не оставит нас. Разве Он не помогал нам до сего времени?!
-- Ты прав, я ропщу напрасно! Спасибо тебе, брат; ты придаешь мне храбрости.
Они еще раз крепко обнялись, и Пепе Ортис удалился почти бегом.
-- Да, я неблагодарный, -- пробормотал дон Торрибио, -- провожая его нежным взглядом. -- Разве меня не любили и разве я не был счастлив, я, бедный ребенок, брошенный на произвол судьбы почти с самого рождения? Надо мужаться и надеяться, как говорит брат! Итак, поборемся; мое дело правое: или я его выиграю, или мои кости побелеют в саванне.
И, проведя нервным движением рукой по лбу, как бы желая стереть остаток слабости, он с бодрым духом принялся готовить скромный утренний завтрак.
Спустя час молодые люди, закусывая, составили план своего смелого предприятия, затем сели на лошадей.
На лужайке они приостановились, чтобы восстановить некоторые следы; Пепе Ортис показал, смеясь, своему брату то дерево, под густой сенью которого он так хорошо укрывался.
После краткого расследования, на которое они потратили не больше десяти минут, они отправились дальше, но на этот раз, несмотря на скорую езду, внимательно присматривались к следам, обозначившимся довольно ясно после неприятеля, и не пропускали ни малейшего изгиба.
Подъехав к тому месту в лесу, от которого было всего несколько шагов до его окраины, дон Торрибио вдруг остановился, осмотрелся вокруг с любопытством и соскочил на землю.
-- Они здесь останавливались ненадолго, -- сказал он брату, передавая ему повод своей лошади. -- Подожди меня у этого ручейка.
Он нагнулся к воде, спокойной, как зеркало, и с минуту смотрел в нее; затем, разувшись и засучив панталоны выше колен, решительно вступил в поток и быстро пошел против течения; вскоре он исчез из виду.
На дне ручья был мелкий песок. В ширину ручей имел пятнадцать футов и от восемнадцати до двадцати футов глубины. Он многократно изгибался под густыми ветвями; переплетаясь, они образовали зеленый свод, с которого свешивались лианы до самой поверхности воды.
Пепе Ортис не двигался с того места, где его оставил брат; он ждал, подавшись немного вперед и приготовившись стрелять при первой надобности. Весь превратившись в слух, он, казалось, пронизывал взглядом густую зелень кустарника, окружавшего его со всех сторон.
Так прошло с полчаса. Внезапно лианы раздвинулись, и среди них показался дон Торрибио, идущий по руслу ручья. Дойдя до брата, он обулся и сел на лошадь.
-- Ну что? -- спросил Пепе, как только они пустились в галоп.
-- А вот что, -- ответил дон Торрибио, -- я не ошибся: они тут останавливались; один из них следовал по течению, другой шел против течения, наломал охапку ветвей в двухстах шагах отсюда, затем снес их обратно, после чего они отправились дальше.
-- Однако, -- сказал, смеясь, Пепе, -- положительно, эти господа сплоховали; зная, что их будут разыскивать двое самых искусных искателей следов буэнос-айреских пампасов, они поступают, точно имеют дело с простыми бродягами -- янки или канадцами, -- и еще рассчитывают ускользнуть от нас! Право, они сумасшедшие!
-- Но все же их расчет был верен, надо отдать им должное. Всадник, которого они послали наломать ветвей, сделал это очень ловко, он нигде не оставил следов после себя. Он оставил лошадь среди течения, а потом уже вошел в воду. Кого угодно это могло бы ввести в обман.
-- Ба-а! Да ты расточаешь им комплименты! Их расчет был верен; теперь я спокоен! -- сказал Пепе, смеясь.
Разговаривая таким образом, искатели следов выехали из леса и направились галопом через саванну. Их езда продолжалась без приключений до заката солнца; к семи часам вечера они были у густого леса, куда и въехали.
-- Стой! -- сказал дон Торрибио. -- Я чувствую, что неприятель находится позади, пусть он опередит нас.
-- Хм! Ты уверен, что мы так близко от него?
-- Эти люди не дальше, чем на три ружейных выстрела от нас, я в этом убежден.
-- А, это другое дело. Что же нам делать?
-- Поужинаем, покормим лошадей, затем поспим часа два -- по очереди, конечно.
-- Значит, мы тронемся отсюда не раньше десяти часов?
-- Не раньше, пусть они считают себя в полной безопасности, пусть думают, что провели нас; а то, если они догадаются, что мы следим за ними, кто знает, куда они могут нас завлечь?! Лучше потерпеть и выждать.
-- Хорошо, как хочешь.
Расседлав и почистив лошадей, Пепе Ортис задал им корму, за который благодарные животные принялись с удовольствием.
Покончив с этим, оба охотника уселись на землю, разложили перед собой остатки провизии и поужинали. Огня не зажигали из опасения, чтобы дым не выдал их присутствия; даже не закурили сигар, этого любимого лакомства каждого охотника.
Утолив голод, Пепе Ортис закутался в плащ, лег под деревом и тотчас же заснул с беспечностью человека, привыкшего к жизни в пустыне.
Дон Торрибио с ружьем в руке растянулся подле кустарника и стал мечтать. Он пролежал в таком положении два часа, без всякого движения, но прислушиваясь к малейшему шуму, нарушающему лесную тишину. Наконец он встал, подошел к Пепе, положил руку ему на плечо и нагнулся к его уху:
-- Восемь часов! -- сказал он чуть слышно. Пепе сразу вскочил на ночи.
-- Что нового? -- спросил он.
-- По-видимому, ничего, -- ответил его брат. -- Следи внимательно!
-- Не беспокойся.
Минуты две спустя Пепе Ортис занял место дона Торрибио, а последний заснул крепким сном. В десять часов дон Торрибио проснулся, но, посмотрев вокруг себя, увидел, что он один.
-- Так! -- проговорил он. -- Пепе на разведке; тут что-нибудь да есть!
Он встал и в ожидании брата оседлал лошадь, чтобы ничто не задерживало их отъезда.
Но Пепе все не возвращался. Прошло целых полчаса, как дон Торрибио проснулся, но ничто не возвещало о возвращении его брата; молодой человек начал серьезно беспокоиться, не зная, чему приписать столь продолжительное отсутствие, и уже собрался было отправляться на поиски, как вдруг ветви соседнего кустарника тихо раздвинулись и перед ним появился Пепе Ортис.
-- Где ты пропадал столько времени? Я уже хотел идти искать тебя!
-- Ты прав, -- сказал Пепе, не отвечая на вопрос брата, -- было кое-что интересное!
-- А-а! -- проговорил дон Торрибио, моментально забыв о своем беспокойстве. -- Я, значит, не ошибся?
-- Скажу в двух словах, а вывод делай сам.
-- Посмотрим, что такое!
-- Только что около трех четвертей часа я преследовал группу всадников, которые, переплыв речку, направлялись во всю прыть к прериям Техаса.
-- А-а! И ты узнал их?
-- К счастью, да. А то Бог знает, сколько времени еще мне пришлось бы преследовать их. Среди них было восемь индейских пеонов и пятнадцать лошадей. Издали казалось, что на всех лошадях сидят всадники, но благодаря лунному свету я увидел, что ошибся. Представь себе: эти негодяи-индейцы посадили на лошадей что-то вроде манекенов, которыми правили так искусно, что в ста шагах возникала полная иллюзия, будто это живые люди. Но я не так глуп, чтобы попасться на эту удочку; я приблизился к ним настолько, что они чуть не задели меня, проезжая мимо. Тогда мне все стало ясно. Пожелав им благополучного путешествия, я поспешил к тебе. Что ты об этом думаешь, брат?
-- Думаю то же, что и ты, вероятно. Платеадос, переправившись через реку, переменили лошадей, приготовленных, конечно, заранее, а усталых лошадей отослали с пеонами, с приказанием углубиться в пустыню и наделать ложных следов.
-- Да, именно так!.. Ты на меня не сердишься за самовольную отлучку?
-- Viva Dios! Напротив, я благодарен тебе: если бы ты не оказался так догадлив, неизвестно еще, сколько драгоценного времени мы потеряли бы на преследование этих дураков.
-- Значит, я хорошо сделал?
-- Даже очень хорошо! Тем хуже для них, что им не удалось надуть нас!
-- Ну, что же мы теперь будем делать?
-- Что? Пойдем опять по настоящему следу, а так как лошади уже готовы, то мы отправимся за этими бандитами немедленно. Право, я ими очень доволен: не думал, что они окажутся так хитры.
Не теряя времени, они вскочили на лошадей и тронулись в путь.
Ночь была светлая, хотя луна слегка заволакивалась облаками; широкая серебристая полоса пересекала прерию по реке Рио-Салинас, на берегах которой росли дикие хлопчатники и кусты. Горизонт терялся за густой, темной массой девственного леса, над которым подымались до неба остроконечные вершины горы; крутые склоны ее представляли самые затейливые рисунки. Правый берег реки обрывался утесом, от которого шли холмы к подножию Сьерры-А-де-Пахарос.
На спуске правого берега реки виднелись развалины жилища, которое несколько лет тому назад должно было представлять из себя внушительного вида ранчо.
Этот мрачный пейзаж при слабом лунном свете и бледном сиянии звезд казался диким и в то же время величественным; это была первобытная и грандиозная природа, вышедшая именно в таком виде из рук всемогущего Создателя.
В саванне царила мертвая тишина, лишь изредка нарушаемая хищными зверями.
Когда наши искатели следов приблизились к берегу реки Рио-Салинас, дон Торрибио остановился и, протянув руку по направлению к развалинам на противоположном берегу, сказал:
-- Посмотри брат, вот ранчо, в котором наверняка были спрятаны лошади для тех, кого мы сейчас преследуем!
-- Очень даже возможно, -- ответил Пепе. -- Я думаю, что мы приближаемся к цели.
-- Я тоже так полагаю. Но теперь начинается самое трудное для нас: пространство вокруг нас все больше сужается; перед нами остается совсем маленькое место для работы; может быть, это и хорошо для нас, а может быть, и скверно, смотря по тому, как мы примемся за дело.
-- Да, да, -- сказал Пепе с уверенностью, -- здесь кончаются охотничьи ухищрения и ловушки, которыми пользуются краснокожие, и начинается работа следопытов.
-- Ты рассуждаешь верно, брат; теперь начинается настоящая борьба. Все, что было до сих пор, пустяки в сравнении с тем, что нам предстоит. Несмотря на всю хитрость этих дьяволов, я надеюсь до восхода солнца перерыть все закоулки их таинственной берлоги, которую мы изучим лучше, чем они сами.
-- Аминь, от всего сердца, брат! Где мы перейдем речку?
-- Вот здесь, по этим следам; предоставим чутью лошадей отыскать брод.
Разговаривая таким образом, молодой человек направил свою лошадь в воду и, отпустив поводья, доверился ее инстинкту. Пепе Ортис следовал за ним, не отставая. Лошади, с минуту потоптавшись на месте, вступили в воду и пошли вперед, не колеблясь. Через десять минут они уже были на другом берегу.
Оба брата соскочили на землю, ввели своих лошадей на ранчо и, привязав их, вышли оттуда.
-- Не оставить ли их здесь? -- спросил Пепе.
-- Я сам подумал об этом, но боюсь, что их украдут и вдобавок еще откроют наше присутствие. Пока я начну поиски, пойди поищи подходящее место, где бы мы могли оставить животных на день-два; раньше нам вряд ли удастся вернуться. Иди же скорее.
Они расстались.
Пепе Ортис вошел в лес и принялся за розыски с увлечением, присущим ему во всем, что касалось исполнения приказаний его брата.
Долго он не мог ничего найти; растущие близко друг от друга деревья и густо переплетенные лианы со всех сторон заграждали дорогу. Это был настоящий девственный лес, где ни люди, ни звери не находили себе приюта. Здесь не было протоптано ни одной тропинки, землю загораживали сухие стволы. Стоячие воды, непроходимые кустарники -- вот все, что удалось обнаружить молодому человеку. Разбитый усталостью от бесполезных поисков, он решил вернуться к брату, чтобы посоветоваться с ним.
Но не прошел он и пяти минут, совсем расстроившись от неудачи, как вдруг ему в грудь ударила лиана и он споткнулся. Он попробовал удержаться, но наткнулся на камень, покрытый мхом, и растянулся во весь рост, к счастью, не причинив себе особого вреда, так как упал на лианы и кусты. Пепе Ортис поднялся, ругаясь про себя, и машинально, как это обыкновенно бывает в таких обстоятельствах, осмотрелся кругом, чтобы уяснить себе причину падения.
Внезапно он вздрогнул и вскрикнул от радости: падая, он сдвинул массу лиан и примял куст позади себя, который заслонял собой красное дерево гигантских размеров. В этом великане, с виду совсем крепком, было громадное дупло; на двенадцать футов в высоту от земли вся внутренность дерева сгнила, осталась только одна кора. Ему, по-видимому, было двести--триста лет, и, по всей вероятности, оно могло простоять еще столько же, прежде чем превратиться в прах.
Пепе Ортис, добравшись до него, проник в отверстие, которое и осмотрел самым тщательным образом, после чего удалился, весьма обрадованный: шесть лошадей могли легко поместиться в этой своеобразной конюшне. Молодой человек скоро нагнал брата, которому, смеясь, и сообщил обо всем.
На ранчо нашелся горох, кукуруза и прочие припасы, оставленные платеадос в расчете на скорое возвращение, чем молодые люди и поспешили воспользоваться; для лошадей хватило бы корму на четыре дня. Затем, найдя под портиком замка несколько ведер, они наполнили их водой и, взвалив все на двух животных, повели их в конюшню, найденную таким странным образом Пепе Ортисом, и прекрасно устроили их там. Затем, сложив в уголок провизию и сбрую, вышли из дупла, завалив вход и прикрыв его лианами, так что кроме них никто не мог заметить следов этого потайного убежища.
Покончив с заботами о лошадях, они начали совещаться.
-- Во время твоего отсутствия, -- сказал дон Торрибио брату, -- я внимательно осмотрел окрестности на расстоянии двухсот квадратных метров, но не нашел никаких следов. Есть только одна, едва заметная тропинка с востока. Со всех других сторон дорога совершенно непроходимая; расчистить ее можно лишь топором, а наши противники были на лошадях. Значит, они пробирались по тропинке, а потому я и приступил к тщательному исследованию последней, рассмотрел ее дюйм за дюймом, но безрезультатно. Если бы дело происходило днем, я, конечно, различил бы малейший след, но при свете луны, заволакиваемой облаками, это было невозможно. Тогда я бросил тропинку и принялся за окраины. Вскоре я заметил по обеим сторонам дороги чуть заметные песчаные валики, прикрытые частью травой, частью листьями. Тут я вспомнил о наломанных ветвях, на которые набрел в ту ночь в лесу, где останавливались платеадос, и мне все стало ясно. Оставив ранчо, они привязали ветви к хвостам лошадей, чтобы замести за собой следы; но им не удалось уничтожить валик, образовавшийся от лошадиного галопа.
-- А что ты хочешь, брат, -- сказал Пепе Ортис насмешливо, -- нельзя же предусмотреть абсолютно все! Несмотря на все хитрости, они позабыли о пыли, скапливающейся посреди дороги, которая, что весьма естественно, отбрасывалась в стороны. Итак, теперь ты напал на след?
-- Да, и на этот раз, клянусь тебе, не упущу его! Ну, теперь, брат, в дорогу, мы и так потеряли немало времени!
-- В дорогу! -- весело воскликнул Пепе Ортис.
Они решительно вступили на тропинку, идя особенной, развалистой походкой, свойственной лишь лесным охотникам. Вскоре тропинка затерялась, и перед искателями следов отовсюду выросли препятствия. Но ничто не могло заставить их отступить или даже замедлить шаги. Они продолжали продвигаться вперед, с глазами, устремленными скорее к небу, чем к земле. Доверяясь своему необыкновенному чутью, им удавалось держаться нужного направления. Они долго шли радом, не произнося ни слова, проходя по тому самому месту, где два часа тому назад проезжали их недруги.
-- Ага! -- проговорил дон Торрибио, внезапно останавливаясь. -- Здесь они устроили привал.
-- Да, -- сказал Пепе Ортис, -- ветви они отвязали, а ноги лошадей обернули войлоком.
Дон Торрибио направился прямо к расщелине, куда были брошены ветви.
-- Посмотри, -- сказал он брату, -- вот где они освободились от ненужных больше ветвей! -- И он указал на несколько листьев, валявшихся вокруг.
-- Ну, пойдем дальше, -- сказал Пепе, смеясь, -- думаю, скоро мы найдем еще что-нибудь новенькое.
Действительно, вскоре они заметили еще одно место, где всадники остановились; даже на гладких камнях их опытные глаза улавливали следы.
Остальное было для них сущим пустяком: они прошли сквозь лабиринт скал, как по знакомой дороге, и очутились у входа в грот.
-- Уф! -- произнес Пепе Ортис. -- Наконец-то мы добрались до знаменитой асиенды дель-Энганьо, на которую еще никто не проникал.
-- Молчи и зажги факел, -- сказал дон Торрибио шепотом, -- надо быть осторожнее, чтобы с первых же шагов не потерпеть неудачу.
Пепе притих и зажег лучину, которую достал из своего ягдташа.
Они вступили в грот.
-- Что за странный памятник, -- проговорил дон Торрибио, -- он напоминает мне камни Кариака. Он попал сюда не случайно и должен иметь какое-то значение.
Затем он процедил сквозь зубы:
-- "Остерегайтесь дольменов [ друидический памятник. -- Примеч. перев.]". А-а, это как раз дольмен, значит, я должен быть настороже. Но почему он находится именно здесь, у стены, тогда как его место у входа или же посреди грота?
-- Не осмотреть ли нам стены? -- спросил Пепе.
-- Сейчас так и сделаем, дай-ка мне лучину!
-- На, бери.
Молодой человек, подойдя к стене, начал внимательно разглядывать ее.
-- Хм! Что бы это значило? -- проговорил он через минуту.
Он увидел две головки от гвоздей, почти не заметные, воткнутые по одной линии на расстоянии двух футов одна от другой. Придвинувшись лицом к стене почти вплотную, он несколько минут рассматривал их поочередно и вдруг вздрогнул, заметив на левой головке гвоздя микроскопическое пятнышко желтовато-черного цвета.
-- Это пружины, -- сказал он, -- причем на левую только что надавливали, судя по этому пятнышку. Вот что значит курить папиросу -- никотин остается на пальцах, и если при этом потными руками дотронуться до пружины, она непременно запачкается. Теперь мне все понятно!
-- Что же ты понял, брат? -- спросил Пепе Ортис с любопытством.
-- О! Все очень просто. Ты видишь эти две пружины, не правда ли?
-- Прекрасно вижу.
-- Правая гораздо заметнее, тогда как левая едва видна!
-- Правда.
-- Эта правая пружина -- секретный страж невидимого входа в подземелье, который скрывается за этой стеной. Но горе тому любопытному или шпиону, который, заметив ее, пожелает воспользоваться ею: он надавливает на нее пальцем -- трах, и вдруг распрямится невидимая пружина, земля под ним провалится, и он исчезнет навеки в ловушке или же, что еще вероятнее, камень, помещенный как бы для равновесия на гранитном пьедестале, сам собой отодвинется и убьет его наповал. Понял?
-- Отлично. Это же просто гениально!
-- Очень даже гениально, действительно! Но рядом с этой пружиной -- вторая, с левой стороны, которую, кроме нас, никто бы не заметил. Если на эту пружину слегка надавить пальцем, она откроет невидимую дверь. Не более как час тому назад ею пользовались, но тот, кто ее надавливал, забыл предварительно вымыть руки, а потому и запачкал ее никотином, правда совсем немного, но достаточно для того, чтобы я заметил.
-- Все это в высшей степени логично; кроме того, ты забываешь...
-- Что такое?
-- Наставление Лукаса Мендеса: левая сторона -- хороша, так как находится со стороны сердца.
-- Ах да! Ведь ты прав; он все предвидел, и все пока происходит так, как он сказал. Слава Богу! Я нажимаю!
-- Что ж, нажимай!
Дон Торрибио надавил на пружину; часть стены тотчас же повернулась и открыла вход в подземелье.
-- А-а! Теперь они в наших руках! -- вскричал Пепе Ортис.
-- Клянусь честью, и я начинаю убеждаться в этом! Иди за мной.
Они решительно вступили в подземелье, и стена сама закрылась за ними.