Между тем Поблеско сделалось очень неловко, пока Паризьен так обращался с его свитой.
Том сжимал его все больше и больше, и если б Оборотень не подоспел вовремя, молодой человек был бы задавлен.
Горло Поблеско до того было стиснуто, что ему потребовалось несколько минут для того, чтоб прийти в себя.
-- Вы разбойники, злодеи! -- кричал он, когда наконец успел произнести несколько слов.
-- Разбойники! Вам угодно смеяться, милостивый государь, -- ответил Оборотень насмешливым голосом, -- если мы отнимем у вас оружие и бумаги, то за это оставим вам ваш кошелек. Верьте мне, вы слабее нас, покоритесь добровольно.
-- Негодяи! -- проворчал с бешенством Поблеско.
-- Негодяй и разбойник только вы, милостивый государь, -- сказал тогда капитан сухим голосом с выражением неимоверного презрения. -- Разве мы на вас напали? А теперь, когда вы доведены до невозможности и бессилия вредить нам, извините-ка, если можете, ваше поведение. Я готов вас выслушать.
-- Если вы тот, кем я вас предполагаю, мое поведение не имеет надобности в извинении. Вы прекрасно понимаете, какая причина заставляет действовать меня.
-- Я не знаю, на что вы намекаете. Я отвечу вам только, что бесчестный поступок никогда не может быть оправдан.
-- Может быть. Во всяком случае я сделаю вам вопросв свою очередь.
-- Какой?
-- Осмелитесь ли вы утверждать, что вы меня не узнали в эту ночь в гостиной Штаадта? Я видел, как вы вздрогнули, когда ваш взгляд устремился на меня.
-- А если бы и так, что вы заключаете из этого?
-- Я заключаю то, что вы меня узнали, знаете мое имя, знаете кто я, и что вы обманули, назвав себя Розенбергом и утверждая, что обе дамы, сопровождающие вас, ваша жена и мать.
-- Если меня зовут не Розенберг, как вы уверяете, то как же? Я жду, чтоб вы мне сказали это.
-- Ваш способ отвечать другим вопросом на мой вопрос нисколько не удивляет меня. Это доказывает мне, напротив, что я не ошибся и что вы именно тот, кого я узнал.
-- Как вам угодно. Поле предположений обширно. Ваша воля блуждать по нему. Только позвольте мне не следовать за вами. Положим, что я ношу сегодня другое имя, а не то, которое мне принадлежит, то я полагаю, не вам должен я признаваться в этом. Между нами не существует дружелюбной связи, такой короткой, которая давала бы вам право на такое доверие с моей стороны.
-- Но ведь вы знаете мое имя?
-- Да, это правда, я знаю ваше имя. Я знаю даже, кто вы, или, по крайней мере, за кого вы себя выдаете, потому что в вас все мрачно и таинственно. Но с Божией помощью нам удастся когда-нибудь разъяснить все эти потемки, за которыми вам угодно скрывать вашу личность.
-- Послушайте, после такого признания один из нас лишний на земле. Я в ваших руках, убейте меня, потому что, клянусь вам, если вы выпустите меня, я вас убью.
-- Как вам угодно. Вы, без сомнения, учились в хорошей школе, и если б я позволил вам, вы применили бы на практике несколько минут тому назад уроки убийств, полученные вами. А мне, признаюсь вам, неизвестна наука убивать безоружного человека. Я мог бы, пожалуй, согласиться на дуэль, но я имею правило скрещивать шпаги или размениваться пистолетными пулями только с честным человеком. Теперь, поверьте мне, разойдемтесь; только не попадайтесь больше в мои руки.
-- О, проклятый человек! Я отомщу.
Капитан пожал плечами и не отвечал.
-- Это решено, вы отомстите... если можете, -- сказал с насмешкой Оборотень. -- Ну, что нам делать с этим красавчиком и его товарищами? -- продолжал он, обращаясь к капитану.
Мишель сказал ему шепотом несколько слов.
-- Хорошо придумано, -- сказал Оборотень, смеясь. -- Пошлите-ка ко мне моего мальчугана.
Мишель удалился медленными шагами и стал возле повозки, которая отъехала на несколько шагов.
-- Поди сюда, Зидор, -- сказал Оборотень. Наклонившись к его уху, он шепотом отдал ему приказание.
Мальчик побежал к Паризьену.
-- Теперь мы остались вдвоем, мой красавчик, -- обратился контрабандист к своему пленнику и вытащил из-под платья сверток веревок.
-- Что намерены вы делать?
-- Повиноваться полученным мною приказаниям, вот и все. Это простая формальность, чтобы не допустить вас сыграть с нами слишком скоро одну из тех скверных штук, которую вы, без сомнения, замышляете. Вы видите, что я деликатно поступаю с вами. Я мог бы вас обыскать, но не сделал этого, поэтому послушайтесь меня и будьте милы.
Поблеско вздрогнул; он подумал о своем поясе. Улыбка ненависти мелькнула на его губах, побледневших от гнева, и он покорился.
-- Делайте, что хотите, -- сказал он.
-- Я так и намерен, -- ответил тот все с насмешкой. Тогда он начал связывать своего пленника, и когда удостоверился, что ему будет совершенно невозможно освободиться от своих уз, завернул ему голову и лицо носовым платком, а потом засунул ему в рот вместо кляпа галстук, который снял с него, когда освобождал от зубов Тома.
-- Вот и кончено, -- сказал контрабандист с видом удовольствия.
Тогда он взвалил Поблеско на плечи и пошел к Паризьену, который, со своей стороны, делал то же самое со своими пленниками.
-- Э, э! Мастер же вы, приятель; славно вы исполнили свое дело, -- сказал контрабандист, восхищаясь тем, как Паризьен связал бедняг, которых прежде отделал так славно.
-- Я не умею говорить по-немецки, -- ответил Паризьен угрюмым тоном, -- но я был в Африке в плену у арабов, они меня научили делать петли и узлы. Вы видите, что это может пригодиться при случае. Ничего не может сравниться с опытностью, -- прибавил он философически. -- Помогите-ка мне теперь.
Они перенесли своих пленников в лес, осторожно положили на землю довольно далеко друг от друга, по два с каждой стороны.
-- Почему бы не положить их всех вместе? -- спросил Паризьен, когда эта предосторожность была принята.
-- Какой же ты дурак при всем твоем уме, Паризьен, друг мой, -- сказал, смеясь, Оборотень, -- разбросав таким образом наших пленников, мы принуждаем тех, которые пойдут отыскивать их, потерять гораздо больше времени, а этим потерянным временем мы воспользуемся, чтобы улепетнуть. Понимаешь ли теперь?
-- Правда, я более ничего, как дуралей, мне это в голову не пришло. Мысль хорошая. Я воспользуюсь ею при случае. А с лошадьми-то что мы сделаем? Звери хорошие; жаль оставлять их здесь.
-- На этот раз, Паризьен, мой амурчик, ты прав. Мы переменим нашу инфантерию на кавалерию; для нас это будет выгодно.
-- Ну и прекрасно. А мне уже начинало надоедать идти как бродяге.
Лошади были отвязаны и приведены к повозке. Все трое сели на седла и поехали.
Дамы присутствовали невидимо при всем происходившем. Они сначала было испугались, но почти тотчас успокоились и были расположены теперь весело продолжать свой путь.
-- Подъезжай сюда, Паризьен, -- сказал Мишель через минуту.
-- К вашим услугам, капитан.
-- Ты знаешь, что я очень доволен тобою. Ты очень кстати нам помог.
-- Это вы, верно, говорите об ударах-то ружьем, капитан. Я уверен, что у них болит поясница, -- ответил он, смеясь и крутя усы.
-- Расскажи нам, как ты успел так кстати нам помочь. Не будь славной собаки Оборотня, нам пришлось бы довольно плохо, и ты явился как раз в пору.
-- Вот вам в двух словах как было дело, капитан. Я с высоты моего насеста увидал, как вы поехали, а Оборотень сделал мне знак, на который я ему ответил. Не так ли, Оборотень?
-- Я уже сказал это капитану, который тревожился о тебе, и прибавил: не беспокойтесь, если Паризьен нейдет, то это, верно, потому, что у него есть на это причины.
-- Ах! Да, и причины-то важные, капитан. Представьте себе, что в ту минуту, как вы выходили из дома, не подозревая ничего, я с высоты своего насеста видел все, что происходило внутри, и приметил вдруг трех человек, которые выводили лошадей оседланных. Потом в ту же минуту явился господин, тот самый, которого собака так хорошо отделала, и отдал приказания тихим голосом. Тогда молодцы сели на седла и стали около калитки, готовые, вероятно, ехать по первому сигналу. Натурально, эта проделка показалась мне подозрительной. Тогда, вместо того, чтобы сойти, я скрылся еще с большим старанием, решившись дождаться конца этой проделки. Я ждал недолго, не более четверти часа; потом высокий блондин сделал знак человеку, который стоял возле калитки. Тот отворил ее, и мои молодчики поскакали как будто их мчал черт. Надо думать, что у них лошадей было недостаточно, потому что один сидел позади другого на одной лошади.
-- Это правда, -- сказал капитан, -- их было четверо, а у них было три лошади.
-- Как только они исчезли на повороте дороги, я посмотрел на двор, чтоб удостовериться, все ли в порядке, и видя, что никто больше не шевелится, я поспешно спустился с дерева и бросился в погоню за ними. К счастью, в одном месте они остановились довольно долго и советовались между собою, вероятно, приготовляя план нападения. Это дало мне время догнать их, и так как ноги у меня довольно проворные, я не потерял их из виду. Когда увидал, что они остановились и сошли с лошадей, я тихо подошел, чтобы наблюдать за ними. Потом, когда улучил минуту, накинулся на них и порядком отвалял им бока.
-- В этом надо отдать тебе справедливость, -- ответил, смеясь, капитан, -- ты исполнил это с жаром.
-- Вы знаете, капитан, в этих делах нельзя давать поблажки. Если они недовольны, так стало быть на них угодить трудно.
Разговор продолжался таким образом целый день.
К вечеру путешественники, ехавшие по дороге, указываемой Оборотнем, рассудили, что между ними и врагами их расстояние уже довольно значительное, так что им нечего опасаться погони. Поэтому они направились к дому довольно красивой наружности, который приметили довольно недалеко перед собою и в котором намеревались просить гостеприимства.
-- Где мы? -- спросил капитан своего проводника.
-- Капитан, -- ответил Оборотень, -- мы выехали из Нижнерейнского департамента и въезжаем в департамент Мерта.
-- Как! Мы уже так далеко от Страсбурга?
-- Извольте обратить внимание на то, капитан, что мы едем уже три дня.
-- Это правда, я совсем об этом забыл. Вы знаете эти места?
-- Мы уже не в Эльзасе, а в Лотарингии, но я оба края знаю хорошо. Слава Богу, давно разъезжаю я по ним!
-- Не близко ли мы от какого-нибудь города?
-- Очень близко, капитан; мы милях в пяти от Саарбурга. А в эту минуту находимся в полулье от большой и красивой деревни Абрешвилер. Вон посмотрите-ка направо; на верху горы видите этот дом? Я вас веду туда.
-- Это место прекрасно выбрано для защиты от неожиданного нападения.
-- Это ферма называется "Высокий Солдат".
-- Какое странное название!
-- Но очень приличное, капитан. Об этой ферме есть легенда. Во время первой республики пруссаки получили тут трепку, которую должны еще помнить. Хозяин этой фермы был великан и с помощью своих восьми работников изрубил косами отряд более чем в пятьдесят солдат, которые хотели ограбить его ферму. Убив их, он бросил их в колодезь, где они находятся и по сие время.
-- Пусть там остаются себе на здоровье, -- сказал Мишель, -- а что сделалось с великаном?
-- Кажется, это его разохотило. Он отправился волонтером с Пишегрю. О нем ничего не было слышно неизвестно сколько лет, потом в один прекрасный день он появился с деревянной ногой и с одним глазом. Он сделался генералом. Хорошее было времечко! Потребно было только мужество и уменье драться хорошо.
-- Да, -- пробормотал Мишель про себя, -- но тогда были хорошие начальники, тогда защищали святое дело. А теперь не то. Далее? -- прибавил он вслух.
-- Бедный старик сказал, что хочет умереть на своей ферме, и сдержал слово. Он дожил до 1849, рассказывая нам о сражениях республики, которые называл сражениями гигантов. Смешно, что этот старый солдат никогда не говорил об империи. Впрочем, он умер вовремя, чтобы не видеть падения республики, столь драгоценной его сердцу. На похоронах его были тысячи людей, пришли за десять лье, даже из Фальсбурга и Нанси. Большие почести оказали ему. А посмотрите-ка, что за прихоть! Он захотел, чтобы его похоронили возле того колодезя, куда он бросил пруссаков. Он уверял, что будет караулить их. Вы увидите его памятник; ничего не может быть великолепнее.
-- Да, да, -- сказал молодой человек с энтузиазмом, -- Эльзас и Лотарингия настоящие французские земли; во время первой республики они производили героев для защиты отечества и произведут опять. Что значит несколько поражений и неудач? Пусть положат на весы победы и поражения французов и увидят, что если мы бывали иногда побеждены, то всегда поднимались сильнее и чаще бывали победителями. Но ускорим шаги. Солнце закатывается, а мне хотелось бы поскорее доехать до этой фермы.
-- Она вся принадлежит одной семье. Вы увидите ее. Это сильные молодцы, лихие французы, дровосеки, которые одним ударом топора срубают десятилетний дуб.
Тропинка становилась круче, и ночь совсем настала, когда путешественники доехали до высокой площадки, на которой находилась ферма.
К счастью, ночь была прекрасная и луна светила так ясно, как день.
На ферме их приметили давно и вышли к ним навстречу.
Оборотень, без сомнения, знал жителей, потому что был принят с большими знаками радости и дружбы; по милости его путешественники, которых он привел, были прекрасно приняты.
Дамы и Мишель ушли в комнаты, предложенные им, а так как это была уже Лотарингия, а не Эльзас, и, следовательно, семейству Гартмана нечего было опасаться, дамы и молодой человек поспешили надеть платье простое, но более приличное их положению, Мишель с радостью снял свою фальшивую бороду, а мать его и сестра свои парики. Когда наши три действующих лица вошли в кухню, где им накрыли на стол вместе с жителями фермы, они произвели на своих хозяев впечатление гораздо благоприятнее того, которое сделали сначала.
Мишель надел охотничий костюм, позволявший носить оружие, не привлекая внимания.
Когда Паризьен приметил своего капитана, он ударил себя кулаком, так что чуть не выбил себе зубы.
-- Ей-богу! -- вскричал он. -- Когда я подумаю, что мне не пришло в голову поприодеться немножко! Подождите-ка, я скоро явлюсь.
Он выбежал и никто не обратил на него внимания, но через десять минут он появился в своем мундире, подтянутый так, как будто приготовился на смотр.
Если Паризьен намеревался произвести эффект, то он остался доволен. Он произвел эффект изумительный. Приметив костюм зуава, столь популярный во всех наших восточных провинциях, жители фермы вскрикнули с энтузиазмом. Все наперерыв пожимали ему руку.
-- Оставьте меня в покое, -- сказал он. -- Не занимайтесь мною, а посмотрите-ка на этого молодого красавца. Это мой капитан; храбрец, знаете, хотя вид у него такой невинный. Он не хотел надеть мундир, потому что мы здесь одинокие, но он как ни есть храбрец.
Хозяин фермы, человек лет шестидесяти, с седыми волосами, по-видимому, сохранивший всю бодрость и всю крепость молодости, подошел к молодому человеку и чистосердечно протянул ему руку.
-- Добро пожаловать на ферму "Высокий Солдат"; вы здесь у себя.
-- Я знаю историю вашей фермы, -- любезно сказал капитан, -- и действительно, среди вас я считаю себя как между родными.
Сели за стол. Фермер посадил капитана по правую свою руку, возле себя и своей жены, а Паризьена по левую, и ужин начался с тем дружелюбием, которое теперь так редко встречается на фермах наших центральных департаментов.
По окончании ужина жена и дочери фермера увели к себе госпожу Гартман и ее дочь.
В одиннадцать часов вечера все спали на ферме.
Капитан имел намерение отдохнуть дня два на ферме "Высокий Солдат", не только из признательности к фермеру за его гостеприимный прием, но в особенности для матери и сестры, которые, не привыкнув к лишениям, а особенно к таким тягостным путешествиям, буквально выбились из сил.
Но так как он должен был выполнить чрезвычайно важное поручение, а время не терпело, с другой стороны, неприятель мог быть ближе, чем предполагали, Мишель решился не отлагать своего путешествия более чем на два дня, время решительно необходимое, думал он, для того, чтобы мать и сестра собрались с силами и могли следовать за ним.
Только, так как нельзя было пренебрегать никакими предосторожностями и следить за событиями, капитан решился послать с утра Оборотня за сведениями.
Как только солнце взошло, капитан вышел из своей комнаты на двор, где нашел Паризьена и Оборотня, спорящих по обыкновению, то есть рассуждающих, должны бы мы сказать, потому что эти два человека имели искреннюю привязанность друг к другу и ссоры не имели неприятных последствий.
-- Что у вас тут? -- спросил Мишель, неожиданно появляясь перед ними.
-- Да вот, капитан, с позволения вашего сказать, -- ответил Паризьен, -- этот скот Оборотень становится все глупее; он надумал теперь критиковать третий зуавский полк; говорит, что это хорошие, очень хорошие солдаты, чтобы драться с арабами, но что они не умеют справляться с острыми касками; а я отвечаю ему, что так как разговор должен происходить на штыках, то нет никакой надобности знать по-немецки. Больше ничего, капитан.
-- Вы оба правы, -- ответил Мишель, улыбаясь. -- Только твой собеседник больше прав.
-- Почему же так, капитан?
-- По той простой причине, что ты старый солдат, а он сравнительно с тобою рекрут, не понимающий, как надо драться с арабами. Вместо того, чтобы спорить, ты должен бы объяснить ему, как дела-то происходят в Африке; я уверен, что он сознался бы в своей ошибке.
-- Вот опять это не пришло мне в голову. Решительно, я ржавею, капитан. Мне нужно увидеть мой полк. Мне недостает кое-чего.
-- Полно, полно, будь спокоен, старый товарищ, мы скоро увидим твой полк.
-- Да услышит вас небо, капитан! Право, у меня сердце болит в разлуке с друзьями. Разве мы остаемся здесь, капитан?
-- Еще не знаю. Это будет зависеть от состояния края. Теперь я ничего не могу сказать. Мне именно нужен ты для этого, -- прибавил Мишель, обращаясь к Оборотню.
-- Я к вашим услугам, капитан. О чем идет дело?
-- Дело идет, товарищ, о том, чтобы осмотреть окрестности и удостовериться, спокоен ли край, а если б мы могли, остаться здесь дня два с этими добрыми людьми, которые так горячо приняли нас и которым я хотел бы доказать мою признательность, оставшись несколько времени с ними, хотя эти два дня!
-- Это легко, капитан; я могу даже ехать сейчас, если вы желаете.
-- Принимаю твое предложение.
-- Будьте спокойны, я знаю, где собрать сведения. Можете положиться на те, которые я доставлю вам.
-- Я знал это заранее, друг мой.
-- Скажите, капитан, не поехать ли мне с ним? -- спросил Паризьен.
-- Нет, это было бы неблагоразумно.
-- Как неблагоразумно, почему же?
-- По твоему мундиру тебя узнают везде и предположат, что в окрестностях есть войска. Оставайся спокойно здесь, отдохни; это будет лучше.
-- Как хотите, капитан. А мне бы желательно сделать маленькую прогулку.
-- Подождешь другого дня, вот и все.
-- Нечего делать, если вы этого желаете.
Оборотень свистнул своей собаке, пожал руку, протянутую ему капитаном, и удалился большими шагами.
-- Экой счастливец этот скот Оборотень! -- заворчал Паризьен, смотря, как удаляется его товарищ. -- Он может ходить куда вздумает, и никто ему не скажет: куда ты идешь?
День прошел спокойно.
Дамам было хорошо среди этой семьи, где они получили такой радушный прием и где все ухаживали за ними.
К восьми часам вечера Оборотень вернулся.
С первого взгляда капитан угадал, что он узнал дурные известия.
-- Ну! -- спросил он после ужина, когда дамы ушли спать. -- Что нового?
-- Нового много, капитан, -- отвечал он. -- Наши дела все больше запутываются. Все идет хуже. Страсбург обложен.
-- Обложен! Верно ли ты это знаешь?
-- Верно. Осада началась. Вы видите, ваше поручение теперь не имеет цели. Все сношения прерваны.
-- Это правда. Однако, я должен выполнить его. Может быть, армия, подоспевшая на помощь, успеет заставить снять осаду.
-- Дай-то Бог, капитан. А пока пруссаки жгут и грабят города. Что хотите вы делать?
-- А ты что будешь делать?
-- На вашем месте, так как вы хотите продолжать путешествие и притом вам нельзя поступить иначе, я поехал бы как можно скорее. С минуты на минуту пруссаки могут показаться в окрестностях. Если б дело шло только о нас, это не значило бы ничего, но с вами ваша мать и сестра, мы должны защитить их во что бы то ни стало.
-- Ты прав. Мы поедем завтра на рассвете. Дай Бог, чтобы не было поздно!
-- О! Нет. Может быть, мы встретим уланов, и то я сомневаюсь. Но от них мы освободимся, хоть будь с ними сам черт.
-- Ступай отдыхать. А завтра, слышишь, на восходе солнца...
-- Хорошо, капитан. Завтра я буду готов.
-- Вот жребий-то какой! -- сказал Паризьен. -- Нельзя и двух дней отдохнуть. Первая острая каска, которая попадется мне под руку, поплатится мне за это.
-- Вы слышали Оборотня, хозяин, -- обратился капитан к фермеру. -- Вы видите, я должен, к моему величайшему сожалению, расстаться с вами.
-- Да, капитан. Эти бедные дамы меня тревожат. Зачем не оставите вы их здесь? Они будут в безопасности у нас. Я стану их защищать, как дочерей или родственниц.
-- Знаю, друг мой, и благодарю вас; к несчастью, это невозможно. Мать мою и сестру ждут в Меце; там они будут вне всякой опасности.
-- Это правда. Я не настаиваю, капитан. Только вспомните, что вы оставляете здесь друзей, желающих найти случай умереть за вас.
-- Благодарю, -- ответил он с волнением, дружески пожимая ему руку.
На другой день на рассвете путешественники простились с этой превосходной и патриархальной семьей.
Дамы были печальны. Мрачное предчувствие сжимало им сердце. Им казалось, что они расстаются не с посторонними, которых узнали несколько часов тому назад, а с дорогими друзьями, которых, может быть, не увидят никогда.
Фермерша и ее дочери непременно хотели удержать их.
К несчастью, надо было расстаться, и путешественники отправились в путь, очень печальные на этот раз и даже в большем унынии, чем уезжали из Страсбурга.
День был великолепный. Путешественники проезжали по первобытному пейзажу, живописная красота которого имела большое сходство с пейзажами французской Швейцарии.
На склонах гор виднелись деревни, полузакрытые мрачной зеленью черных дубов и черешней.
На высоких вершинах виднелись, как орлиные гнезда, феодальные развалины.
Каскады падали с высоких пригорков и убегали с таинственным журчанием под траву долин.
Солнце ласкало своими лучами эти столетние леса и заставляло сверкать, как бриллианты, капли росы, которые на каждом листе сияли пестрыми отблесками.
Величественное безмолвие царствовало во всей этой природе, безмолвие, нарушаемое по временам звуком колокола какой-нибудь отдаленной церкви.
Путешественники, для большего удобства, оставили лошадей на ферме "Высокий Солдат". Они шли лесом по извилистой тропинке, которая огибала Саарбург, где они не хотели останавливаться и который проехали к девяти часам утра.
В одиннадцать часов они остановились позавтракать, а более для того, чтоб собрать сведения в Гильбисгейме, за два лье от Саарбурга.
Большое беспокойство царствовало в деревне. Жители переезжали.
Оборотень отправился за сведениями и не добился положительного ответа.
Пруссаков еще не видали, но ходили слухи, что они показались уже в деревнях близлежащих, взяли с жителей выкуп и наделали страшные опустошения.
Однако никто не мог назвать, в каких именно деревнях происходили эти происшествия.
Путешественники посоветовались между собою и решились подвигаться вперед, несмотря на мнение Оборотня, уверявшего, напротив, что лучше отступить к Саарбургу и ждать событий.
Но дамы спешили в Мец. Они уверяли, довольно основательно, что чем более ждать, тем опасность сделается больше; что лучше подвергнуться какому-нибудь риску, который, может быть, в действительности и не существует, чем терять драгоценное время и дать возможность немецким войскам окончательно прервать все сообщения.
Поехали в час пополудни. Мишель все более тревожился. У него невольно сжималось сердце. Словом, у него было одно из тех инстинктивных предчувствий, которые овладевают людьми самыми твердыми при приближении неизбежной опасности.
Три путешественника удвоили осторожность. Они ехали по лесу, насколько было возможно, и с чрезвычайными предосторожностями.
К трем часам пополудни выехали они на большую дорогу и приметили перед собою белые дома и высокую колокольню деревни на склоне пригорка, полузакрытую деревьями.
-- Какая это деревня перед нами? -- спросил Мишель. -- Она кажется довольно важною.
-- Это Дидендорф, -- ответил Оборотень. -- Кажется, мы хорошо сделаем, если остановимся здесь и не поедем дальше, прежде чем узнаем о положении края.
-- Я сам то же думаю, -- ответил Мишель, -- тем более, что дорога, по которой мы едем, прямо приведет нас обратно в Эльзас, который должен быть совершенно занят прусскими войсками.
-- Дидендорф на границе Эльзаса, -- ответил Оборотень. -- Я думаю, что нам не следует входить туда, не наведя справок. Если вы согласны, я пойду вперед и немножко разузнаю.
-- Вы правы. Тем более, что мы только на расстоянии ружейного выстрела от деревни, -- ответил Мишель.
-- Слишком поздно! -- вдруг вскричал Паризьен. -- Надо теперь думать о нашей защите.
Огромный шум вдруг поднялся со стороны Дидендорфа, шум, подкрепляемый ружейной перестрелкой, потом толпа мужчин, женщин, детей выбежала из деревни и разбежалась во все стороны с криками испуга.
Ничто не может передать страшного вида подобного зрелища.
Растрепанные женщины несли детей на руках, целые семейства на телегах, быки и бараны, бегавшие среди толпы, обезумевшей от страха, опрокидывавшие все на пути и растаптывавшие ногами несчастных, слишком слабых, чтоб сопротивляться.
Несколько крестьян, вооруженные цепами, косами, ружьями, прятались за деревьями, за пригорками, великодушно жертвовали собою, чтобы защищать отступление и спасти дорогие существа.
Скоро поток народонаселения нахлынул не только на дорогу, но и на склоны холмов и окружил путешественников, которые были остановлены таким образом и находились в невозможности податься ни вперед, ни назад.
Скоро приметили двадцать прусских всадников, которые следовали за отрядом пехоты из пятидесяти человек с острыми касками.
Позади этих солдат пламя виднелось над домами. Деревня горела.
Жители Дидендорфа не сдались без сопротивления. Борьба была ожесточенная, но крестьяне, дурно вооруженные и лишенные начальников, были принуждены уступить, что они делали, однако, продолжая защищаться.
За деревней, наилучше вооруженные между ними собрались и продолжали ожесточенную борьбу.
-- Ей-богу! -- вскричал Мишель с великодушным негодованием. -- Неужели мы позволим горсти грабителей истребить таким образом все это народонаселение? Вперед, следуйте за мною, друзья мои.
Все трое решительно бросились в толпу и скоро очутились в первом ряду.
Вид мундира Паризьена произвел магическое действие на крестьян.
-- Зуавы! Вот зуавы! -- кричали они.
-- Вперед! Вперед!
-- Смерть пруссакам!
-- Вперед и да здравствует Франция! -- вскричал Мишель.
-- Смерть грабителям! -- повторяли все.
Пруссаки, уверенные в победе, уже не укрывались за домами, а неблагоразумно вышли на открытую местность, думая, что им стоит только уничтожить это испуганное народонаселение.
Но крестьяне, подстрекаемые присутствием зуава и рыцарской осанкой Мишеля, в котором инстинктивно узнали офицера, решительно устремились на пруссаков со своими косами и цепами, подрезывали ноги лошадям и убивали их.
Пруссаки были принуждены отступить к деревне, но те из крестьян, которые спрятались за домами, приметив внезапное поражение неприятеля, выбежали на улицу и напали на пруссаков сзади.
В эту минуту послышался стук барабана, бьющего к атаке, и человек сто устремились как лавина с высоты скал, бросились на пруссаков и страшно поражали их.
Эти люди, явившиеся так кстати, были вогезские вольные стрелки.
Пруссаки скоро обратились в бегство.
-- Боже мой! -- вскричал Мишель. -- Матушка, сестра! О, как я мог их забыть?
-- Не бойтесь, -- сказал Оборотень, -- я оставил моего мальчугана и Тома возле повозки. Мы сейчас их отыщем.
Они бросились к повозке; она была отпряжена. Мишель приподнял крышку лихорадочной рукою: повозка была пуста; обе дамы, ребенок и собака исчезли.
Мишель побледнел как мертвец и повалился на землю без чувств.
Напрасно в продолжение двух дней Мишель, контрабандист и Паризьен занимались самыми подробными розысками. Обеих дам, без сомнения, увлекли беглецы. Не было возможности получить малейшие сведения о них.
Мишель обезумел от горя; на все утешения своих товарищей он отвечал:
-- Они умерли. Я никогда их не увижу! Как я осмелюсь теперь показаться моему отцу, который поручил их мне!
Напрасно Оборотень уверял его, что, по всей вероятности, дамы находились в безопасности в какой-нибудь отдаленной деревне; он с унынием качал головой и впадал в мрачное безмолвие.
-- Послушайте, -- сказал ему, наконец, Оборотень, -- вы должны исполнить поручение; я теперь вам бесполезен; продолжайте ваш путь с Паризьеном, а я останусь здесь. Я должен отыскать моего сына. Положитесь на меня. Я обыщу все деревни, и если те, кого мы лишились, не умерли, я даю вам честное слово, что отыщу их.
-- Сколько дней просишь ты у меня? -- ответил Мишель мрачным голосом.
-- Две недели. Уезжайте без опасения. Через две недели вы найдете меня здесь и, надеюсь, с хорошими известиями.
-- Дай-то Бог! -- ответил молодой человек с унынием.
-- Итак, через две недели.
-- Через две недели.
-- Прощайте.
-- До свидания.
Они пожали друг другу руки.
Капитан и Паризьен продолжали свой путь к Мецу.
Оборотень пошел в горы один, печальный, мрачный, но с решимостью.
Ему оставалось теперь свести страшные счеты с пруссаками.