Несколько часов спустя после только что описанных нами событий, те есть утром восьмого августа, в доме диктатора сновала масса курьеров, прибывших из окрестностей города и беспрерывно следовавших один за другим. Ни один из этих курьеров не останавливался в канцелярии, генерал Корвалан приказывал сразу провожать их в кабинет Розаса.
Начальник штаба его превосходительства с девизом посреди живота, с эполетами, сползшими на спину и с маленькой шпагой, болтавшейся между ногами, ходил взад и вперед по большому двору дома, подобно лунатику, чуть не падая от усталости и бессонной ночи.
Лицо диктатора было мрачно: он читал донесения своих агентов, извещавших его о высадке Лаваля, о числе владельцев асиенд, вышедших навстречу генералу унитариев со своими лошадьми и слугами и т.п. Он отдавал распоряжения, которые необходимо исполнить как в главной своей квартире в Сантос-Луаресе, так и в городе. Но подозрительность -- эта змея, постоянно грызущая сердца тиранов, -- рождала в нем беспокойство, страх и была причиной неуверенности в его распоряжениях. Так, он отправил генералу Пачеко приказ направиться со своими войсками к югу, а полчаса спустя им был послан новый курьер с приказанием, противоположным первому.
Полковнику Масе он отдал приказ идти с батальоном на подкрепление Пачеко, а десять минут спустя он приказал тому же Масе быть готовым двинуться со всей артиллерией на Сантос-Луарес; назначения же второстепенных начальников он менял двадцать раз в течение двадцати секунд.
Все остальное шло таким же образом: тиран, очевидно, терял голову.
Несчастная его дочь, не спавшая всю ночь, время от времени появлялась в дверях кабинета, стараясь прочесть на лице своего отца какое-нибудь утешительное известие, которое вернуло бы ему, хотя бы отчасти, хорошее настроение.
Вигуа также несколько раз высовывал свою безобразную голову в дверь приемной, выходившей в коридор, но по сумрачным лицам секретарей шут его превосходительства догадывался, что сегодня шутить с его господином нельзя, поэтому он, беззаботно усевшись на полу коридора, ел зерна маиса, вылетавшие из ступки, в которой мулатка, кухарка диктатора толкла их для приготовления масаморры, блюда, которое имело свойство время от времени удовлетворять прожорливый аппетит ее господина.
Розас писал письмо, и каждый из секретарей был занят этим же делом, когда генерал Корвалан, войдя, доложил:
-- Его превосходительству угодно принять сеньора Спринга?
-- Да, пусть он войдет.
Вслед затем английский министр вошел в кабинет, отвешивая глубокие поклоны диктатору Буэнос-Айреса, который, не давая себе труда отвечать на них, сказал ему только:
-- Пройдите сюда!
И он прошел из кабинета в свою спальню.
Розас сел на кровать, а посол в кресло слева от него.
-- Ваше превосходительство находитесь в добром здравии? -- спросил министр.
-- Дело не в моем здоровье, сеньор Спринг!
-- Оно, однако, очень важно.
-- Нет, сеньор, самое важное то, чтобы правительства и их министры исполняли то, что они обещают.
-- Без сомнения.
-- Без сомнения? Однако ваше правительство и вы делали только то, что лгали мне и компрометировали мое дело.
-- О, высокочтимый сеньор, это чересчур!
-- Вы этого заслуживаете, сеньор Спринг.
-- Я!
-- Да, сеньор, вы! Вот уже полтора года вы обещаете от имени вашего правительства служить посредником или вмешаться в этот скверный вопрос, поднятый французами. Кто меня обманывает, вы или ваше правительство?
-- Высокочтимый сеньор, я уже показывал вашему превосходительству подлинные депеши моего правительства.
-- Тогда, значит, ваше правительство лгало мне; ведь совершенно очевидно, что вы ни дьявола не сделали для моего дела и что по милости французов Лаваль находится в двадцати лье отсюда, и вся республика подняла оружие против моего правительства.
-- О! Поведение французов -- вероломно!
-- Не говорите же глупостей: французы действуют так, как они должны, потому что они воюют со мной, но вы, англичане, вы меня предали. Ведь вы -- враги французов? Почему же вы, обладая многочисленным флотом и громадными богатствами, почувствовали страх, когда настала минута оказать помощь другу?
-- Страх? Нет, высокочтимый сеньор, но европейский мир, континентальное равновесие...
-- Какое равновесие! И кой черт! Вы и ваши соотечественники в мелочах нарушаете это равновесие, и никто не говорит вам ничего, предательство есть предательство, вы думаете так же, как французы, да, может быть, вы и ваши соотечественники такие же унитарии, как и они!
-- О, нет, высокочтимый сеньор! Я преданный друг вашего превосходительства и вашего дела. Ваше превосходительство имеет доказательство моей преданности в моем поведении.
-- Какое поведение, сеньор Спринг?
-- Мое сегодняшнее поведение.
-- Чем же оно замечательно?
-- Тем, что я пришел к вам просить соблаговолить принять мои личные услуги в том, что вы сочтете приличным потребовать от меня.
-- Что же вы могли бы сделать в том случае, когда я сочту свое дело проигранным?
-- Я призвал бы для защиты вашего превосходительства, вас и вашей семьи, команды с судов ее величества.
-- Ба! И вы думаете, что тридцать или сорок англичан могут заставить народ относиться к ним с уважением, если он восстанет против меня?
-- Если к ним не отнесутся с уважением, последствия будут ужасны.
-- Да, но какая польза для меня в том, что англичане будут бомбардировать город после того, как я буду расстрелян? Разве так защищают своих друзей, сеньор Спринг? Однако...
-- Однако...
-- Однако, если бы я был английским послом сэром Уолтером Спринтом, а вы были Хуаном Мануэлем Розасом, то я бы вот что сделал: я бы всегда держал наготове на берегу за своим домом шлюпку, чтобы мой друг Розас при необходимости смог ею воспользоваться.
-- О, хорошо, хорошо, я это сделаю.
-- Я не прошу вас это делать, я вовсе не нуждаюсь в вас. Я просто говорю о том, что бы я сделал на вашем месте.
-- Хорошо, высокочтимый сеньор! Друзья вашего превосходительства будут заботиться о вашей безопасности в то время, как гений и отвага вашего превосходительства будут посвящены судьбе этой прекрасной страны. Ваше превосходительство получили известие из внутренних провинций?
-- Какое значение имеют для меня внутренние провинции, сеньор Спринг?
-- Однако события, происходящие там...
-- События, происходящие там, ни дьявола меня не интересуют? Неужели вы полагаете, что если я разобью Лаваля и отброшу его в провинции, то мне следует серьезно опасаться тех, которые там восстали?
-- Не опасаться, нет, но... война затянется.
-- Это-то и доставит мне победу, сеньор Спринг. Согласно моей теории, враги -- те, которые находятся вблизи меня, а те, которые далеко и продолжают упорствовать в своем восстании, не только не вредят мне, но скорее даже помогают.
-- Ваше превосходительство -- гениальный человек!
-- По крайней мере я значу побольше ваших европейских дипломатов. Я пожалел бы федерацию, если бы ее защищали такие люди, как вы. Знаете ли вы, почему дьявол ослепляет этих унитариев?
-- Я полагаю, что да, высокочтимый сеньор.
-- Нет, сеньор, вы этого не знаете.
-- Я могу ошибаться.
-- Да, сеньор, вы ошибаетесь. Дьявол их ослепляет потому, что они сделались французами и англичанами.
-- А! Внутренние войны!
-- Наши войны, вы хотите сказать.
-- Американские войны.
-- Нет, аргентинские войны.
-- Пусть будет так, аргентинские войны.
-- Эти войны требуют людей, подобных мне.
-- Без сомнения.
-- Если я разобью Лаваля здесь, то мне будут смешны выступления всех остальных в республике.
-- Ваше превосходительство знает, что генерал Пас выступил на Корриентес?
-- Вы увидите, будут ли унитарии настолько глупы...
-- Конечно, генерал Пас не сделает ничего.
-- Нет, не то что генерал Пас ничего не сделает. Он может сделать очень много. Они глупы по другой причине: один наступает в одном направлении, другой в другом, и все действуют разрозненно и нерешительно, вместо того чтобы всем соединиться и обрушиться на меня, как это сделал Лаваль.
-- Это дело провидения, высокочтимый сеньор!
-- Или дьявола! Но вы хотели мне что-то сказать о провинциях?
-- Это правда.
-- В чем же дело?
-- Ваше превосходительство не можете терять время на эти глупости.
-- Какие глупости, сеньор Спринг?
-- Ваше превосходительство не получали известий ни о Ла Мадриде, ни о Брисуэле?
-- Нет, уже давно.
-- Я их получил из Монтевидео.
-- Когда?
-- Сегодня ночью.
-- И вы приходите ко мне сообщить об этом в полдень?
-- Нет, сеньор, теперь десять часов.
-- Пусть так, десять часов!
-- Я не люблю передавать дурных известий вашему превосходительству.
-- Так они дурные?
-- Выходки унитариев.
-- Но что же это такое? Договаривайте! -- вскричал Розас с беспокойством, которое он тщетно пытался скрыть.
-- Вот что мне сообщают в моей частной переписке, -- отвечал посол, вынимая несколько бумаг из своего кармана. -- Вашему превосходительству угодно, чтобы я прочел?
-- Да, прочтите.
Сэр Уолтер Спринг прочел следующее:
В первых числах июля генерал Ла Мадрид вступил на территорию Кордовы.
Письмо, помеченное 9 июля в Кордове, излагает таким образом сущность операций армий унитариев:
Ла Мадрид стоит во главе трех тысяч человек с десятью орудиями.
Полковник Ача и его девятьсот солдат разбили лагерь в Лима Бланка, по соседству с Катамаркой.
Полковник Касанова поднял милицию Рио-Секо и Эль-Чаньяр.
Полковник Coca с кирасирами сделал в Санта-Каталине то же самое.
-- Вот, что пишут мне о провинциях.
-- Гм... Это важно, но они далеко! -- отвечал Розас, который в действительности мало был обеспокоен восстанием в провинциях, так как более серьезная опасность угрожала ему у стен Буэнос-Айреса.
-- О, они очень далеко! -- подтвердил консул.
-- Больше ничего нет?
-- Ничего, кроме прокламации Брисуэлы.
-- Ага, посмотрим, прочтите ее.
Сэр Уолтер Спринг прочел эту длинную прокламацию, в которой Розас был охарактеризован самым ужасным образом и где все его преступления были раскрыты без всякого стеснения.
Диктатор холодно слушал это чтение.
-- Ба! -- промолвил он, когда консул кончил чтение. -- Благословенная водица унитариев!
-- Ничто другое! -- отвечал послушный министр Великобритании.
-- Не знаете ли вы еще чего-нибудь?
-- Разногласия между Риверой и аргентинскими эмигрантами, между Лавалем и Риверой, между друзьями временного правительства и Риверой.
-- Хорошо, а в Европе?
-- В Европе?
-- Да, я говорю не по-гречески.
-- Я полагаю, высокочтимый сеньор, что восточный вопрос усложняется все более и более и что правительство моей государыни в скором времени разрешит несправедливый вопрос, поднятый французами перед правительством вашего превосходительства.
-- Вы говорили мне то же самое год тому назад.
-- Да, но в настоящее время я имею серьезные причины.
-- Всегда одни и те же.
-- Восточный вопрос...
-- Не говорите мне больше об этом, сеньор Спринг.
-- Хорошо, высокочтимый сеньор.
-- Чтобы черт всех побрал -- вот мое единственное желание!
-- Дела страшно усложняются.
-- Хорошо, вы больше ничего не знаете?
-- В настоящую минуту, нет, я ожидаю пакетбота.
-- Тогда вы меня извините, у меня много дел, -- сказал, поднимаясь со своего места, Розас.
-- Я был бы в отчаянии, если бы служил причиной потери минуты драгоценного времени вашего превосходительства.
-- Да, да, сеньор Спринг, у меня много дел, потому что мои друзья не умеют мне помогать ни в чем.
Розас вышел в сопровождении посла, который выглядел более приниженным и покорным, чем последний лакей федерации.
Было ли то следствием рассеянности или учтивости, но Розас провожал посла до дверей своей приемной, которые вели в коридор, где донья Мануэла отдавала приказания мулатке кухарке, всегда занятой измельчением маиса.
Сэр Уолтер Спринг рассыпался в приветствиях и любезностях перед дочерью Ресторадора, как вдруг Розас, следуя внезапному побуждению своего характера, похожего на характер и тигра и лисицы, характера полутрагического и полукомического, сделал глазами и руками какие-то знаки своей дочери, которая с трудом могла понять энергичную пантомиму своего отца.
Поняв наконец желание своего отца, девушка была не только удивлена, но и смущена, не зная, что ей отвечать послу и следует ли ей повиноваться полученному приказу или нет, однако страшный взгляд деспота положил конец ее нерешительности. Эта первая жертва своего отца взяла из рук мулатки пестик, которым та толкла маис, краснея от стыда, дрожащими руками она продолжила работу служанки.
-- Вы знаете, на что пойдет маис, который толчет теперь моя дочь, сеньор Спринг?
-- Нет, высокочтимый сеньор! -- отвечал консул, взгляды которого блуждали от доньи Мануэлы к ее отцу и от служанки к Вигуа.
-- Он пойдет на приготовление масаморры! -- произнес Розас.
-- А!
-- Вы никогда не пробовали масаморры?
-- Нет, высокочтимый сеньор.
-- У этого ребенка нет сил: она с утра здесь, а маис еще не весь истолчен, посмотрите, она уже не может более работать: так она устала. Ну, падре Вигуа, пусть ваша реверенсия [Реверенсия -- преподобие (обращение к духовному лицу).] поднимется и поможет немного Мануэлите, а то у сеньора Спринга слишком нежные руки, да к тому же он министр.
-- Нет, нет, сеньор губернатор! Я с величайшим удовольствием помогу сеньорите Мануэлите! -- вскричал генеральный консул.
Подойдя к девушке, он попросил у нее пестик, который та, по знаку своего отца, немедленно отдала ему, догадавшись теперь о намерении своего родителя и с трудом удерживаясь от улыбки.
Тогда генеральный консул ее британского величества сэр Уолтер Спринг откинул свои батистовые манжеты и принялся с силой толочь маис.
-- Хорошо, теперь его никто бы не принял за англичанина, скорее за креола! Вот как надо толочь, смотри Мануэла, и учись! -- проговорил Розас, в душе смеявшийся над консулом.
-- О, это слишком тяжелое занятие для сеньориты, -- сказал сеньор Спринг, продолжавший свою работу так энергично, что целый дождь маисовых зерен вылетал из ступки на падре Вигуа, который подбирал их с величайшим удовольствием.
-- Сильнее, сеньор Спринг, сильнее, если маис не хорошо истолчен, то масаморра будет слишком густа!
И генеральный консул, полномочный министр и чрезвычайный посланник ее величества королевы соединенного королевства Великобритании и Ирландии с еще большим усердием стал толочь маис, предназначенный для масаморры диктатора Аргентинской республики.
-- Татита! -- Розас дернул свою дочь за платье и продолжал:
-- Если это вас утомляет, то оставьте.
-- О нет, сеньор губернатор! -- отвечал посол, работая все энергичнее и энергичнее и начиная обливаться потом.
-- Ну, остановитесь, довольно, -- сказал Розас, наклонившись над ступкой и взяв в руку немного перемолотого маиса, -- очень хорошо, вот что значит понимать толк в деле.
При последних словах диктатора в коридор вошла донья Мария-Хосефа Эскурра.
-- Ваше превосходительство находите, что так хорошо? -- спросил посол, приводя в порядок свои манжеты и раскланиваясь с невесткой Розаса.
-- Вполне, сеньор министр! Мануэла, проводи сеньора Спринга, если он желает, в гостиную. Итак, мой друг, я очень занят, как вы видите, но я всегда ваш друг!
-- Я чрезвычайно польщен этим, высокочтимый сеньор, и не забуду того, что ваше превосходительство сделали бы на моем месте, если бы я был на месте вашего превосходительства, -- отвечал консул, значительно подчеркивая свои слова и тем давая понять Розасу, что он помнит о его проекте относительно шлюпки.
-- Делайте, что вы хотите, прощайте!
Розас пошел в свой кабинет в сопровождении невестки, а посол, предложив свою руку донье Мануэле, прошел с ней в большую гостиную.
-- Хорошие известия! -- проговорила донья Мария-Хосе-фа, обращаясь к диктатору.
-- О ком?
-- О том демоне, который ускользнул от нас четвертого мая!
-- Он пойман? -- вскричал Розас, и глаза его засверкали.
-- Нет.
-- Нет?
-- Но его поймают, Китиньо -- малый не промах.
-- Где он?
-- Сядем сначала! -- отвечала старушонка, проходя из кабинета в спальню.