Прошло две недели.
Ничего еще не решилось окончательно, но небо будущего было омрачено такими угрожающими облаками, что все население Буэнос-Айреса, обезумев от страха, боязливо сгибалось под игом тирана, потеряв всякую надежду на освобождение.
Было шестнадцатое августа, около пяти часов утра. Мрачное небо, густой мрак -- ничто еще не предвещало наступления утра.
Три тени, похожие на фантастические привидения, виднелись близ жилища молодой вдовы в Барракасе.
-- Повторяю вам, что тут нет никого, и если бы ваша милость осталась тут до завтра, то вы не увидели бы ни людей, ни свиту! -- проговорила, не принимая никаких предосторожностей, крикливым голосом какая-то женщина.
-- Когда они уехали и куда? -- спросило с нетерпеливой яростью то лицо, к которому обращалась женщина.
-- Я уже вам говорила, ваша милость, что они уехали третьего дня и должны быть в окрестностях, не особенно далеко отсюда, я видела, как они выходили. Донья Эрмоса села в экипаж, старый Хосе служил кучером, а мулат -- лакеем. Маленькая Лиза села со своей госпожой, минуту спустя донья Эрмоса, выйдя из экипажа, вернулась на дачу, откуда вышла неся клетки с птицами. Они ничего не увезли, здесь остались только два старых негра, которые спят в каком-то углу кинты.
После этих слов женщины снова наступило молчание.
Одно из этих таинственных лиц начало перебегать от одной двери к другой, от окна к окну, чтобы найти хотя бы какой-нибудь признак присутствия людей в этом мрачном жилище.
Однако все было напрасно. Этот человек не услышал ничего, кроме эха своих шагов и воя ветра, потрясавшего большие тополя в саду дачи.
Неизвестный поднял руку, как бы желая разбить стекло в окне спальни доньи Эрмосы, но затем, оставив это намерение, присоединился к своему товарищу и женщине, дававшей им разъяснения.
-- Сеньор подполковник, ваша милость знает, что конвой отправляется в путь сегодня рано утром, а теперь почти уже рассвело.
-- Хорошо, лейтенант, идем! Вы сопровождали меня как друг, и я не хочу вас больше обременять. Вернемся домой.
-- Сеньор дон Мариньо, пусть будет вашей милости известно, что я истратила все, что вы мне дали, на изготовленный ключ, и теперь у меня ничего не осталось для себя и для своих.
-- Хорошо, завтра!
-- Как завтра?
-- Ну, возьмите это и оставьте меня в покое!
-- Сколько тут?
-- Я не знаю сколько, но этого даже много.
-- Всего пять пиастров! -- пробормотала женщина, идя впереди подполковника Мариньо и лейтенанта конвойного эскадрона.
Когда все трое вышли из кинты, Мариньо запер калитку в железной решетчатой ограде и положил ключ себе в карман.
Затем эти два члена федерации оставили свою сообщницу в низине, смежной с дачей, и пустились галопом по направлению к городу. Мариньо поехал в квартиру серенос, а лейтенант в помещение конвоя его превосходительства.
Наступал день. Все, исключая человека, конечно, спешило насладиться жизнью.
Горделивые жеребцы пампы, потрясая стройными головами, издавали дикое ржание, неукротимые быки, наклонив могучие шеи, спешили утолить жажду в холодных струях ручьев, птицы западного пояса, менее блестящие, чем на тропиках, но более крупные и более грациозные, оставив свои гнезда, садились на верхушки вековых ombues или espinillos, чтобы приветствовать наступление дня.
Скромные маргаритки, затерянные среди густой травы и покрытые ночной росой, точно брильянтами, приоткрывали свои белые, желтые и пунцовые лепестки, чтобы дать согреться первым солнечным лучам.
Вся пустыня наполнялась радостными криками и веселым пением.
В городе же царила могильная тишина.
Монотонный стук телег, отправляющихся на рынки, шаги рабочих, крики молочниц, звонки aquadores [водовозов (исп.)], -- все, что можно услышать в Буэнос-Айресе ранним утром, -- всего этого не слышно было уже четыре или пять дней.
Это был пустынный город, кладбище живых, души которых витали или на небе, ожидая триумфа Лаваля, или в преисподней, ожидая торжества Розаса.
Только на дороге Сан-Хосе-де-Флорес, на этой знаменитой дороге, во славу федерации и к стыду портеньос [Житель порта; так зовут обитателей Буэнос-Айреса. (Примеч. автора.)], сооруженной по приказанию Розаса в честь генерала Кироги, только на этой дороге можно было слышать топот копыт нескольких лошадей.
Это дон Хуан Мигель де Розас отправлялся в лагерь Сантос-Луарес утром шестнадцатого августа 1840 года.
Диктатор покинул город среди ночного мрака, чтобы с наступлением дня явиться среди солдат, к которым он первый раз в своей жизни имел право обратиться со словом товарищи.
Его конвой получил приказание отправиться часом позже него.
Розас сдал управление дону Фелипе Аране, чтобы ожидать Лаваля, точнее же он убегал из города с целью запереться в своем лагере в Сантос-Луарес, что в двух лье от города.
Батальоны Масы, Равельо, первый кавалерийский, два эскадрона разведчиков, конвойный эскадрон и несколько дивизионов образовали силу в пять тысяч человек, находившуюся в распоряжении Розаса в Сантос-Луарес, который представлял собой что-то вроде огромного редута, окруженного рвами и вооруженного со всех сторон артиллерией.
Охрана города была организована иначе. В казармах форта помещалась половина корпуса серенос, а в течение ночи здесь располагались биваком штаб, то есть судьи, алькальды и их лейтенант, общим числом до четырехсот или пятисот человек.
Полковник Ральон занимал с двумя сотнями ветеранов казарму дель-Ретиро. Полковник Рамирес командовал восьмьюдесятью старыми инвалидами неграми. Четвертый батальон Патрисиос случайно находился под командой дона Педро Химено. Полковник Видаль также командовал группой солдат.
Только немногие из оставшихся жителей Буэнос-Айреса не получили никакого назначения.
Корпус Масорки, состоявший из восьмидесяти или ста головорезов, был разделен на отделения по шесть-восемь человек, которые обходили город в течение ночи. Они были обязаны осматривать прохожих с целью обнаружить у них оружие, если его не находили, то человека отводили к Соломону; те прохожие, на груди которых не красовалось огромных девизов, свидетельствовавших о принадлежности к числу федералистов, подвергались грубой брани.
Генерал-инспектор Пепедо назначал дежурных начальников -- обязанность, обыкновенно выпадавшая на долю генералов, свободных от служебных дел и оставшихся в городе.
Эти дежурные в сопровождении нескольких помощников, в течение ночи объезжали все казармы, чтобы убедиться в исполнении всех отданных ранее приказаний.
Посмотрим теперь, что делается в доме сеньора дона Араны, временного губернатора Буэнос-Айреса. Войдем в квадратную комнату с большим столом посредине и другим, маленьким, в одном из углов, несколькими полками с книгами по богословию, собранием законов, словарем издания 1764 года, гравюрой, изображавшей святого Антония, графином воды, несколькими фарфоровыми чашками и т.п. Эта скромная комната носила громкое название библиотеки.
Наш достойный друг сеньор дон Кандидо Родригес, сидя за маленьким столом, был занят переписыванием длинной депеши.
За большим столом, заваленным кипами бумаг, письмами, депешами, с большим бронзовым письменным прибором посредине, сидели дон Фелипе Арана, министр ее британского величества сэр Уолтер Спринг и дон Мигель дель Кампо, наш хитроумный дипломат.
-- Но ведь не было официального объявления войны, сеньор Спринг! -- говорил сеньор дон Фелипе в тот момент, когда мы проникаем в его кабинет.
-- Это правда, объявления войны не было! -- отвечал консул.
-- Вы видите, сеньор министр, -- продолжал дон Фелипе, -- что, согласно международному праву и обычаям цивилизованных наций, нельзя начинать военных действий без торжественного и точно мотивированного объявления войны.
-- Конечно.
-- А так как международное право относится и к нам, не правда ли, сеньор дель Кампо?..
-- Совершенно верно, сеньор министр.
-- Итак, если международное право касается и нас, -- продолжал министр, -- Франция должна объявить нам войну, прежде чем посылать экспедиции против нас. А так как она этого не сделала, то Англия должна помешать французской экспедиции, иначе, если страна будет завоевана французами, то Англия потеряет все свои привилегии в федерации. Вот почему я считаю своим долгом повторить сеньору министру, с которым имею честь говорить, что Англия должна воспротивиться высадке экспедиционного корпуса французов, который теперь, вероятно, находится уже в море.
-- Я передам моему правительству важные соображения сеньора временного губернатора! -- отвечал сеньор Спринг, хорошо знавший, какое значение следует придавать дипломатическому красноречию старого звонаря братства Росарио.
-- Если бы мне было позволено принять участие в этой беседе, -- сказал дон Мигель тоном, восхитившим министра, -- я сообщил бы сеньору губернатору, какова была, по моему мнению, политика Сент-Джеймсского кабинета в делах Ла-Платы.
-- Мнение такого выдающегося молодого человека, как сеньор дель Кампо, конечно, всегда должно быть выслушано!
-- Весьма благодарен вам, сеньор Арана. Британский министр посмотрел на молодого человека, имя которого было ему уже знакомо, и приготовился слушать его с серьезным вниманием.
-- Весьма вероятно, -- начал дон Мигель, -- что в данное время лорд Пальмерстон имеет в своих руках весьма важный документ, касающийся настоящих событий. Я говорю о протоколе конференции, состоявшейся двадцать второго июня этого года, членами которой были аргентинская миссия и сеньор де Мартиньи. Сеньору Спрингу известно что-нибудь об этом документе?
-- Решительно ничего, -- отвечал английский министр, -- и я сомневаюсь, чтобы он получил его, так как этот документ не прошел через мои руки.
-- В этом случае я имел удовольствие заместить сеньора министра.
-- Возможно ли это?
-- Да, сеньор. Этот документ датирован двадцать второго июня, а двадцать шестого он был отослан в Лондон морем на имя лорда Пальмерстона -- он уже пятнадцать дней находится в пути.
-- Но этот документ... -- проговорил слегка заинтригованный сеньор Спринг.
-- Вот он, сеньор министр! Прочтем его и выскажем наши соображения по поводу него.
И вынув из своего портфеля лист весьма тонкой бумаги, Мигель прочел его.
Мы не будем вдаваться в подробное содержание этого документа, потому что он очень длинен, а более всего потому, что оно будет достаточно выяснено из разговора трех дипломатов.
Сеньор Спринг был чрезвычайно удивлен. Сеньор Арана был обеспокоен одной мыслью, которая всегда носилась у него в голове.
-- Но, -- вскричал он, -- что подумает сеньор губернатор, узнав, что этот документ долгое время оставался в ваших руках, между тем как он ничего не знал о нем?
-- Сеньор губернатор познакомился с этим документом в тот же день, когда я его получил.
-- А!
-- Да, сеньор Арана, он знает о нем, так как мой долг требовал того, чтобы я сначала ему показал этот документ, во-первых, для того, чтобы доказать свое усердие к нашему делу, а во-вторых, чтобы он не отказался от своего геройского сопротивления притязаниям французов.
-- Этот молодой человек какое-то чудо! -- вскричал дон Фелипе, смотря на сеньора Спринга.
Дон Кандидо перекрестился, убежденный в том, что Мигель заключил союз с дьяволом и что последний принимает участие в федерации.
-- Впрочем, -- продолжал дон Мигель, -- на первый взгляд этот союз должен внушить британскому кабинету кое-какие опасения насчет того влияния, которое Франция приобретает в этих странах в случае торжества унитариев. Но последние рассеяли эти опасения искусной и хорошо продуманной политикой, из которой можно понять, что уступки, сделанные Франции, соответствуют той общей программе, которой они намерены придерживаться в будущем в политических и коммерческих отношениях со всеми другими государствами, что эта система гарантий и порядка будет распространена на всех иностранцев, живущих в республике. Они объявляют навигацию по внутренним рекам свободной, они называют европейскую эмиграцию необходимостью и свои политические интересы связывают с коммерческими.
-- Все это измена! -- вскричал дон Фелипе, не понявший из всего слышанного им ни одного слова.
-- Продолжайте! -- сказал сеньор Спринг, живо заинтересованный.
-- Английский министр, -- продолжал молодой человек, -- должен считаться с такой программой и иметь в виду, с одной стороны, невыгоды откровенно враждебных отношений с Францией по ла-платскому вопросу, а с другой -- преимущества, которые он может сохранить и в будущем, если останется нейтральным в вопросе, при разрешении которого может восторжествовать партия, принявшая во внимание при выработке своей программы выгоды торговли, капитала и европейской эмиграции, дружбу которой, быть может, впоследствии придется покупать дорогой ценой для того, чтобы уравновесить влияние, приобретенное Францией.
-- Но это мошенничество! -- вскричал сеньор дон Фелипе. -- Измена, посягательство на национальную независимость!
-- Конечно, -- проговорил дон Мигель, -- это страшное мошенничество унитариев. Но это не помешает им разрушить наши расчеты на Англию. Вся наша надежда в этом случае основана, сеньор А рана, на том искусстве, с которым вы убедите сеньора Спринта в том, сколько вреда заключается в мысли унитариев для американских и европейских интересов.
-- Да, конечно... действительно, я поговорю об этом с сеньором Спринтом.
-- Да, мы поговорим об этом! -- отвечал английский министр, обмениваясь многозначительным взглядом с молодым человеком.
-- Не можете ли вы дать мне копию этого документа?
-- К несчастью, это невозможно! -- отвечал дон Мигель, делая, однако, утвердительный знак английскому министру, который тотчас же был понят им.
-- Я не могу сделать этого, -- продолжал дон Мигель, -- так как отдал одну копию сеньору губернатору, который казался весьма раздраженным тем, что его министр иностранных дел ничего не знал об этом деле.
-- Я решительно ничего не знал! -- вскричал дон Фелипе.
-- Я и говорю о том, что вы ничего не знаете, если когда-нибудь вы будете говорить об этом деле с его превосходительством, вы сами увидите, как он недоволен этим неведением.
-- О, я говорю с его превосходительством только о тех вещах, о которых он сам начинает говорить!
-- В этом заключается ваше искусство, сеньор Арана!
-- Я остерегусь произнести хоть одно слово по этому делу.
-- Вы правы!
-- Не таково ли и ваше мнение, сеньор Спринг?
-- Я разделяю мнение сеньора дель Кампо.
-- О, мы все вполне согласны друг с другом! -- сказал Арана, откинувшись на спинку своего кресла.
-- А можем ли мы прийти к соглашению по тому делу, которое привело меня к вашему превосходительству? -- спросил сеньор Спринг.
-- По делу об английском подданном?
-- Совершенно верно.
-- Если бы мы могли, то...
-- То что же, сеньор? Это самое простое дело.
-- Так как сеньора губернатора нет...
-- Но ведь ваше превосходительство -- временный губернатор, и в таком простом деле...
-- Это правда, сеньор, но я не могу, не посоветовавшись с ним...
-- Но это не политический вопрос, это гражданское дело, речь идет о том, чтобы возвратить имущество одному из подданных ее величества.
-- Я посоветуюсь с ним.
-- Valgame Dios!
-- Я посоветуюсь с ним.
-- Делайте, как вы хотите, сеньор Арана.
-- При первой возможности я посоветуюсь с ним.
-- Хорошо, сеньор! -- отвечал британский министр, поднимаясь со своего места и берясь за шляпу.
-- Вы уже уходите?
-- Да, сеньор, министр.
-- И вы также, сеньор дель Кампо?
-- К сожалению, да!
-- Но вы зайдете еще ко мне?
-- При первом же удобном случае, если только я не обременю ваше превосходительство.
-- Меня обременить! Мне надо о массе вещей поговорить с вами.
-- Это для меня величайшая честь.
-- Итак, до свидания!
Сеньор Спринг и дон Мигель вышли вместе, в душе смеясь над этим беднягой, носившим титул министра иностранных дел.
-- Не угодно ли вам выпить стакан пунша у меня, сеньор дель Кампо? -- спросил министр, подходя к своей карете.
-- С большим удовольствием! -- отвечал дон Мигель. И они вместе сели в карету.
В то же самое время с двух противоположных сторон показались два человека, направлявшиеся к дому министра.
Это были дон Бернардо Викторика и падре Гаэте.
Когда дон Мигель и сеньор Спринг ехали к прелестной даче английского министра, разговор у них, конечно, опять обратился к тому документу, о котором они уже столько говорили и который чрезвычайно интересовал их обоих.