Первый проблеск дня начинал рассеивать сумрак ночи: уже можно было смутно различать плотные бесформенные массы, разбросанные повсюду в лагере Сантос-Луаресе. Сотни повозок, кучи земли на краю свежевырытых рвов, батареи пушек, кучи ядер, картечь, разбросанная в беспорядке, лошади, оружие, солдаты, женщины, -- все было перемешано между собой.
Первые звуки пехотного барабана, кавалерийского рожка, завывания корпуса индейцев, крики негров, топот лошадей, крики гаучо, ловивших коней своим лассо--все это образовало странный, неописуемый концерт, раздиравший уши.
Главная квартира находилась на правой стороне лагеря, в большом ранчо, где, однако, генерал не спал никогда, -- как это мы уже говорили, -- хотя там ему и стелили постель.
В тот момент, к которому относится наш рассказ, Розас остановился у штаб-квартиры, перед дверьми которой толпа офицеров всех степеней и горожан угощалась матэ.
Этот человек с железным характером, проведя ночь без сна, подобно своей лошади, а, может быть, еще хуже ее, был, однако, свеж, бодр и силен, как будто он только что встал с пуховой постели.
С суровым и мрачным выражением лица, в пончо и офицерской шляпе, без шпаги и знаков отличия он шел по своему двору, мимо офицеров своего штаба, никого не удостаивая взглядом.
Посреди ранчо помещался стол из пихтового дерева, почти сплошь заваленный бумагами, рукописными и печатными. Вокруг этого стола сидели трое секретарей, бледных, с впалыми глазами, молчаливых и ничего не делающих, генерал Корвалан стоял возле них с огромным ворохом запечатанных депеш в руках.
Все встали при входе Розаса. Он, сняв шляпу и пончо, бросил их на постель и принялся ходить из угла в угол по комнате, между тем как секретари и его адъютант, которым он не поклонился, продолжали стоять возле своих стульев.
Почти тотчас же на пороге комнаты появился солдат с чашкой матэ в руке и остался стоять там неподвижно.
Розас продолжал свою прогулку.
Через некоторое время он протянул руку, взял матэ, сделал два или три глотка и, возвратив матэ солдату, продолжал шагать по комнате.
Солдат замер с матэ в руке. Эта сцена возобновлялась до тех пор, пока bombilla [чашка (исп.)] не оказалась пустой, тогда солдат вышел, чтобы наполнить ее снова.
Секретари и адъютант стояли неподвижно, как статуи.
Розас продолжал прогуливаться по комнате. Солдат с матэ входил ивыходил.
Эта пантомима продолжалась, по меньшей мере, три четверти часа.
Наконец, Розас остановился перед столом и весело сказал своим секретарям, как будто только сейчас их заметил:
-- Садитесь!
Они повиновались.
Затем он повернулся с удивленным видом к Корвалану.
-- Как! Вы здесь?
-- Да, высокочтимый сеньор!
-- Когда вы прибыли?
-- Час тому назад.
-- Что произошло в городе?
-- Решительно ничего, высокочтимый сеньор.
-- Они веселы?
-- Да, сеньор!
-- А Викторика, что с ним?
-- Я его видел сегодня ночью. Он чувствует себя очень хорошо, высокочтимый сеньор.
-- Когда вы его увидите, передайте ему мои поздравления. Так как Гальехо не вернулся вчера, то я его считал мертвым. Видели вы дона Фелипе?
-- Да, высокочтимый сеньор! Розас расхохотался.
-- Какого страху должен натерпеться временный губернатор! Итак, нет ничего нового?
-- Два часа тому назад пришли депеши баркасом.
-- Посмотрим, дайте их!
Розас, взяв депеши, вскрыл и, просмотрев подписи, отдал их одному из секретарей.
-- Читайте! -- произнес он и опять начал свою прогулку по комнате.
Секретарь начал читать:
-- Сеньору дону Хуану Мануэлю де Розас у, главная квартира, Амбриль Льяносы де Ла Роха, 8 августа 1840 г.
Дорогой губернатор и генерал! Пятого числа текущего месяца в четыре часа пополудни дон Лукас Льянос прибыл сюда с вашими почтенными письмами от второго и восемнадцатого числа прошедшего месяца. Я извещен о том, что вы соблаговолили согласиться намой просьбы, выраженные в моем письме от тридцатого июня, относительно мундиров, сабель и пр., возвращение которых будет потребовано в Кордове генералом Алеманом, который, будучи принужден лечиться от болезни, которая...
-- Хорошо! Пусть он умирает и монах с ним! Ведь это письмо от фрея Альдео?
-- Да, высокочтимый сеньор.
-- Сделайте живее извлечение из него. Ну, читайте другое. От кого это?
-- От подполковника дона Винсенте Гонсалеса, он пишет о маршах...
-- Я не спрашиваю вас, о чем он пишет, читайте!
-- Он перечисляет марши, сделанные Лавалем в течение тридцатого и тридцать первого августа и первого и второго сентября.
-- Читайте марши!
-- Тридцатого...
-- Какого месяца?
-- Августа, он это говорил вначале! -- отвечал, заикаясь, секретарь.
-- Он должен был повторить это и здесь! Ну, пошлите этой старой скотине указание писать в следующий раз с большей ясностью о маршах армии диких унитариев! -- обратился Розас к другому секретарю.
-- Я напишу ему, чтобы он проставлял число при каждом марше.
-- Убирайтесь к черту! Пропишите то, что я вам говорю. Продолжайте!
Первый секретарь возобновил свое чтение:
-- Тридцатого армия нечистых унитариев снялась с лагеря, направилась к городу Лухан и в пять часов вечера расположилась биваком около города, на вилле Марко.
Тридцать первого кабесилья Лаваль, оставил в Лухане большую часть повозок и часть артиллерии, увозя с собой только две картечницы и два орудия легкой артиллерии. В этот день состоялся совет начальников частей и офицеров, неизвестно по какому поводу,
Первого кабесилья не двинулся никуда, только два эскадрона отправились, один к Капила-дель-Сеньор, другой к Сарате.
2-го, в 9 часов утра армия диких унитариев двинулась в поход, пройдя лье, она сделала остановку.
В полдень мерзкие унитарии возобновили свой марш.
В час с половиной ночи они остановились.
В два часа опять пошли.
В три часа вся армия остановилась.
В четыре часа они продолжали марш и в пять с половиной часов перешли через ручей де-Ла-Чоса.
В шесть часов дикие унитарии расположились биваком у ворот Рамиреса и разводили костры, разбирая ранчо.
-- Больше ничего нет! -- сказал секретарь.
-- Послезавтра они могут быть в Мерло, даже завтра! -- прошептал Розас и вновь с волнением принялся шагать по комнате.
-- Что говорится в этом сообщении Лопеса? -- спросил он, внезапно останавливаясь после долгого молчания.
В это время на пороге ранчо появился солдат с матэ.
-- Нет ли письма без подписи?
-- Есть, высокочтимый сеньор.
-- Ну, прочтите его целиком. Секретарь начал читать:
-- Монтевидео, 1 сентября 1840 г.
Высокочтимый сеньор! Со времени моего письма от третьего дня нет никакой другой новости, кроме той, которая привезена английским военным судном, прибывшим из Рио-де-Жанейро, и состоящей в том, что для командования французской экспедицией, снаряженной для оказания помощи изменникам унитариям, которые продают свое отечество иностранцам, не ощущая могучей руки вашего превосходительства, защищающего отечество от всех, прибыл новый адмирал.
Здесь дикие унитарии продолжают жить в полнейшей анархии.
Одни говорят, что следует повесить Лаваля за то, что он не двигается так быстро, как бы они того хотели, другие...
-- Посмотрите, Корвалан, что там за шум? Нет подождите. Поди ты! -- сказал Розас, обращаясь к солдату, державшему матэ.
Действительно в лагере стоял какой-то гул. Солдат вышел, секретари и Корвалан с беспокойством переглянулись.
-- Продолжайте! -- сказал Розас секретарю. Тот возобновил свое чтение:
-- Одни говорят, что следует повесить Лаваля...
-- Вы уже читали это, глупец!
Секретарь побледнел и продолжал дрожащим голосом:
-- Другие говорят, что не надо стремиться вперед до тех пор, пока...
-- Что там такое? -- спросил Розас у вернувшегося солдата, тогда как секретарь отметил ногтем то место письма, на котором остановился.
-- Ничего, сеньор.
-- Как ничего?
-- Это какой-то человек продает пирожки, а товарищи говорят, что он -- шпион Лаваля.
-- Если они говорят, стало быть, это правда! Откуда он идет?
-- Я не знаю, сеньор, но, должно быть, не издалека.
-- Хорошо! Скажи своим товарищам, что они могут с ним делать, что хотят.
Солдат вышел.
Розас сделал знак секретарю продолжать. Тот повиновался.
--...пока не будут приобретены симпатии всей страны. Кабесилья Лаваль не должен знать, что ему следует делать, так как каждый дает ему различные советы. Что касается Риверы...
Секретарь внезапно остановился.
Почти перед самыми дверьми послышались ужасные крики и страшные стоны.
Солдаты убивали торговца пирожками с радостными и восторженными криками:
-- Продолжайте же! -- сказал холодно Розас.
-- Что касается Риверы, то он не окажет им ни малейшей помощи: он надеется увидеть их всех погибшими.
Ежедневно являются беглецы из Буэнос-Айреса, я знаю из верного источника, что они садятся около Сан-Исидро на французские шлюпки, которые разыскивают их, мне кажется, что следует серьезно наблюдать за этим местом.
Завтра я снова напишу вашему превосходительству, что и делаю каждый раз, как только представляется к тому случай.
Денежное письмо на сто унций получено мной.
Желаю торжества вашему превосходительству!
-- Больше ничего!
-- Скажите мне, -- обратился Розас к Корвалану, -- вы не пойдете в город, нет?
-- Как будет угодно вашему превосходительству!
-- Туда надо съездить: вы разыщите Китиньо и скажите ему, что мне писали из Монтевидео, будто он позволяет целым толпам унитариев бежать около Сан-Исидро, но что я этому не верю, пусть он не позволяет унитариям смеяться над собой, и прибавьте также, что в одну из этих ночей я сам пройдусь по этим местам.
-- Очень хорошо, высокочтимый сеньор.
-- Вы передадите нашим друзьям все, что вы здесь видели и слышали... Вы меня понимаете?
-- Да, высокочтимый сеньор.
-- Разве Масы нет у дверей? -- спросил Розас у солдата, державшего матэ, который генерал от время до времени пил глотками.
-- Он там! -- отвечал тот.
-- Пусть войдет!
Минуту спустя появился Мариано Маса, он командовал так называемым морским батальоном, а позже сыграет страшную и кровавую роль в войнах Розаса.
Тогда это был человек тридцати пяти лет, белокурый, среднего роста, со злой и отталкивающей физиономией.
Со шляпой в руке предстал он перед тем, кто пролил кровь его дяди и двоюродного брата.
Розас спросил его сухо, не удостоив поклона:
-- Не приводили ли к вам вчера нескольких человек?
-- Да, высокочтимый сеньор.
-- Сколько их?
-- Четверо, высокочтимый сеньор.
-- Их имена?
Маса вынул из своего кармана бумагу и прочел:
-- Хосе Вера, испанец.
-- Говорите "гальехо"! [Гальехо -- в Латинской Америке синоним слова "испанец".]
-- Хосе Вера и его гальехос.
-- Вам прислали их из Лобоса, не так ли?
-- Да, высокочтимый сеньор.
-- А другие?
-- Некий Велес из Кордовы и Мариано Альварес, портеньо.
-- Других нет?
-- Нет, высокочтимый сеньор.
-- Хорошо! Расстреляйте их!
Маса вышел, сделав глубокий поклон. Розас возобновил свою прогулку.
По прошествии пяти минут он остановился и сказал, обращаясь к Корвалану:
-- Отправляйтесь! Адъютант приготовился уходить.
-- Кстати, зайдите к Марии-Хосефе и скажите ей, что она может делать то, что ей будет угодно, что если дело касается унитариев, то это не повлечет за собой никаких последствий.
-- Очень хорошо, высокочтимый сеньор.
-- Да! Затем найдите Мариньо и скажите ему...
Розас был прерван грохотом двух последовательных залпов. Это свершилась казнь над осужденными.
-- Итак, вы скажете Мариньо, -- заговорил снова с полнейшим спокойствием Розас, -- о всем, что происходит здесь, и прибавите к этому, что он походит на унитария, так бледны статьи его газеты.
Никогда еще страницы газеты не дышали такой кровожадностью, на каждой странице мелькали требования массового избиения унитариев.
Корвалан вышел из ранчо, с большим трудом сел на лошадь и отправился выполнять поручения, каждое из которых приносило с собой смерть или опалу.
Но едва он успел сесть в седло и сделать несколько шагов, как его остановил солдат, носивший Розасу матэ, и снова позвал его к Розасу.
Старичок с трудом слез с лошади и, опираясь на свою шпагу, с эполетами, танцующими на его спине, вошел в ранчо, тогда как солдат пошел за стаканом воды, потребованным диктатором.
-- Вы отправились?
-- Да, высокочтимый сеньор.
-- Подождите, сядьте! Корвалан сел.
-- Ну, -- сказал Розас, обращаясь к одному из секретарей, -- какую бумагу принесли вчера?
-- Эту, высокочтимый сеньор, -- отвечал секретарь, указывая на огромный сверток, положенный на стул.
-- Разверните его!
-- Вот, высокочтимый сеньор.
-- Хорошо. Возьмите одну классификацию.
-- Которую, высокочтимый сеньор?
-- Начните с первой, отыщите ее. Секретарь начал перелистывать бумаги.
-- Вот она, высокочтимый сеньор.
-- Читайте!
И Розас возобновил свою прогулку.
Секретарь начал читать одну из этих знаменитых классификаций, составленных лично Розасом, написанных исключительно его рукой и характеризующих более девяти тысяч четырехсот сорока двух человек. Они были начаты в 1835 году и продолжались до 1844 года, никогда проскрипционные листы не были так полны. Чтобы читатель мог иметь понятие о них, возьмем наугад пять или шесть имен.
Классификация 1835 г.
Генерал дон Хуан Хосе Виамон -- враг Ресторадора.
Дон Руфино Гуати -- унитарий и черный человек.
Заслуженный полковник дон Хосе Мария Эскобар -- lomo negro, ни друг, ни враг. Деметрио Пеньо -- унитарий и ренегат. Бенедикто Масиель -- чиновник, слывет за федералиста, но имеет сношения с ренегатами и их правительством.
Марианьо Вела -- экзальтированный ренегат.
Антонио Хосе Лароса -- уживается со всеми.
Дон Франсиско Кастель -- унитарий сам, его жена и сын -- также.
Луис Кастаньяга -- неисправимый унитарий.
Мануэль Вега -- ренегат, злой, скверно обращался со многими гражданами в дурную эпоху ренегатов.
Все классы общества, начиная с самых высших и кончая низшими, были таким образом отмечены кровавыми когтями тигра: военные, ученые, чиновники, солдаты, собственники, купцы, -- все были там, даже женщины, старцы и дети [Эти классификации существуют полностью в рукописях. (Примеч. автора.)].
Чтение одного из этих курьезных документов продолжалось около двух часов. Розас слушал с напряженным вниманием, ни разу не прервав секретаря.
Наконец последний остановился.
-- Тут конец, высокочтимый сеньор! -- сказал секретарь.
-- Ну, оставим это! Отложите другие классификации в сторону, но по порядку, мы их вскоре прочтем, только примите за правило, везде, где вы увидите слово унитарий, говорить дикий унитарий. Возьмите эту классификацию, Корвалан, и передайте ее Марии-Хосефе, скажите ей, чтобы она сделала из нее выдержки. Завтра я пришлю ей другие.
-- Ничего больше, высокочтимый сеньор?
-- Нет, ничего! Корвалан ушел.
В эту минуту Розас взял из рук ординарца потребованный им стакан воды.
Стеклянная дверь ранчо выходила на восток, на ней были повешены портьеры из пунцовой бумажной материи: солнце было окружено лучистым венцом сверкающих облаков и его лучи, преломляясь в стекле, приняли цвет занавесей и отражались в стакане с водой, окрашивая ее в пламенно кровавый цвет.
Это оптическое явление ужаснуло секретарей, которые, вспомнив о содержании бумаг, посланных Розасом своей невестке, вообразили, что вода превратилась в кровь. Они побледнели от испуга.
Эта иллюзия их взволнованной души была, к несчастью, страшной действительностью, в сущности, в это время Розас пил кровь, он весь дышал ею, приготовляя в своем уме страшные убийства, которые должны были вскоре погрузить Буэнос-Айрес в море крови.