IV

ЛЕГЕНДА ТАИНСТВЕННОГО ДОМА

На улице Серизэ, напротив одного великолепного отеля, стоял дом, очень простой с виду, выходивший фасадом во двор, а позади имевший сад, за тенистыми деревьями которого здание с улицы почти не было видно.

Уже много лет никто тут не жил, и дом приходил в разрушение, но никто не заботился о том, чтобы поправить его.

О нем ходила мрачная легенда. Его называли Таинственным домом; жители квартала, проходя вечером мимо него, дрожали и прибавляли шагу.

Легенда этого дома относилась ко времени последней осады Парижа Генрихом IV, когда бедные жители несчастного города так страдали от голода, что, по словам Соваля, "матери съедали своих детей". К голоду присоединилась еще и чума.

В это время дом, о котором мы говорим, принадлежал одному члену парламента, Добантону.

Как только начался голод, Добантоп заперся у себя с семьей, состоявшей человек из десяти мужчин, женшин, детей и четырех слуг; затем окна и двери заколотили, и обитателей дома больше никто никогда не видел. Часто слышались оттуда плач, крики, стоны, потом все вдруг смолкло навсегда...

Прошло много времени; заключили мир; граф Бриссак, парижский губернатор, сдал город королю, и жизнь в нем вошла в свою обычную колею. Только дом Добантона по-прежнему оставался молчаливым и мрачным.

Два года спустя приехали из провинции родственники Добантонов вступить в наследство имуществом. Дом по приказанию парламента отворили в присутствии комиссара и двух стражников.

Страшная картина представилась вошедшим: везде лежали скелеты; кое-как собрав разрозненные кости, из них составили фигуры шестерых взрослых людей и четверых детей; куда делись остальные четверо -- так и не могли допытаться.

Пораженные ужасом наследники велели снова запереть дом, уехали и больше не возвращались.

С этого времени дом прозвали таинственным или заколоченным.

Прошло несколько лет; брошенный дом постепенно разрушался под влиянием времени, как вдруг месяца за полтора до того дня, с которого начинается наш рассказ, жители квартала с изумлением увидели множество рабочих, собравшихся ремонтировать полуразрушенное здание. Его поправили в две недели.

Раз в восьмом часу вечера к нему подъехали телеги с мебелью и закрытая коляска; приехавшие вошли в дом, сейчас же заперев его за собой. Незадолго до восхода солнца телеги уехали пустыми, а коляска с теми, кто в ней был, не выезжала больше. Значит, там поселились. "Кто же решился опять жить в таинственном доме?" -- спрашивали друг друга жители квартала, но никто не мог ответить на этот вопрос, так как никто не видел новых жильцов. Но мы, по праву романиста, покажем их читателю.

Прошло часа два после того, как капитан Ватан услышал разговор отца Жозефа с незнакомцем,

В одной из комнат таинственного дома, в хорошеньком будуаре, сидела на chaise-longue {Шезлонг -- особый вид кресла (или диванчика) для отдыха с покатой спинкой и удлиненным сиденьем, в котором можно полулежа сидеть.} молодая женщина, утопавшая в волнах кружев; лицо ее было бледно, похудело и осунулось от страдания; она смотрела вокруг, не видя ничего, и из глаз ее текли слезы, которых она даже не вытирала; на полу валялась книга, видимо, выпавшая у нее из рук.

Это была Жанна дю Люк де Мовер.

Бедняжка была очень несчастна; ее, чистую, целомудренную, судьба так неожиданно поразила в горячей, истинной любви.

Но Жанна плакала не о своем погибшем счастье, а о том, кого по-прежнему любила, несмотря на его вину.

Но временами она бросала взгляд на хорошенького белокурого мальчика, спавшего у нее на коленях, и из груди ее вырывалось почти рыдание.

-- О Господи!-- говорила она разбитым от горя голосом.-- Он может не любить меня, но сына, его Жоржа! О нет, он вернется, я знаю, я чувствую это!

На роскошных часах пробило половину восьмого. Почти в ту же минуту приподнялась портьера, и метр Ресту доложил о его преподобии отце Грендорже.

Священник почтительно поклонился графине и по ее приглашению сел возле нее.

Пристально посмотрев с минуту на молодую женщину, он раза три покачал головой.

-- Вы опять плакали, графиня,-- ласково упрекнул он ее с сердечным участием в голосе.

-- Да,-- отвечала она,-- не стану скрывать от вас, отец мой. Сил нет сдерживаться. Я так страдаю! А от слез мне немного легче.

-- Плачьте, графиня; слезы утешают; но не падайте духом. Помните, что несчастье ваше незаслуженно и поэтому плачьте не над собой -- вы невинны и чисты перед Богом, а над тем, кто несправедливо обвинил вас в минуту заблуждения, но непременно вернется и снова будет у ваших ног, я убежден в этом; он сам станет умолять вас о прощении, в котором вы ему тем более не откажете, что он много виноват перед вами.

-- Отец мой, мои силы иссякают, я чувствую, что умираю.

-- Не надо так говорить, дочь моя; будьте мужественны; Господь посылает вам испытание, значит, любит вас. Вы женщина и мать, следовательно, ваша жизнь должна быть полна самоотвержения и покорности; она принадлежит не вам, а вот этому прелестному ангелу, который спит у вас на коленях,

-- Знаю, отец мой.

-- Так покоритесь воле Божьей. Кто знает, может быть, за вас когда-нибудь будет слишком хорошо отомщено!

-- Что вы хотите сказать, отец мой?

-- Ничего, графиня; простите меня за эти слова, я сожалею, что произнес их. Бог свидетель, я пришел сюда не прибавлять вам страдания, а утешить светлым лучом надежды.

-- Что такое?

-- По вашему приказанию, графиня, я с самого дня нашего переезда сюда отыскивал женщину, молочную сестру вашей матери, воспитанную в отеле Фаржи.

-- И вы наконец нашли ее, мою милую Фаншету?

-- Да, мне посчастливилось, графиня; сегодня вечером она зайдет к вам.

-- О, скажите, пожалуйста...

-- Нет, графиня; я могу нечаянно каким-нибудь нескромным, грубым словом испортить вам удовольствие разговора с ней. Позвольте мне пока ничего вам не говорить.

-- Благодарю вас, отец мой; вы добры и понимаете мое сердечное горе. Да, лучше мы поговорим с ней вдвоем; женщины понимают друг друга по одному взгляду, по улыбке. В котором часу она придет?

-- В девять, графиня.

-- Ах, как долго для меня будет тянуться время! Я предчувствую, что она откроет мне многое, чего я еще не знаю.

-- Мужайтесь, графиня, думайте о вашем бедном муже, целуйте сына, и время пролетит незаметно.

-- Отец мой, а вы видели Диану, мою милую Диану?

-- Нет, графиня,-- несколько сухо отвечал священник.

-- Вы ее не любите, отец мой. Бедное дитя! Она теперь совсем одна; по вашему настоянию я уехала, не сказав ей, куда. Знаете, отец мой, я упрекаю себя за это в душе, она ведь была моей верной подругой, подругой детства. Бедная, милая Диана, как она теперь должна тревожиться!

-- Графиня, мой сан велит мне прощать, а не осуждать. Подождите еще несколько дней, умоляю вас; не старайтесь видеться с этой подругой, о которой вы так сожалеете. Скоро, я надеюсь, объяснится многое. Всякий человек может ошибаться. Если я окажусь не прав, поверьте, я первый сознаюсь в своей вине; но до тех пор, графиня, умоляю вас, предоставьте мне полную свободу действовать, как предоставляли до сих пор. Бог нас видит и судит. Еще несколько дней...

-- Хорошо, отец мой, если вам этого непременно хочется. Но когда эти несколько дней пройдут?..

-- Я или докажу вам, что прав, графиня, или откровенно сознаюсь, что ошибся.

Наступила минута молчания.

-- Давно вы были в Мовере? -- спросила графиня.

-- Сегодня.

-- И... ничего нового? -- нерешительно промолвила она.

-- Ничего, графиня; только бедные в отчаянии, что вы так вдруг уехали от них.

Она вздохнула.

-- Разве вы больше не думаете вернуться в Мовер?

-- Нет, я бы умерла в этом доме, где началось и закончилось мое счастье.

Она встала и, не потревожив тихого сна младенца, отнесла и уложила его в прелестную колыбельку.

В это время портьера приподнялась, и вошел мажордом.

-- Что вы, метр Ресту? -- ласково спросила графиня.

-- Графиня, там женщина просит позволения войти к вам.

-- Вы ее знаете? Она вам назвала свое имя?

-- Имени она не говорила, но я ее знаю; она из нашей стороны, сейчас замужем за одним из прежних арендаторов господина графа. Ее зовут Фаншета Грипар.

-- О, пусть войдет, пусть войдет!

Мажордом поклонился и вышел. Священник встал.

-- Вы уходите, отец мой? -- спросила графиня.

-- Да, графиня,-- отвечал он, улыбаясь.-- Есть обстоятельства, когда третье лицо всегда стесняет.

-- Ну, идите, отец мой,-- согласилась она с легкой улыбкой.-- Но вы ведь скоро вернетесь?

-- О, конечно, графиня! Разве я не вполне предан вашей семье?

Он поклонился и ушел в одну дверь, а Фаншета вошла в другую.

Трактирщица была бледна и казалась сильно взволнованной. Она неподвижно остановилась посреди комнаты, выжидая, пока уйдет мажордом; как только за ним опустилась тяжелая портьера, она мигом очутилась на коленях перед графиней, осыпая ее поцелуями и заливаясь слезами.

-- Фаншета, моя добрая Фашиста!-- вскричала Жанна, подняв ее, сжимая в объятиях и плача вместе с ней.

Несколько минут они не могли выговорить ни слова. Но Фаншета была простая женщина, не привыкшая долго давать волю чувству; кроме того, годы и полная борьбы жизнь закалили ее против страдания.

-- Как я рада, что снова вижу вас!--воскликнула она еще дрожавшим голосом.

-- А я как рада, моя милая Фаншета! Так ты все еще любишь меня?

-- Больше, чем когда-нибудь, графиня, потому что вы страдаете!

-- Так ты знаешь?..

-- Все знаю, дорогая госпожа.

-- Зови меня другом, Фаншета; стань для меня опять тем же, кем была тогда, когда я веселым ребенком бегала под твоим надзором по лесам Фаржи.

-- Графиня!..

-- Пожалуйста! Ах, я была тогда счастлива! Все мне улыбалось; я играла и пела и не знала даже такого слова -- страдание. Теперь все изменилось; навсегда миновало счастливое время.

-- Не теряйте надежды, графиня.

-- Не терять надежды! И ты мне тоже повторяешь эту банальную фразу, которой нет отголоска в моем сердце. Надежда не существует для несчастных, а если и существует, так только в могиле.

-- О графиня, зачем такие мрачные мысли! Зачем так поддаваться горю?

-- Нет, Фаншета, я только хочу убить его в себе. Ты мне напомнила о слишком скоро пролетевшем времени, но оставим эти воспоминания! За несколько дней я многое обдумала, заглянула в свою совесть, проверив, не виновата ли я сама отчасти в своем горе, и вижу, что нет! Я совершенно чиста перед мужем, вся моя вина в том, что я слишком его любила, слишком неосторожно поступала, сделав его источником всех моих радостей, всего моего счастья. Но я женщина, Фаншета, я сильная; горе может согнуть меня на время, но потом я опять поднимусь. Фаншета, я люблю мужа и хочу отомстить за себя.

-- Отомстить за себя, графиня! О, что же вы хотите сделать?

-- Да, слушай, что я скажу, Фаншета. Я могу говорить с тобой совершенно откровенно: ты ведь была спутницей моего детства, знаешь все мои хорошие и дурные качества и не станешь никому открывать моего секрета, Я люблю мужа, и он меня любит всей душой. Никто лучше меня не знает всех его чудесных достоинств и всех слабостей его характера. Не знаю почему -- да и он сам, пожалуй, не знает,-- он разбил мне сердце, оскорбил мою любовь, при постороннем человеке бросил мне в лицо оскорбление, которое навсегда разбивает счастье женщины. Но как бы то ни было, как ни старается мой муж забыться и доказать себе, что был прав, он любит меня, любит не за красоту и молодость -- ему, разумеется, могут встретиться женщины и красивее, и моложе меня,-- а потому, что хорошо меня понимает и в глубине души отдает мне полную справедливость; одним словом, он знает, что я не виновата.

-- О да, графиня! Чтобы убедиться в этом, ему стоит только взглянуть на вас.

-- Ну так вот,-- продолжала с лихорадочным оживлением Жанна,-- он нанес удар моей любви. Пусть он выстрадает все, что я выстрадала, пусть придет к моим ногам вне себя от раскаяния, стыда, отчаяния и любви, пусть рыдая умоляет меня о прощении, а я...

-- Вы его простите.

-- Может быть!-- графиня как-то странно улыбнулась, помолчала с минуту, потом спросила;

-- Ты видела его после того, как он уехал из Мовера?

-- Очень часто вижу, графиня. Разве вы не знаете, что он живет у нас в гостинице, на улице Тикетон?

-- А!.. Нет, я этого не знала. Не правда ли, Фаншета, какой он красивый, щеголь, особенно с тех пор, как сбросил с себя застенчивость гугенота, за которую его так упрекали, когда он был под влиянием жены? Он стал совсем другой, изменился под влиянием придворных красавиц! И я им от души за это благодарна,-- прибавила она, стиснув зубы.

-- Как! Вы знаете, графиня!

-- Конечно, знаю, Фаншета. Мне хорошо известно, что граф дю Люк де Мовер -- один из самых блестящих кавалеров при дворе Людовика Тринадцатого, его любят самые знатные дамы; одна его улыбка, один его взгляд делают их счастливыми!

-- Но откуда вам все это известно?

-- Тебе очень хотелось бы знать, Фаншета? Но это мой секрет, это касается моей мести, милочка; в этом секрете я себе самой едва решаюсь сознаться,-- прибавила она, слегка сдвинув брови.-- Но я рада, что граф живет у тебя в гостинице. Ты ведь предана мне, Фаншета?

-- О графиня!-- грустно воскликнула трактирщица.

-- Прости, я уверена в тебе, но мне хотелось слышать это от тебя самой.

-- Я вам предана душой и телом, графиня, ведь ваша покойная мать поручила вас мне!

-- Да, моя добрая Фаншета, я виновата! Если ты мне будешь нужна, и скоро, может быть...

-- О, в тот день, графиня, я сочту себя очень, очень счастливой!

-- Ну, хорошо, я надеюсь на тебя. Слушай же, что я тебе скажу, Фаншета...

В эту минуту в дверь тихонько постучались, потом поднялась портьера, и вошел мажордом.

-- Умоляю, графиня, простить меня, что я явился, когда меня не требовали,-- сказал он.

-- Что случилось, метр Ресту?

-- Графиня, там какой-то огромный солдат, прегрубый, требует, чтобы вам о нем доложили.

-- Сегодня, верно, день приемов,-- улыбнулась Жанна.-- Вы его не знаете?

-- Он, графиня, похож на авантюриста последнего разряда; прегрубый, как я имел честь докладывать, чуть не прибил меня; а между тем я его где-то видел.

-- Но ведь он, вероятно, назвал вам свое имя, метр Ресту?

-- Точно так, графиня; его зовут капитан Ватан.

-- Ватан!-- с удивлением вскричала Фаншета.-- Этот человек здесь!

-- Я имел честь доложить графине,-- обиженно отвечал мажордом.

-- Странно!-- прошептала трактирщица.

-- Что странно, милая Фаншета?

-- О-ъ, если я не ошибаюсь!..-- продолжала Фаншета, как бы говоря сама с собой, и твердо прибавила, обращаясь к неподвижно стоявшему у порога мажордому:

-- Пусть капитан Ватан войдет!

-- Я жду приказания моей госпожи,-- сухо отвечал метр Ресту,-- она одна, насколько я знаю, имеет право приказывать здесь.

Женщины переглянулись с улыбкой.

-- Попросите его войти, метр Ресту.

Мажордом почтительно поклонился, отворил дверь и доложил о капитане Ватане.

Авантюрист вошел, опершись одной рукой на рукоятку рапиры.

Остановившись посреди комнаты, он снял шляпу, почтительно поклонился и ждал, когда с ним заговорят. Знаком велев мажордому выйти, графиня склонила голову в ответ на поклон капитана.

-- Чем я обязана вашему посещению? -- спросила она.

-- Моей глубокой любви к вам, графиня,-- отвечал он, поклонившись еще ниже,-- искренней дружбе, которую я почувствовал с первого раза как увидел вас.

Он поднял голову и покрутил усы. Графиня невольно улыбнулась оригинальному обороту фразы.

-- Кто вы такой? -- спросила она.

-- Вы, вероятно, уже знаете мое имя, графиня, от глупца, который вам обо мне докладывал. Меня зовуг капитан Ватан; имя презабавное, но ведь я не виноват, что мне его дали, да и не в том дело; я пришел сюда сказать вам, что вполне вам предан; этого, я вижу, для вас недостаточно, так вот Фаншета Грипар, которая, вероятно, пользуется полным доверием с вашей стороны, я убежден, не задумается поручиться за меня, как за саму себя. Здравствуйте, дружок мой Фаншета; скажите-ка, пожалуйста, графине, какого вы обо мне мнения. Не бойтесь за мою скромность, это избавит нас от длинных объяснений, которые всегда заставляют терять золотое время.

-- О капитан, дорогой капитан, как я рада, что вы пришли сюда!-- отозвалась трактирщица.-- Милая госпожа, вы совершенно можете довериться капитану Ватану. У него чудесное, благородное сердце!

Графиня встала и, подойдя к капитану, продолжавшему неподвижно стоять посреди комнаты, пристально посмотрела на него с минуту.

-- Благодарю вас,-- она с чувством протянула ему. руку,-- и так же искренне принимаю вашу преданность, как вы мне ее предлагаете. Я вас еще не знаю, но какое-то внутреннее чувство влечет меня к вам и говорит, что я могу положиться на вас. Теперь мы союзники, брат и сестра!

Страшная бледность разлилась при этих словах по лицу авантюриста; две слезы задрожали на его ресницах; он низко поклонился, чтобы скрыть волнение, и почтительно поцеловал руку графини. Но благодаря железной воле ему удалось подавить чувство и скрыть его в своем сердце.

Он снова сделался хладнокровен, спокоен, насмешлив, как обыкновенно.

-- Договор заключен, графиня,-- сказал он,-- и vive-Dieu, уж никак не я его нарушу!

-- Садитесь, капитан,-- с улыбкой предложила она.-- Но, извините за вопрос, скажите, пожалуйста, откуда вы меня знаете? Я не припомню, чтобы когда-нибудь видела вас.

-- Все очень просто, графиня,-- отвечал авантюрист, усаживаясь в кресло.-- Я всего раз имел честь вас видеть в замке Мовер и при таких обстоятельствах, к сожалению, что вы не могли обратить на меня внимания. Я короткий друг графа, вашего мужа, и раза два даже спас ему жизнь. У нас с ним все пополам; он не имеет тайн от меня, а я теперь,-- с улыбкой прибавил он,-- буду иметь от него секреты.

-- Как! Вы короткий приятель графа дю Люка, а я не знала этого?

-- Потому что мы познакомились всего недели за две до вашей ссоры.

-- Ссоры!-- горько повторила графиня.

-- Другого названия этому я и не допускаю, графиня,-- убежденно произнес авантюрист.

Она вздохнула.

-- Позвольте мне одно сказать вам, графиня: вы молоды, хороши собой и вступили в жизнь через золотые двери. Безумно было бы жалеть вас, так как во всем случившемся вы первая виновница.

-- Каким это образом?

-- Вы слишком любили вашего мужа.

-- О, это правда!-- прошептала она.

-- Ну, а теперь я, друг вашего мужа, и главное, ваш, пришел прямо сказать вам: мужайтесь, графиня! Вы еще очень молоды, чтобы горе могло иметь для вас то ужасное значение, которое вы ему придаете. Вы слишком прекрасны и, простите за тривиальность выражения, слишком искренно влюблены, чтобы терпеливо переносить нанесенное вам оскорбление. Вы захотите, если не захотели уже, отомстить; я убежден в этом и готов всеми силами помочь. Надеюсь, мне удастся это. Положитесь на меня, графиня, и будьте уверены, что я всегда к вашим услугам, что бы ни пришлось предпринять.

-- Все, что вы говорите, капитан,-- отвечала Жанна,-- так замечательно отвечает моим собственным мыслям, что я не знаю, брежу я или наяву вас слышу. Кто мог поведать вам о том, в чем я себе самой едва смею сознаться?

-- Мое сердце, графиня. Вы меня не знали, но я постоянно следил за вами и люблю вас, как дочь; вот чем я могу вам все это объяснить: я был верным товарищем вашего отца; умирая, он поручил мне заботиться о вашем счастье. Пока вы были счастливы, я должен был оставаться в тени, но в несчастье мне велено было прийти к вам и сказать то, что я говорю теперь. Вы страдаете, обопритесь на мою руку; она сильна и не изменит вам. Вот, графиня, почему до сих пор вы меня не знали, а теперь я к вам являюсь!

-- О, мой дорогой отец!-- залилась слезами графиня.-- И после смерти он охраняет меня! Его отеческая любовь служит мне защитой даже тогда, когда он сам давно в могиле! Благодарю вас, капитан, что вы обо мне вспомнили. Вы пришли ко мне от имени де Фаржи, вы его представитель; будьте уверены, что я всегда буду вам покорной, почтительной дочерью, что бы ни случилось, так как теперь вы для меня почти отец!

-- Хорошо, графиня: этого мне от вас и хотелось,-- отвечал, сдерживая волнение, капитан.-- Теперь обращаюсь еще с просьбой... Фаншета вас воспитала; в случае необходимости она подтвердит мои слова...

-- О да,-- горячо согласилась трактирщица,-- да, графиня! Капитан говорит вам истинную правду; он действительно любит вас, как отец.

-- Ты знала это, моя милая Фаншета, и молчала,-- ласково упрекнула ее Жанна.

-- Клятва не позволяла мне говорить, графиня.

-- Ну, я на тебя не сержусь. Я так счастлива, капитан, что нахожу в своем горе такую самоотверженную помощь, как ваша! Теперь я чувствую в себе силы и мужество. Что вы еще мне хотели сказать?

-- Вот что, графиня: мне непременно нужно иметь право во всякое время явиться к вам так, чтобы никто даже не подозревал о наших отношениях. Вы понимаете, конечно, графиня, как важно то, о чем я вас прошу? Можете вы устроить это?

Графиня улыбнулась.

-- Теперь я докажу вам, капитан, как я вам доверяю. Фаншета, возьми лампу; пойдемте, капитан!