Незнакомец, глубоко задумавшись, медленно удалялся от харчевни. Случайная встреча со всадником, которого разбойники называли доном Ремиго, по-видимому, произвела на него неприятное впечатление.
А между тем в наружности дона Ремиго -- таково было настоящее имя этого субъекта -- не было ничего такого, чем можно было бы до некоторой степени объяснить неприязненную реакцию незнакомца. Это был молодой человек лет двадцати шести изящного сложения; строгие черты, черные глаза и гордо закрученные вверх усы придавали его лицу выражение решительности и доброжелательства; его костюм, полувоенный, полуштатский, тоже, казалось бы, не должен вызывать чувства антипатии к его обладателю, особенно, если учесть, что в ту пору в Мексике свирепствовала междоусобная война.
Судя по тому, каким взглядом незнакомец окинул встретившегося ему всадника, можно было с уверенностью сказать, что эти двое молодых мужчин питают один к другому глубокую ненависть -- явление, впрочем, широко распространенное в этих странах, где солнце раскаляет кровь и стремительно гонит ее по жилам.
Со временем мы узнаем кое-какие подробности, объясняющие причину их враждебности, сейчас же ограничимся замечанием, что до встречи с доном Ремиго по лицу незнакомца блуждала насмешливая улыбка.
Не замечая любопытных взглядов, которыми провожали его попадавшиеся навстречу бродяги и прочий люд, незнакомец спокойно продолжал свой путь и, достигнув леса, углубился по узкой тропинке в самую чащу.
Тропинка пролегала вдоль извилистого берега реки, шагах в ста от воды. Чем дальше он ехал, тем медленнее становилась поступь его лошади, и, наконец, она пошла вообще размеренным шагом.
Не доезжая приблизительно с четверть мили до Медельена, всадник заметил между деревьями прелестный домик, укрывшийся в благоухающей рощице в окружении живой изгороди тропических кактусов.
Подъехав почти вплотную к этой изгороди, всадник остановился и с любопытством потянулся вперед, желая заглянуть через нее, но тотчас поспешно отпрянул назад и вместо того, чтобы продолжать свой путь, остановился, завороженный нежными голосами двух молодых девушек, певших старинный испанский романс, аккомпанируя себе на ярабэ:
Что это значит, мой щегленок? Ты опять летаешь к моим окнам! А я уже думала, что ты соединился со своей возлюбленной!
Когда голоса девушек смолкли, одна из них весело расхохоталась.
-- Чему это ты смеешься, Жезюсита? -- спросила ее подруга, перестав играть на ярабэ.
-- А вот чему, дорогая моя Сакрамента, -- отвечала насмешливая Жезюсита, указывая рукой в ту сторону, где стоял всадник, который с наивностью влюбленных всех времен и народов воображал, что его присутствия никто не замечает. -- Вон щегленок твоего романса, который не летает перед твоими окнами, но зато вздыхает за изгородью твоего дома.
Сакрамента покраснела и быстро повернула голову. А всадник, присутствие которого обнаружилось так неожиданно для него, изобразил такую жалобную гримасу, что девушек снова обуял безудержный хохот.
-- Девушки! -- донесся из дома мужской голос. -- Скажите мне, пожалуйста, чему это вы так весело смеетесь? Дайте и мне возможность посмеяться вместе с вами.
Веселый смех в ту же минуту застыл на устах девушек.
Дона Сакрамента приложила палец к губам, тем самым прося незнакомца не выдать себя неосторожно произнесенным словом, а дона Жезюсита полушепотом сказала:
-- Уходите скорее, дон Мигуэль, сюда идет наш отец. Всадник исчез за изгородью, а минуту спустя уже снова послышался лошадиный топот; пеон поспешил отворить ворота, и дон Мигуэль въехал во двор с противоположной стороны.
-- О, -- проговорил пеон, -- дон Мигуэль де Сетина! Как будет рад мой господин. Он как раз вспоминал о вас всего лишь два дня тому назад... Мой племянник, должно быть, никогда не приедет! -- говорил он в дурном расположении духа сеньоритам, своим дочкам.
-- Ну, а я как раз и приехал, Жозе!.. Доложи обо мне дяде, пока я отведу лошадь в загон. Надеюсь, дон Гутьерре здоров?
-- Совершенно здоров, ваша милость. О! Он будет очень доволен вашим приездом.
-- В таком случае надо поскорее обрадовать его, поди и доложи ему обо мне.
-- Бегу, ваша милость, бегу.
С этими словами пеон быстро удалился.
Дон Мигуэль де Сетина -- мы теперь смело можем открыть имя незнакомца, коль скоро пеон так назвал его, -- занялся расседлыванием своей лошади и устройством ее в загоне. Однако делал он это так медленно и как бы нехотя, так что всякому становилось очевидным: молодой человек по каким-то непонятным причинам старался, насколько возможно, оттянуть момент появления перед юными девушками, которые так весело потешались над ним всего несколько минут тому назад.
Молодой человек уже добрую четверть часа не столько занимался лошадью, сколько предавался размышлениям, когда заметил пеона, шедшего впереди своего господина.
Дон Гутьерре был человек лет около пятидесяти, прекрасно сохранившийся, хотя волосы его и начали уже седеть на висках. Черты его лица были довольно красивы, хотя и несколько строги; его глаза испытующе глядели на собеседника, словно стараясь проникнуть в его душу, в то время как на губах блуждала усмешка. Держался он с достоинством, говорил отрывисто, а иногда даже слегка грубовато. В общем же, это был человек добрый и достаточно любезный, верный дружбе и, что заслуживает особого упоминания, безупречно честный.
Дон Гутьерре де Леон и Планиллас (таков был его полный титул) принадлежал к старинному галльскому роду. Он покинул Испанию, будучи совсем молодым, и поселился в Мексике, где в продолжение долгих лет занимался разработкой рудников. Дон Мигуэль де Сетина приходился ему племянником. Он был сыном его старшей сестры, которая переехала в Америку со своим мужем почти одновременно с доном Гутьерре.
Старик, едва завидев племянника, уже издали начал кричать на него:
-- Какого черта вы делаете здесь во дворе, дон Мигуэль? Почему вы не зашли в дом? Уж не воображаете ли вы, что у меня нет прислуги и некому заняться вашей лошадью?.. Или, может быть, вы успели заделаться конюхом после того, как я имел удовольствие в последний раз видеться с вами?
Дон Мигуэль, как читатель имел уже возможность убедиться, был человеком не робкого десятка, и запугать его было нелегко, а, между тем, как только он въехал во двор дядюшкиной усадьбы, его словно подменили: он бледнел, краснел, бормотал какую-то несуразицу и вообще казался человеком, не умеющим себя держать.
-- Извините меня, дядюшка, -- сказал он наконец, -- но я только что проделал огромный путь на Негро, а поскольку я очень дорожу этой лошадью, я не рискнул доверить кому-либо другому обтереть ее соломой... Ну вот, теперь все в порядке. Жозе, можете пустить Негро в загон.
-- Ну, это еще ничего, -- продолжал дон Гутьерре, пожимая плечами, а затем, обращаясь к пеону, сказал: -- А ты, ротозей, смотри, не вздумай, Боже тебя сохрани, давать Негро мокрую люцерну... Помни, что другой такой лошади не сыскать.
После этого строгого наставления пеону дон Гутьерре опять обратился к дону Мигуэлю.
-- Когда вы вернулись?
-- Я только сегодня вернулся, дядюшка.
-- И вы явились прямо сюда? Это очень мило с вашей стороны, племянник.
-- Извините, дядюшка, но я не знал, что вы уже в Медельене, я думал, что вы все еще в Веракрус, и сначала отправился туда.
-- Все что ни делается, все к лучшему, вы пробудете здесь несколько дней. Это решено.
-- Но, дядюшка...
-- Я не допускаю никаких возражений, дон Мигуэль, я ваш дядя, и вы должны повиноваться мне. Кроме того, нам надо будет заняться еще кое-какими делами... затем предстоят праздники, словом, вы остаетесь.
-- Хорошо, я останусь, дядюшка, раз вы этого желаете.
-- Вот таким я вас люблю. Ах, да, кстати, не говорите о делах при детях, это не должно их касаться... ну, а теперь идите поздоровайтесь с вашими кузинами, вы их не видели почти целый год.
Дон Гутьерре на правах старшего взял племянника под руку и вошел с ним в сад.
Никакая кисть не способна передать очарование мексиканского сада. Там сами по себе под открытым небом растут деревья, которые у нас выращиваются в оранжереях и, несмотря на самый тщательный уход, чахнут, вырождаясь в низкорослые кустарники и деревца. Мексиканские сады это сплошные заросли ликвидамбра, стираксов, бананов, лимонных и померанцевых деревьев, кактусов всех видов, усыпанных цветами и плодами и образующих на высоте десяти-пятнадцати метров непроницаемые для жгучих солнечных лучей зеленые своды, служащие убежищем тысячам птиц разнообразных цветов и оттенков, с веселым щебетанием порхающих с дерева на дерево.
Под сенью густой беседки из померанцев, гуавы и олеандров две восхитительные девушки лет пятнадцати-шестнадцати занимались вышиванием с таким сосредоточенным видом, нарочитость которого не могла укрыться от взгляда стороннего наблюдателя.
Эти молодые особы были дочери дона Гутьерре, старшая дона Сакрамента и младшая дона Жезюсита.
Делая вид, что они поглощены работой, девушки тем не менее внимательно следили за направлявшимися к ним доном Мигуэлем и их отцом и шепотом переговаривались, обмениваясь при этом насмешливыми улыбками.
Дона Сакрамента, высокая и стройная брюнетка, отличалась строгой, величественной грацией. Дона Жезюсита, наоборот, была белокура, миниатюрна и вся -- само движение, порыв. По странной случайности, что, впрочем, их только украшало, у брюнетки Сакраменты глаза были голубые, как лазурь, а у белокурой Жезюситы -- матовые черные.
Только тогда, когда дон Гутьерре и его племянник подошли почти к самой беседке, девушки сделали вид, что их заметили. Они вдруг вскочили с места и поспешили навстречу мужчинам с возгласами удивления.
-- Девочки, -- сказал дон Гутьерре, -- я привел к вам вашего кузена, дона Мигуэля... он проведет с нами несколько дней... я передаю его в ваши руки, чтобы вы хорошенько его побранили за то, что он так долго не был у нас.
-- Мы с удовольствием сделаем это, отец, -- сказала Сакрамента и сразу же обратилась к молодому человеку: -- Фи, сеньор, как нехорошо с вашей стороны забывать своих близких родственников.
-- Бедный молодой человек, -- томно заметила Жезюсита, -- может быть, его удерживали какие-нибудь дела, и он не так уж виноват.
-- Сеньориты, -- отвечал дон Мигуэль, почтительно кланяясь, -- я готов безропотно покориться вашему приговору, но смею надеяться, что вы не осудите меня, не выслушав моих объяснений.
-- Ну, нет. Этого-то вы ему ни в каком случае не позволяйте, -- смеясь, сказал дон Гутьерре. -- Если вы позволите ему объясниться, то он наговорит вам такого, что вам волей-неволей придется его простить.
-- Вы жестоки ко мне, дядюшка, -- улыбаясь, отвечал молодой человек, -- но я уповаю на беспристрастную справедливость моих прелестных кузин и совершенно спокойно отдаю свою судьбу в их руки.
-- Не рассчитывайте на это, кузен, все ваши комплименты и хитроумные уловки вам не помогут. Предупреждаю, мы будем судить строго, -- сказала Сакрамента, грозя ему пальчиком.
-- Я буду защищать вас, кузен, -- вмешалась Жезюсита.
-- Ах! Сестра! Как же так?.. Ты меня покидаешь!.. Что же я могу сделать одна?
-- Вы должны простить меня, даже если я и виноват, кузина, потому что, как бы ни была велика моя вина, ее превосходит мое почтение и восторг перед вами.
-- Ну, вот, -- проговорила она улыбаясь, -- вот я и обезоружена с самого начала? Молчите, сеньор, я не хочу вас слушать, я страшно зла на вас.
-- Не поможете ли вы мне, дядюшка? Не сжалитесь ли вы над моим бедственным положением?
-- Нет, нет, разбирайтесь сами, как знаете, это меня не касается, я не стану вмешиваться ни за что на свете.
-- Ну, кузен, тогда я вас не покину, -- сказала Жезюсита, -- я буду защищать вас перед сестрой, тем более, что она сгорает от желания вас простить.
-- Неужели это правда? -- вскричал молодой человек, невольно обнаруживая охватившую его радость.
Девушка бросила на него загадочный взгляд и, опустив голову и краснея, дрожащим голосом проговорила:
-- Все это была лишь шутка. Вы знаете, кузен, что мы не просто рады, мы счастливы видеть вас.
-- О! Благодарю вас, кузина, -- сказал молодой человек с волнением. -- Вы не можете себе представить, как мне приятно слышать эти слова из ваших уст.
-- Ну, ну, -- проговорил дон Гутьерре, -- раз мир восстановлен, нам теперь здесь нечего делать... Пускай сеньориты продолжают заниматься вышиванием, а мы пойдем немного потолкуем о наших делах. Потом будет еще время для болтовни.
Молодежь, по всей вероятности, предпочла бы не расставаться и поболтать еще немного, но им пришлось повиноваться. Девушки снова взялись за вышивание, а дон Мигуэль, почтительно поклонившись им, последовал за доном Гутьерре.
Дон Гутьерре повел своего племянника в кабинет, выходивший в сад. Плотно прикрыв за собою дверь, дон Гутьерре уселся в кресло-качалку, пригласив дона Мигуэля располагаться в таком же кресле напротив него и предложил освежиться лимонадом или вином, стоявшими на столе посреди комнаты.
Затем дон Гутьерре уже совсем другим тоном заговорил о делах.
-- Ну, какие вы привезли новости? Что вам удалось сделать? Вы ведь знаете, племянник, как необходимо нам, наконец, что-нибудь предпринять... Ну, говорите же скорее, умоляю вас!
-- Как я и говорил вам раньше, дорогой дядюшка, -- отвечал молодой человек, взяв со стола сигарету и закуривая ее, -- я приехал только сегодня утром и поэтому был не в состоянии и выяснить, что тут у нас делается...
-- Дела идут все хуже и хуже, племянник, -- перебил его дон Гутьерре. -- Теперь никто уже больше не может считать себя в безопасности... Мы все во власти бандитов, которые требуют с нас деньги по всякому поводу, а то и вовсе без повода, просто потому, что им так нравится... Честь наших семейств, даже сама наша жизнь для них ничто... Всем нам грозит опасность... Что же касается нас, испанцев, выходцев из Европы, то наше положение хуже всех остальных... Все мы, за редким исключением, трудолюбивы и работящи, а следовательно, и богаты. Негодяи, стоящие у власти в Веракрус, всячески пытаются возбудить против нас население страны... Они вооружаются для борьбы против нас всех... Бандиты -- самая невинная кличка из тех, которыми они нас награждают. Им мало того, что они постоянно нас грабят и разоряют, нет, они еще убивают нас даже среди бела дня, на глазах восторженной толпы... Мои склады и магазины в Веракрус разрушены и разграблены, моя гасиенда в Керро-Прието сожжена дотла... Я пребываю в постоянном страхе, того и гляди, меня арестуют и расстреляют без всякого к тому повода и даже без суда. Вот какое мы теперь переживаем время, племянник! Как это вам нравится?
-- Увы! Дядюшка, картина, которую вы мне нарисовали, ужасна.
-- Я рассказал вам еще далеко не все, поверьте.
-- К несчастью, дядюшка, в центральных провинциях положение не лучше. Только на Тихоокеанском побережье, достаточно далеко отстоящем от театра военных действий, царит относительное спокойствие... Под гнетом междоусобных неурядиц стонут Орисаба, Пуэбла и даже Мехико, несмотря на пребывание там Мирамона и все предпринимаемые этим достойным генералом усилия обуздать анархию. Подонки общества, как пена, всплыли на поверхность. Это война дикарей, борьба варваров с цивилизацией, борьба, в которой, если она продолжится, померкнет луч света, озарявшего эту несчастную страну. Везде только и разговоров про грабежи да убийства, и никто этому не удивляется, все считают это чуть ли не вполне заурядным явлением... Представители иностранных государств не в состоянии защитить проживающих в Мехико своих подданных от насилия, а испанский посланник, лишь несколько дней назад прибывший в нашу страну, уже успел прийти в полное отчаяние...
-- Значит, повсюду, на всей территории государства, царит та же анархия?
-- Да, дядюшка, везде.
-- Теперь скажите мне, что вы думаете делать?
-- Как вы знаете, дядюшка, большая часть поместий моего отца находится на территории Колима и в штате Монора. Поэтому мой отец поручил мне предложить вам от его имени следующее. Вам нечего и помышлять о том, чтобы сесть на корабль на побережье Атлантического океана. Это вам не удастся ни при каких обстоятельствах: слишком много глаз следят за вами.
-- Я и сам это знаю... Но могу ли я рискнуть пройти через всю территорию республики со слабыми и беззащитными юными девушками, когда на каждом шагу нам будет грозить опасность нападения какой-нибудь разбойничьей банды.
-- А между тем, дядюшка, только тут еще и можно надеяться на спасение... Впрочем, если и может грозить вам опасность, то только на отрезке пути от Медельена до Мехико, который преодолеть благополучно действительно трудно... Тут будет приблизительно восемьдесят миль с небольшим, и вам потребуется самое большее десять дней.. В Мехико вас встретят человек двадцать надежных пеонов моего отца, которые должны сопровождать вас до Гермосильо, а оттуда в Гваямас, где специально нанятое отцом французское судно ждет вашего прибытия, чтобы доставить вас к нам... Все состояние моего отца и переданные ему ваши деньги уже находятся в безопасности на этом корабле.
-- Но подумайте только, племянник, восемьдесят миль, которые нам предстоит преодолеть, -- не шутка, и если мужчина, хотя и с трудом, способен завершить такое, то для двух юных девушек оно практически невозможно.
-- Дорогой дядюшка, не забывайте, что речь как раз идет не о вашем спасении, но о спасении ваших дочерей... Каждый потерянный час, даже минута, приближает вас к ужасной катастрофе! Мы с отцом долго обсуждали ваше положение и ничего лучшего придумать не могли... Вы, разумеется, тоже понимали, что рано или поздно вам придется искать спасения в бегстве и, надеюсь, приняли соответствующие меры на этот счет?
-- Конечно, я запасся мулами, лошадьми, оружием и, кроме того, нанял человек десять, на которых, как мне кажется, я могу положиться, и которые ждут только моего решения.
-- Хорошо. Я, со своей стороны, тоже принял некоторые меры и, кроме того, у меня есть надежный проводник, француз, который вот уже целых двадцать лет живет в Америке и исходил ее вдоль и поперек. Он заверил меня, что проведет нас по таким тропинкам, которые известны только ему одному.
-- Восемьдесят миль... -- прошептал дон Гутьерре.
-- Обдумайте все, как следует, принимайте решение, дядюшка, я буду ждать ваших приказаний, чтобы начать действовать. Но только, прошу вас, не мешкайте слишком долго в интересах ваших очаровательных дочек. Знает ли кто-нибудь, что вы перебрались сюда?
-- Деголладо, которому я не раз оказывал солидные слуги, посоветовал мне поселиться в Медельене, обещая предупредить меня, как только мне будет грозить какая-нибудь опасность.
-- Деголладо! -- досадливо покачал головой молодой человек. -- Он душою и телом предан Хуаресу.
-- Это действительно так, но мне кажется, я смело могу на него положиться
-- Дай Бог, чтобы вам не пришлось раскаиваться в этом, дядюшка.
В эту минуту раздался стук в дверь.
-- Кто там? -- спросил дон Гутьерре.
-- Гость, ваша милость, -- отвечал один из пеонов.
-- Гость! -- с беспокойством воскликнул дон Гутьерре. -- Племянник, пока ни слова обо всем этом, я хочу, чтобы до последней минуты мои дочери ничего не знали... Скоро вы получите мой ответ... побудьте в саду, пока я буду принимать визитера и отделываться от него, если только это возможно.