Как только дон Мигуэль вышел из кабинета, дон Гутьерре велел пеону проводить к нему посетителя.
Тот не замедлил появиться.
Дон Гутьерре сделал несколько шагов к нему навстречу и, обменявшись с ним церемонным поклоном, спросил:
-- С кем имею честь говорить?
-- Я -- капитан кавалерии, -- отвечал незнакомец, -- и состою на службе его превосходительства Бенито Хуареса, президента республики, а зовут меня дон Ремиго Диас.
-- Весьма рад познакомиться с вами, сеньор дон Ремиго Диас, -- отвечал дон Гутьерре с некоторым волнением. -- Вы и представить себе не можете, какое удовольствие доставляет мне принимать вас в моем скромном жилище... Вот сигары, сигареты, вот прохладительные напитки... Садитесь, пожалуйста, в это кресло, и позвольте мне обращаться с вами, как со старинным другом.
-- Вы необычайно любезны, сеньор дон Гутьерре, -- вежливо ответил молодой человек. Затем закурил сигару и сел.
Последовало довольно продолжительное молчание. Испанец ждал, чтобы незнакомец объяснил ему цель своего посещения, а последний, в свою очередь, ждал, чтобы его стали расспрашивать. Наконец, видя, что хозяин не торопится это делать, гость решился заговорить первым.
-- Позвольте мне прежде всего, кабальеро, -- сказал он, -- заявить вам, что мое посещение никоим образом не должно беспокоить вас.
-- Оно меня и не беспокоит, кабальеро, -- отвечал дон Гутьерре. -- Слава богу, мне нечего бояться, я человек мирный, иностранец, и не занимаюсь политикой. У президента нет никаких оснований подозревать меня в чем-либо.
-- Вы совершенно правы, сеньор, но, к несчастью, у каждого из нас есть враги на этом свете, и вследствие этого очень часто и на самых порядочных людей поступают доносы, тем более страшные, что они анонимны.
-- Неужели и на меня поступил подобного рода донос? -- спросил дон Гутьерре, внутренне содрогаясь.
-- Я этого не говорю, -- спокойно продолжал капитан, -- но лица, находящиеся у власти, не в состоянии за всем следить и во всем разбираться сами, поэтому бывают случаи, когда их доверием злоупотребляют люди непорядочные, а честные и абсолютно невинные оказываются впутанными в нехорошие дела.
-- Неужели я без моего ведома оказался впутанным в одно из таких дел?
-- Разве я это сказал? -- невозмутимо продолжал капитан. -- Бог мой, кабальеро, мы живем в тяжелое время. Великий человек, ставший во главе нашей прекрасной страны, задался целью преобразовать ее, но его противники всячески препятствуют этому. Вот почему, защищая себя и свое дело, он часто вынужден прибегать к жестоким мерам в отношении лиц, которые тем или иным тайным способом, вольно или невольно, способствуют его врагам, хотя речь идет о весьма достойных и почтенных гражданах.
-- Так что же, меня считают одним из таких людей? -- вскричал дон Гутьерре, все более и более волнуясь.
-- Мне кажется, что я даже и не намекал на это, кабальеро, -- отвечал капитан все тем же невозмутимым тоном. -- Однако у республики множество врагов и среди них иностранцы, в особенности же европейцы, самые опасные. Испанское правительство до сих пор не может смириться с утратой великолепных американских колоний, виной чему исключительно его собственная беспечность, и все еще лелеет надежду их вернуть. По этой причине испанское правительство наводнило страну своими агентами и шпионами, которым поручено срочно доносить обо всем, что здесь происходит, и оно только ждет удобного момента. Национальное правительство обязано строго следить за этими агентами и шпионами
-- Неужели вы имеете намерение, сеньор, -- вскричал дон Гутьерре, вспыхнув от негодования, -- внушить мне, что я один из тех негодяев, о которых вы говорите?
-- Я не имею никакого намерения, сеньор, -- отвечал капитан с нарочитой холодностью, -- но...
-- Виноват, -- поспешно перебил его дон Гутьерре, -- позвольте мне, сеньор капитан, заметить, что мы толкуем уже около получаса и пока я не услышал ничего, что дало бы мне возможность понять истинную цель вашего визита.
-- Разве я не изложил ее вам, кабальеро? -- произнес капитан с превосходно разыгранным удивлением.
-- Это единственное, что вы забыли сделать, сеньор.
-- Это странно, -- отвечал капитан. -- Я слишком увлекся некоторыми соображениями, которые...
-- Очень возможно, -- перебил его дон Гутьерре, -- но, простите, чем больше я на вас смотрю, сеньор, тем больше мне кажется, что я вас где-то встречал.
-- В этом нет ничего удивительного, кабальеро.
-- Вы сказали, вас зовут дон Ремиго Диас?
-- Совершенно точно.
-- Э! Теперь я вас вспомнил. Вы -- сын дона Эстебана Диаса, портного, вы -- то прелестное дитя, которое я так часто видел в его магазине и которого я при каждом посещении непременно одаривал песетами.
-- Это действительно я, кабальеро, -отвечал молодой человек, изящно кланяясь.
-- Я в восторге, что вижу вас, сеньор! Но позвольте мне, пожалуйста, задать вам один вопрос.
-- Задавайте, сеньор, и, если я только смогу, поверьте, я буду счастлив дать вам удовлетворительный ответ.
-- Ведь вы, если я не ошибаюсь, занимались торговлей вместе с вашим отцом, достойным доном Эстебаном? Кстати, он по-прежнему здоров?
-- Вполне, благодарю вас, кабальеро. Я действительно занимался торговлей вместе с отцом.
-- Тогда каким же образом вы очутились на военной службе и успели дослужиться до капитанского чина? Ведь это очень высокий чин.
-- Да, довольно высокий. Но я надеюсь на повышение.
-- Буду рад за вас.
-- Благодарю вас. Теперь позвольте мне, сеньор, рассказать вам, каким образом я оказался на военной службе. Это произошло очень просто, как вы сами сейчас сможете убедиться... Вы знаете, что наш дом работает главным образом на военных?
-- Да, я это помню.
-- Ну так вот, занимаясь постоянно пошивом мундиров, мне однажды пришло в голову примерить один из них... Я вспомнил, что генерал Комонфор, сделавшийся впоследствии президентом республики, тоже начинал с портняжничества, но только вместо того, чтобы надеть, как это сделал Комонфор, мундир полковника, я проявил скромность и примерил оказавшийся под рукой мундир капитана, который, на мой взгляд, был мне весьма к лицу... Тогда я отправился представиться полковнику Карваялю, который, между нами будь сказано, задолжал моему отцу довольно крупную сумму. Я попросил полковника присвоить мне чин капитана и зачислить меня в его отряд, погасив тем самым висевший на нем долг. Он с радостью согласился, а я таким образом очутился моей же собственной властью произведенным в капитаны.
-- Я искренне вас поздравляю, сеньор, с принятым вами решением. Теперь вы можете рассчитывать занять со временем и очень высокое положение.
Капитан поклонился с сознанием собственного достоинства.
-- Ах! -- воскликнул дон Гутьерре. -- Ваш рассказ пробудил в моей памяти одно воспоминание.
-- Какое, сеньор?
-- Боже мой, а я ведь тоже ваш должник. Капитан оживился.
-- В самом деле, кабальеро?
-- Я в этом совершенно уверен, и в доказательство могу вам даже назвать сумму долга -- сто унций.
-- Так много! -- вскричал радостно капитан.
-- Бог мой, да!.. Вы, надеюсь, извините меня, что я до сих пор не уплатил по этому счету, кабальеро, но у меня в последнее время была такая масса дел, что я совсем забыл об этом.
-- О, сеньор дон Гутьерре, благодаря Богу, ваша репутация вне всяких подозрений... Я знаю, вы честный человек и за вами ничего не может пропасть.
-- Благодарю вас за добрые слова, сеньор, но раз. случай привел вас ко мне, я воспользуюсь им, чтобы уплатить долг.
-- Скажу вам по совести, кабальеро, -- отвечал капитан с ничем не сравнимою наглостью, -- ваше решение доставляет мне большую радость... В настоящую минуту я крайне нуждаюсь в деньгах, я собственно и приехал за этим, но я, право, не знал, как подступить к такой щекотливой теме.
-- Я достаточно хорошо знаю, насколько вы деликатны в денежных вопросах, и поэтому хотел избавить вас от объяснений, которые вам были бы неприятны. Потрудитесь подождать всего одну минуту.
-- Пожалуйста, сеньор, прошу вас. Дон Гутьерре вышел.
Оставшись один, капитан встал, осмотрелся по сторонам и, уверенный, что за ним не следят, вытащил из кармана мундира кусок воска и снял отпечатки дверных замков с ловкостью и быстротою, свидетельствовавшими о большом навыке.
-- Вот и готово, -- сказал он про себя, пряча воск и садясь на прежнее место, -- теперь у меня есть слепки от всех замков в доме. Никогда не следует ничего упускать из виду -- при случае и это может понадобиться... Очень приятно иметь дело с людьми, которые понимают тебя с полуслова... Дон Гутьерре премилый человек, а сто унций, которые он собирается мне дать, как нельзя кстати... Я совсем на мели... Как жаль, что человек этот -- враг моей родины! -- добавил он с иронической улыбкой.
-- Прошу вас, кабальеро, -- сказал испанец, вернувшись в кабинет. -- Вот задолженные мною сто унций... извините, пожалуйста, что я заставил вас так долго ждать.
-- О! Кабальеро! -- отвечал капитан, дрожащими пальцами опуская в карман золотые монеты. -- Вы шутите. Напротив, это я вам обязан.
Капитан встал. Он достиг цели, которую преследовал, и больше ему уже нечего было здесь делать. Он вежливо простился и удалился.
Дон Гутьерре пожелал проводить его до самой двери, возможно, затем, чтобы убедиться, что он действительно уезжает.
-- Где мой племянник? -- спросил испанец у пеона. -- По всей вероятности, в гостиной? Попросите его прийти ко мне в кабинет.
-- Дон Мигуэль ушел, ваша милость, -- отвечал пеон.
-- Как ушел? В такой час?
-- Да, ваша милость... Взглянув случайно через забор, он заметил двух человек, которые, по-видимому, рассматривали наш дом, и пошел с ними поговорить. Затем, вместо того, чтобы вернуться, он крикнул мне, что скоро вернется, и ушел.
-- Очень странно, -- прошептал дон Гутьерре, направляясь в кабинет.
Пеон сказал правду. Дон Мигуэль действительно заметил двух человек, показавшихся ему подозрительными. Вглядевшись в них повнимательнее, он узнал своих новых знакомых Педросо и Карнеро. Тогда, не колеблясь долее, он вышел к ним и, потолковав с ними несколько минут, на прощание дал им денег, о чем пеон не мог сказать своему хозяину, потому что он этого не видел.
Между тем дон Ремиго, веселый и счастливый, легкой походкой вышел из дому.
-- Ну вот, -- пробормотал он, оглядываясь по сторонам, -- ни моей лошади, ни солдат моих нет... Куда это они запропастились?
Он сделал несколько шагов вперед, по всей вероятности, в надежде найти их. Но тут на голову ему внезапно набросили плащ и прежде, чем он успел опомниться и оказать хотя бы малейшее сопротивление, он оказался на земле, связанный по рукам и ногам, так что не мог даже пошевелиться.
Впрочем, он и не пытался этого делать. Оказавшись в западне, он вел себя тихо и не произносил ни единого слова.
Тот или те, которые так внезапно на него напали, вывернули и опустошили все его карманы, в том числе прихватили и только что полученные сто унций, а затем спокойно удалились, бросив его на произвол судьбы.
Его обидчики ретировались так умело, что капитан, как ни прислушивался, не мог предположить даже, в каком направлении они могли исчезнуть.
Прошло несколько минут, в продолжение которых капитан предавался грустным, безрадостным размышлениям, не переставая чутко прислушиваться к малейшему звуку. Но вокруг стояла мертвая тишина. Он тщетно пытался разорвать узы и сбросить с головы плащ, чтобы окончательно не задохнуться, но связали его, судя по всему, люди, хорошо знающие свое дело, и все усилия доблестного капитана остались втуне.
Наконец послышался быстрый галоп нескольких лошадей, приближавшихся к тому месту, где он лежал. Лошади остановились, и хорошо знакомый капитану голос Педросо прозвучал почти у самого уха:
-- Карай! Да ведь это капитан!.. Его убили!
-- Э! Нет! Бездельник! -- взревел дон Ремиго. -- Я не умер, по крайней мере, я так не считаю, хотя весь разбит! Освободите же меня ради самого черта!
Педросо и друг его Карнеро бросились освобождать своего капитана от связывавших его пут.
Капитан глубоко вздохнул несколько раз с видимым удовольствием.
-- Вам надо бы явиться немного раньше, негодяи... Кстати, куда это вы запропастились? Я не мог вас найти, выйдя из дому.
-- Мы гонялись за лошадью, капитан, -- нагло лгал Карнеро.
-- Что? Вы ловили мою лошадь?
-- Да. Едва вы вошли в дом, как из кустарников выскочил неизвестный человек, завладел лошадью, обрезал у нее повод и умчался на ней... Мы были недостаточно близко, чтобы остановить негодяя, поэтому мы пустились за ним вдогонку, но он, по-видимому, не имел намерения украсть лошадь, потому что после получасовой бешеной скачки, в продолжение которой мы так и не смогли его нагнать, он остановился и, бросив лошадь среди дороги, исчез в чаще, куда нам уже нельзя было за ним гнаться... Волей-неволей пришлось отказаться от поимки негодяя. Мы взяли лошадь и вернулись назад.
-- Что это за сказку рассказываете вы мне, негодяи? -- вскричал капитан гневно.
-- Это не сказка, а вполне правдивая история, капитан, -- невозмутимо отвечал Педросо. -- Теперь мне ясно поведение этого человека, которое поначалу казалось очень странным.
-- Ну, говорите, что вам ясно?
-- Карай! Все очень просто. Этот человек хотел заставить нас удалиться затем, чтобы дать своим сообщникам, по всей вероятности, скрывшимся в этой чаще, возможность напасть на вас при выходе из дома, где вы были в гостях.
Капитана, видимо, заставил призадуматься рассказ его сообщников, вовсе не такой уж неправдоподобный. В последние дни ему не раз и самому приходилось слышать о подобных случаях. В конце концов, он поверил рассказу Педросо, тем более, что его слова с готовностью подтвердил Карнеро, и подозрение, мелькнувшее было в голове капитана относительно дона Гутьерре, совершенно развеялось. Кроме того, он отлично понимал, что богатый гасиендер, не ожидавший его визита, не мог вдруг, экспромтом, подготовить ему ловушку.
-- А если вам доведется когда-нибудь встретить этого человека, узнаете вы его или нет? -- спросил капитан у Педросо.
-- Вполне, капитан. Мы успели рассмотреть его как следует.
-- Тогда, значит, еще не все потеряно.
-- Только вот беда, мы не видели его лица, -- добродушно заметил Карнеро.
-- Как это так, негодяй, не видели?
-- Капитан, это значит, что он все время показывал нам только спину.
-- Убирайтесь к черту! Вы оба болваны.
Разбойники обменялись насмешливыми взглядами и стали усердно помогать капитану, основательно деморализованному в результате случившегося, сесть на лошадь.
-- Черт побери всю эту дурацкую историю! -- пробормотал дон Ремиго. -- Мне удалось так ловко заполучить сто унций... Будь прокляты эти мошенники, сумевшие отнять у меня золото!
И, окинув долгим тоскливым взглядом дом дона Гутьерре, капитан с грустью повернул лошадь на дорогу.
Не удивительно, что дон Ремиго был так грустен, у него были на то серьезные причины. Зато солдаты его, наоборот, были веселы, как никогда. Они так громко смеялись и разговаривали между собой, что незадачливый капитан буквально выходил из себя, однако не смел заставить их вести себя деликатнее.
Наконец, когда трое всадников подъехали к деревне, дон Ремиго повернулся к Педросо.
-- Вы что-то слишком веселы сегодня.
-- А что! -- нагло отвечал негодяй. -- Нам пока, слава богу, не о чем грустить.
-- Конечно, -- отвечал капитан, вздыхая. -- У вас никто не украл сто унций.
-- Да неужели, капитан, у вас была при себе такая крупная сумма! Это очень неосторожно с вашей стороны.
-- Я только что получил ее, -- грустно проговорил капитан.
-- Тогда другое дело, капитан... А я, например, никогда не ношу с собой больше четырех унций из опасения какого-нибудь несчастного случая.
Дон Ремиго насторожился.
-- Четыре унции!.. Это очень недурно. А эти деньги в настоящую минуту при вас?
-- Конечно, капитан.
-- И вы, Карнеро, имеете при себе столько же?
-- О! Я еще богаче, капитан, у меня целых шесть унций.
-- Вот оно что, -- опять со вздохом проговорил капитан. -- Теперь я понимаю, почему вы так веселы. Послушайте, Карнеро и Педросо, -добавил он через минуту, -- вы должны оказать мне услугу.
-- Э! -- неопределенно воскликнул Карнеро.
-- Гм! -- задумчиво хмыкнул Педросо.
-- Вы не желаете, друзья мои? -- с упреком вопросил капитан.
-- О! Нет, -- поспешно возразил Карнеро.
-- Мы отказываемся, -- отрубил обычно более сговорчивый Педросо.
-- Что? Вы отказываетесь?
-- Да, капитан. Но, если вы не будете иметь ничего против, мы можем предложить вам маленькую сделку.
-- Согласен, это избавит меня от благодарности.
-- Благодарность -- это теперь устаревшее дело, капитан, -- сказал Педросо, презрительно сморщив губы.
-- Ну, и какую же вы мне предлагаете сделку?
-- Вы предоставите нам отпуск на месяц, чтобы мы могли повеселиться, где нам заблагорассудится.
-- Вы подрядились на какое-нибудь дело, негодяи!
-- Я не говорю "нет".
-- Ну и как, стоящее это дело?
-- Неплохое, капитан.
-- А мне разве нельзя будет поучаствовать в этом деле?
-- Нет, тут как раз в аккурат на двоих, третий съест всю пользу.
-- Тогда не будем больше об этом и говорить... Итак, значит, вы хотите получить отпуск на месяц?
-- Да, капитан.
-- А что вы мне за это дадите?
-- Сто пиастров, -- торжественно объявил Педросо.
-- Этого слишком мало... вы хорошие солдаты, и я оцениваю ваши услуги по четыре пиастра в день.
-- О! Мы столько не стоим, капитан.
-- Вы слишком скромны... Сто двадцать пиастров, или вы не получите отпуска... Таким образом, всего-то придется по шестидесяти пиастров на каждого, можно сказать, даром... Кто знает, сколько вы получите за ваше "дело"! Ну, как? Согласны?
-- Идет, сто двадцать пиастров, капитан.
-- Гм! Мне следовало бы потребовать с вас больше! Ну, да ладно, я слишком добр. Давайте деньги!
-- Извините, капитан, а наш отпуск?
-- Я подпишу его в одну минуту.
-- Ну, знаете, капитан, мы вам даем деньги, а вы нам -- товар. Так, по крайней мере, будет справедливо.
Дон Ремиго понимающе улыбнулся и десять минут спустя уже подписывал отпуск и весело клал в карман полученные им от солдат семь унций...
Вечером у дона Мигуэля и его дяди состоялся разговор, затянувшийся далеко за полночь.
Когда все легли спать и в доме погасли огни, молодой человек в сопровождении дона Гутьерре направился к загону, оседлал свою лошадь и тихо выехал со двора, а дядя сам затворил за ним ворота.
Затем дон Гутьерре закутался в плащ, поскольку ночь была довольна прохладная, лег на землю возле забора и стал терпеливо ждать.
Незадолго до восхода солнца, то есть часов около трех утра, послышался приближающийся стук копыт. Вскоре шаги лошади замерли у ворот и кто-то тихо постучал в них.
Дон Гутьерре поднялся и поспешил к воротам -- это возвратился дон Мигуэль.
Молодой человек спрыгнул на землю и повел свою взмыленную лошадь в загон, где расседлал ее и тщательно вытер соломой. Затем дядя и племянник направились к дому.
За все это время не было произнесено ни единого слова, и только когда они оказались в кабинете дона Гутьерре, последний заговорил, наконец, со своим племянником.
-- Ну, как?
-- Все в порядке, -- отвечал дон Мигуэль полушепотом.
-- Вы видели этого человека?
-- Да, я его видел, и мы с ним окончательно обо всем договорились. Он вполне согласен со мною: раз там известно о вашем переезде в Медельен, вы должны непременно показываться на людях, иначе создастся впечатление, что вы почему-то считаете нужным прятаться... Если вас сегодня увидят на балу и на празднике, никому и в голову не придет в чем-либо подозревать вас... Кроме того, Дон Луи Морэн думает, что ему будет удобнее поговорить с вами на виду у всей толпы, нежели специально приезжать сюда и тем самым вызывать ненужные подозрения.
-- И это тоже должно произойти непременно сегодня?
-- Да, он сам объяснит вам, почему считает, что надо все обставить именно так.
-- Хорошо, племянник, пусть так, ну, а потом? Дон Мигуэль раскрыл свой портфель и вынул оттуда целую пачку бумаг, которые и вручил дону Гутьерре.
-- Я видел самого сеньора Лисарди, который, несмотря на поздний час, продолжал работать в своем кабинете. Он вручил мне, как вы с ним договорились, векселя на миллион пятьсот тысяч пиастров, выписанные на лучшие банкирские дома Испании, Англии и Франции. Таким образом, что бы ни случилось, большая часть вашего состояния спасена... Сеньор Лисарди, кроме того, сказал, что он должен вам еще семьсот тысяч пиастров, которые будут выплачены вам или вашему доверенному лицу по первому вашему требованию, где и как вы пожелаете... Вот, кажется, и все поручения, которые вы мне давали, дорогой дядюшка.
-- Да, племянник, я благодарю вас за успешное и быстрое исполнение моих поручений... Теперь ступайте в вашу комнату... До рассвета осталось всего ничего, никто в доме не должен даже и подумать о том, что вы отлучались сегодня ночью со двора... Кроме того, вам необходимо отдохнуть... Покойной ночи, племянник...
-- А вы что будете делать, дядюшка?
-- Я так же, как и вы, постараюсь поспать несколько часов... Я хочу выглядеть на празднике свежим и бодрым, -добавил он улыбаясь.
-- Конечно, конечно!
Сеньор дон Гутьерре протянул на прощание ему руку. Дон Мигуэль, между тем, продолжал в задумчивости стоять.
-- Что с вами? -- спросил его с беспокойством дядя. Молодой человек вздрогнул и быстро поднял голову.
-- Ничего такого, что касалось бы меня лично, -- ответил он с ударением на последних словах, -- почему-то этот праздник ужасно меня тревожит.
-- Может быть, вы боитесь какой-нибудь западни?
-- В такой толпе? Нет, это невозможно... хотя ваши враги очень хитры, и кто знает...
-- Послушайте, -- нетерпеливо перебил его дон Гутьерре, -- мы -- мужчины... Зачем же нам трепетать в ожидании каких-то мнимых опасностей... Или, может быть, вы воображаете, что мы отправляемся на этот праздник затем, чтобы получить удовольствие? Вовсе нет, и вы это знаете лучше меня... Мы едем на свидание... вот и все... Там, и только там, как вы сами только что говорили, мы сможем повидаться с доном Луи Морэном и поговорить о делах. Ну, что же, прав я?
-- Я, кажется, начинаю с ума сходить, извините меня дядюшка, -- проговорил молодой человек, стараясь казаться успокоенным. -- Нам необходимо во что бы то ни стало ехать на этот праздник, чем бы эта поездка для нас ни обернулась.
-- Послушайте, дон Мигуэль, скажите мне, чего вы опасаетесь? -- снова спросил дон Гутьерре.
-- Ничего, дядюшка, но меня гнетет предчувствие, что с нами может случиться несчастье... Скажите, пожалуйста, вы могли бы немедленно уехать отсюда, если бы этого потребовали обстоятельства?
-- Конечно. Да разве я вам этого не говорил? Все уже давным-давно подготовлено для этого.
-- Ну, будь, что будет. До свидания, дядюшка.
-- Покойной ночи, дон Мигуэль. Они расстались, еще раз пожав друг другу руки. Несколько минут спустя дядя и племянник спали, как говорят испанцы, без задних ног.