Медельенские праздники пользуются заслуженной славой во всей Жаркой Земле и собирают многочисленные толпы народа из всех частей штата Веракрус.
С самого утра окрестности оглашает колокольный звон и слышится треск ракет и петард.
В старинных испанских колониях ни один большой праздник не обходится без стрельбы из пушек или ружей, при этом расходуется невероятное количество пороха.
В связи с этим на ум приходит один анекдот, связанный с именем испанского короля Фердинанда VII.
Во время мексикано-испанской войны, в результате которой испанцы были окончательно изгнаны из Мексики, король Фердинанд VII однажды спросил некоего благородного мексиканца, оставшегося верным Испании и состоявшего на службе при дворе:
-- Сеньор дон Кристобаль де Касерес, как вы думаете, что делают в настоящую минуту ваши соотечественники?
-- Государь, -- серьезно отвечал дон Кристобаль, кланяясь королю, -- они пускают ракеты.
-- А! -- кивнул король и отошел от мексиканца. Часа в два пополудни, в тот же день, король снова спросил мексиканца:
-- А теперь чем они занимаются?
-- Государь, -- отвечал мексиканец столь же серьезно, как и в первый раз, -- они продолжают пускать ракеты.
Король улыбнулся, но ничего не сказал.
Наконец, вечером, заметив дона Кристобаля де Касереса в числе придворных, собравшихся вокруг него, король в третий раз задал ему все тот же вопрос.
-- Не в гнев будет сказано вашему величеству, государь, -- отвечал дон Кристобаль с присущей ему серьезностью, -- они все еще продолжают пускать ракеты.
На этот раз король не в силах уже был сдержаться и разразился безумным хохотом. Последнее тем более примечательно, что король Фердинанд VII никогда не отличался веселым характером.
Пускать ракеты и вообще жечь порох -- высшее наслаждение для американских испанцев.
Все мексиканские празднества вкратце можно описать следующим образом: ракеты, игра в монте, петушиные бои и, конечно, танцы. Танцуют все и везде: в домах, во дворах, на улицах и на площадях, под пронзительный аккомпанемент вихуэлы и ярабэ, на которых неистово пиликают основательно подвыпившие индейцы, сопровождая игру весьма своеобразным пением, скорее похожим на завывание. Кстати сказать, эти импровизации индейцев пользуются огромным успехом у публики, которая им бурно аплодирует и буквально визжит от восторга.
С восходом солнца Медельен принял необычайный вид. В домах все двери были распахнуты настежь, их обитатели выходили на улицу в самой лучшей праздничной одежде. На площадях воздвигали специальные помосты для танцовщиц, потому что на таких праздниках танцуют только женщины. И тут и там переносные лавочки торговали крепкими напитками, многочисленные лотки со свежей водой и лимонадом перемежались со столиками для игры в монте, на которых уже звенело золото, а парусиновые палатки не могли вместить всех любителей петушиных боев.
Яркая толпа, смеющаяся, поющая и танцующая, растекалась по улицам, а тем временем прибывали все новые и новые группы. Всадники торопливо привязывали своих взмыленных лошадей где попало и, не заботясь более об их сохранности, сливались с веселой толпой гуляющих, спеша сполна насладиться праздником.
Однако своего апогея празднество достигает с наступлением сумерек, когда заходит немилосердно палящее солнце и на смену ему приходит прохлада и свежесть, которую дарует морской ветер.
Утром за завтраком дон Гутьерре объявил дочерям, что намерен взять их с собой вечером на праздник.
Сестры пришли в неописуемый восторг, ведь Сакрамента и Жезюсита по справедливости считались самыми лучшими танцовщицами в штате Веракрус.
После обеда девушки закрылись у себя в комнате и с энтузиазмом занялись своими туалетами. Это приятное занятие поглотило все их время до вечера.
Дон Мигуэль, знавший из ночного разговора с дядей о его намерении взять на праздник дочерей, был счастлив услышать об этом во время завтрака. Он надеялся воспользоваться праздничной атмосферой и попытать счастья в том, что, по его мнению, должно было решить его судьбу. Девушки появились за ужином во всем своем великолепии и блеске.
Дон Мигуэль не мог при этом сдержать возгласа восторга -- настолько обе они были обворожительно прелестны.
А, между тем, обе сестры, в сущности, были одеты очень просто: как на старшей, так и на младшей были широкие юбки из тонкой кисеи, туго стянутые на талии голубым шелковым поясом. Поверх батистовых блуз, широкие рукава которых были вышиты и отделаны кружевами, были накинуты косынки, которые, прикрывая, не скрывали полностью их белых плеч.
Длинные косы, уложенные на затылке, были заколоты черепаховым гребнем, изящно изукрашенным золотом, и, кроме того, их головки украшал венок: у Сакраменты из цветов сухиль, а у Жезюситы -- из флорипондио. На ногах у них были ажурные шелковые чулки с золотыми стрелками и голубые атласные башмаки, расшитые серебром и золотом.
Но что придавало особую прелесть туалету сестер, так это обилие кукуйбос [Кукуйбос -- светящиеся мухи -- украшение, считавшееся модным в ту пору в Мексике.], которыми были усыпаны их венки. Их голубоватое сияние создавало у них вокруг головы божественный ореол. Кукуйбос были нашиты также вокруг подола юбок, образуя как бы магический круг, придававший девушкам таинственный и даже фантастический вид.
Улыбающиеся и торжественные, они двигались навстречу дону Мигуэлю, который при виде их благоговейно сложил руки и шептал голосом, прерывающимся от волнения:
-- Господи, как они прекрасны!
Но если восторг молодого человека в равной степени относился к обеим сестрам, то взор его был прикован исключительно к Сакраменте. Женщины каким-то особым, присущим только им одним чутьем безошибочно разгадывают, какое впечатление они произвели на своих поклонников.
Обожание дона Мигуэля переполнило сердца сестер радостью.
-- Как вы меня находите, кузен? -- спросила дона Сакрамента, кокетливо наклоняясь к нему.
-- Слишком красивой, -- прошептал молодой человек.
-- Женщина никогда не бывает слишком красивой для того, кто ее любит, -- лукаво возразила она. -- Вы не очень-то любезны сегодня, кузен.
-- Это оттого, что я боюсь, -- продолжал он грустно.
-- Боитесь? -- улыбаясь, спросила она. -- А чего именно, скажите, пожалуйста?
-- Вашей красоты, которая сожжет все сердца, кузина.
Она слегка пожала плечами.
-- Боже мой, как все вы в центральных провинциях скучны и нелюбезны, -- с презрением сказала она.
-- Здешние молодые люди гораздо любезнее нас, не так ли, Сакрамента?
-- Что это значит, позвольте вас спросить, дон Мигуэль? -- возразила она высокомерно.
-- Ничего иного, кроме того, что я сказал, кузина, -- грустно отвечал молодой человек.
В разговор вмешалась молчавшая до сих пор Жезюсита.
-- Зачем ты его так мучаешь? Ты доведешь его до сумасшествия своими выходками.
-- Я не знаю, что с ним такое сегодня, он просто невыносим, -- проговорила Сакрамента раздраженным тоном.
Молодой человек побледнел и быстро поднес руку к сердцу, словно почувствовав внезапную боль.
-- Вы жестоки, Сакрамента! -- вскричал он. -- Хорошо, я не стану докучать вам своим присутствием, отправляйтесь на праздник без меня, там у вас не будет недостатка в кавалерах... Что же касается меня, то я отказываюсь от надежды заслужить ваше расположение.
-- Как вам угодно, кузен, -- парировала она улыбаясь. -- Тем более, по вашим словам, у нас не будет недостатка в кавалерах, и я надеюсь, что эти кавалеры будут, по крайней мере, вежливее вас.
-- Да, да, -- с гневом перебил ее дон Мигуэль, -- охотников найдется немало, а в числе их, наверное, будет и дон Ремиго Диас, которому и будет, конечно, отдано предпочтение.
-- А если бы даже и так, -- не унималась Сакрамента, -- неужели вы считаете себя вправе препятствовать этому?
-- Этому я не стану препятствовать, Сакрамента, -- ответил он совсем непривычным для него грубым тоном. -- Я его убью.
-- Вы его убьете!
-- Да, я его убью за то, что вы его любите, и за то, что ваше дьявольское кокетство сводит меня с ума! Сакрамента побледнела при этих словах.
-- О, -- прошептала она, -- неблагодарный безумец... Какие же у вас имеются основания, чтобы обвинить меня в этом?
-- Их более, чем достаточно... Вы жестоко издеваетесь надо мной... Заблагорассудится вам развлечься, и вы делаете вид, будто не совсем ко мне равнодушны. Но стоит в моем сердце затеплиться надежде...
-- Ну? -- насторожилась она.
-- ... вы вдруг резко изменяете свое обращение со мной и находите какое-то садистское удовольствие в том, чтобы беспощадно разрушать мои надежды и превращать в меня несчастнейшего из людей... Нет, нет, -добавил он, грустно покачав головой. -- Я долго и тщетно тешил себя надеждой, но пелена, застилавшая мне глаза, наконец спала, и теперь я отчетливо сознаю свою ошибку.
Сакрамента слушала его, задумчиво опустив голову и машинально играя цветком сухиль, который держала в руке.
-- Вы правы, -- прошептала она, -- я вас обманула, Мигуэль, хотя до сегодняшнего дня я и не поощряла ваших ухаживаний за мной... Я, как это лучше сказать... Я словно бы и не замечала этого...
-- Наконец-то вы откровенно высказались! Значит, вы подтверждаете, Сакрамента, что я вам противен! Я уверен, что если бы я спросил у вас на память цветок, который вы сейчас теребите пальцами, вы, наверное, отказались бы выполнить мою просьбу... Не правда ли?
Сакрамента повернула голову в сторону и, устремив взгляд на молодого человека, с ангельской улыбкой промолвила:
-- Да, я отказалась бы выполнить вашу просьбу, Мигуэль.
И в ту же минуту цветок сухиль, вырвавшись из ее руки, полетел к ногам молодого человека. И когда молодой человек наклонялся, чтобы поднять цветок, девушки, словно вспугнутые голубки, мгновенно исчезли, смеясь при этом, как безумные.
-- Ах, -- вскричал он с выражением лучезарной радости, осыпая цветок поцелуями, -- она меня любит! Боже мой! Она меня любит! Сухиль -- это цветок-талисман, -- добавил он, -- подарить его или даже позволить взять -- значит, признаться, что любишь! О, как я тебе благодарен, скромный дикий цветочек!.. Ты внушаешь мне надежду и тем самым возвращаешь к жизни!..
Поцеловав цветок еще несколько раз, молодой человек поспешно спрятал его на груди, так как в эту минуту послышался легкий шум приближающихся шагов. Один из дядиных слуг явился сообщить, что кушанье подано.
Дон Мигуэль направился в столовую, где все были уже в сборе.
Ужин прошел очень весело. Дон Мигуэль был в ударе и без конца сыпал шутками и остротами; радость, наполнявшая его сердце, переливалась через край.
Сакрамента и ее сестра по временам украдкою поглядывали на него, хитро пересмеиваясь между собою. Что же касается дона Гутьерра, то он, видимо, был очень удивлен и не мог понять, чему следует приписать радостное настроение племянника, обычно такого собранного и серьезного.
Когда все встали из-за стола, было уже совершенно темно.
-- Мы едем на праздник, девочки, -- сказал дон Гутьерро, -- развлекайтесь, танцуйте, словом, постарайтесь извлечь максимум удовольствия. Надо уметь радоваться и веселиться, когда представляется случай... Кто знает, что нас ждет впереди и даже уже завтра, -- добавил он, -- многозначительно взглянув на дона Мигуэля, которому только и был понятен смысл его слов.