Испано-американские креолы -- страстные любители музыки, особенно же они любят итальянскую оперу. Труппы формируются обычно в Гаване и состоят по большей части из отличных артистов, из которых многие с большим успехом могли бы выступать и на европейских сценах, как, впрочем, случалось уже не раз. Такие труппы время от времени отправляются из Гаваны в турне по побережью, давая несколько спектаклей во всех крупных городах американских республик, причем публика всегда встречает их с восторгом. После более или менее продолжительных гастролей труппа возвращается в Гавану и здесь делит барыши, порой весьма значительные.
По крайней мере, так обстояли дела с итальянской оперой во времена, к которым относится наш рассказ. Сохранилось ли такое положение и по сей день, нам неизвестно.
Особой популярностью в бывших испанских колониях пользовались в то время две певицы, отличавшиеся и красотой, и талантом, -- сеньора Пантанелли и Тереза Росси. Самый большой успех имели "Семирамида" и "Норма" с их участием.
В последние дни владычества Мирамона эти певицы находились проездом в Мехико, где, по настоятельным просьбам высшего общества, согласились дать несколько спектаклей.
Несмотря на грозные тучи, нависшие над политическим горизонтом, и анархию, с которой не в силах было справиться правительство генерала Мирамона, публика охотно посещала спектакли итальянской оперы, так что театр не мог вместить всех желающих.
Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Американские испанцы живут как на вулкане, в постоянном ожидании очередных восстаний, революций, землетрясений и всяких иных напастей, ежечасно грозящих обрушиться на их головы, поэтому они так ценят любые удовольствия и ничто не в силах помешать им наслаждаться ими.
В тот вечер, о котором пойдет рассказ, в театре давали "Норму". Сеньора Тереза Росси, хворавшая последние несколько дней, должна была исполнять партию Нормы, поэтому обладатели заблаговременно купленных билетов ни за какие сокровища не согласились бы уступить кому-нибудь свой билет.
В семь часов вечера зрители начали заполнять театр, сиявший яркими огнями. Вскоре не только ложи, но и галерка засверкала многоцветьем бриллиантов, которыми кокетливые сеньориты щедро украсили свои туалеты.
В одной из лож первого яруса сидели донна Жезюсита и донна Сакрамента. Обе они привлекали всеобщее внимание не только своей красотой, но также изящной прелестью туалетов. Позади них в глубине ложи стоял дон Гутьерре, а еще дальше, наполовину скрытые занавесями, дон Мигуэль и Луи Морэн.
Представление началось. Мы не станем говорить о нем подробно и ограничимся только замечанием, что оно прошло с огромным успехом. Сеньора Тереза Росси превзошла самое себя, аплодисменты не умолкали весь вечер, а по окончании спектакля поклонники певицы еще долго не расходились.
В Мехико театральные представления вообще оканчиваются довольно рано, а в такое тревожное время, когда неприятель находился практически у ворот города, представление и подавно не могло затянуться и должно было бы окончиться не позже половины одиннадцатого или одиннадцати часов. Но по вине самой публики, слишком затягивавшей антракты бесконечными вызовами любимой актрисы, представление затянулось до половины двенадцатого, что было весьма нежелательно, если принять во внимание царившую в городе анархию и полное отсутствие общественной безопасности, так как даже сама полиция нашла благоразумным отсиживаться в участке.
Наконец, занавес опустился и зрители осознали, что пора расходиться по домам.
Тут на несколько минут в зале возник, впрочем, весьма понятный беспорядок. Вскоре, однако, беспорядок сам собой исчез, и толпа мирно потекла по широким проходам в фойе, а потом и на улицу. Публика отправилась домой, кто пешком, а кто верхом или в карете. В течение нескольких минут на площади, словно отдаленный гром, слышались отголоски речей и топот лошадиных подков, но постепенно звуки эти становились все тише и тише, пока окончательно не затихли вдали; венецианские фонари перед фасадом театра погасли, и на смену недавно царившему здесь оживлению пришли мрак и безмолвие.
Ночь выдалась темная. Луна была плотно укрыта густыми облаками. Одна из наемных карет, с грохотом катившая по каменной мостовой, пересекла Главную площадь, совершенно безлюдную в этот поздний час, и направилась к улице Монтерилья.
Если бы не было так темно и если бы поблизости оказался случайный прохожий, он, несомненно, заметил бы, что едва карета повернула в сторону улицы, как от стены дома, выходящего на площадь, отделился закутанный в плащ человек, прошел немного вперед и сразу же вернулся в свое укрытие, сообщив шепотом находившимся с ним людям, по всей вероятности, его сообщникам:
-- Теперь не зевать, это они!
Последовал тихий лязг оружия, и сразу же снова все смолкло.
Между тем карета спокойно продвигалась вперед. Сидевшие в ней, по-видимому, и не подозревали, что на них готовится нападение. Запряженные в экипаж лошади тащились тем неспешным, размеренным шагом, который так характерен для всех извозчичьих лошадей во всех странах мира. Кучер, беспечно дремавший или, может быть, делавший вид, что ему дремлется, сидел потупившийся, словно безучастный ко всему происходящему вокруг, покачиваясь из стороны в сторону.
Карета поравнялась с домом, возле которого скрывался в засаде человек, как вдруг раздался резкий свист. И сразу же несколько человек бросились к карете и прежде всего стали тушить фонари. Кто-то уже схватился за дверцу кареты, другие пытались взбираться на козлы, чтобы сбросить кучера.
Но тут произошло нечто неожиданное. Кучер стремительно выпрямился и начал с удивительной силой и ловкостью хлестать бичом по лицам налетчиков, так что те, взвыв от боли, отскочили в сторону.
Тем временем распахнулись дверцы кареты, и из нее выскочили пятеро отважных молодых людей с револьверами в руках и обрушились на разбойников.
Карета, с виду такая беззащитная, явила собой некое подобие легендарного троянского коня. Находившиеся в ней отважные молодые люди решили, если потребуется, пожертвовать жизнью, но не допустить попрания их человеческих прав.
Кучер, расправившись с двумя негодяями, пытавшимися сбросить его с козел, поспешно принялся зажигать факелы, которые, надо думать, оказались у него не случайно, укреплять их на крыше кареты, по всей вероятности, затем, чтобы осветить место битвы и лишить налетчиков возможности скрыться в темноте. Покончив с этим делом, он соскочил с козел, перерезал постромки у лошадей, которые, обрадовавшись такому редкому знаку внимания, тотчас же умчались, не дожидаясь окончания битвы. Затем он храбро стал рядом с пятерыми, защищавшими дверцы кареты.
Налетчики, рассчитывавшие захватить врасплох беззащитных девушек, были обескуражены таким поворотом событий и отступили на несколько шагов.
Но дон Луис и его спутники -- читатель, по всей вероятности, уже узнал их -- не дали им времени опомниться, смело бросились на них.
-- Проклятие! -- вскричал один из бандитов. -- Нам изменили! Смелей, соратники!.. Бей этих негодяев!
-- Разумеется, вам изменили, сеньор дон Рамон, -- отвечал дон Луис насмешливым тоном, -- и вы дорого заплатите за это дерзкое нападение, клянусь вам!
-- Подлый авантюрист! -- вскричал в бешенстве дон Рамон и ринулся на француза.
К несчастью для мексиканцев, им пришлось иметь дело с опасными и опытными бандитами, закаленными чуть ли не в ежедневных сражениях и мастерски владевшими оружием. У мексиканцев, прямо скажем, было мало шансов на победу.
И тем не менее, трое налетчиков уже корчились в предсмертных судорогах на земле, другие получили более или менее серьезные ранения, при том, что ни один их удар не достиг цели, Луи Морэн и его спутники казались неуязвимыми.
Между тем наши герои не щадили себя и, плотно примкнув друг к другу, шеренгой медленно шли на бандитов, пока, наконец, не взяли их в плотное кольцо.
Дон Рамон и его сообщники сражались отчаянно: они знали, что на пощаду им рассчитывать не приходится, а спастись бегством невозможно. Отчаяние удесятеряло их силы, а бешенство, вызванное неожиданным срывом замысла, в удаче которого они не сомневались, удваивало их энергию. Они дрались как безумные.
Дон Мигуэль уже не раз выхватывал свои револьверы, чтобы в упор стрелять в налетчиков, но француз останавливал его и говорил с присущей ему свирепой усмешкой:
-- Нет, нет, дон Мигуэль, мы имеем дело с самыми дерзкими животными... В койотов не стреляют, как в ягуаров. Пускайте им кровь! Пускайте им кровь!
И он собственным примером показывал, как надо пускать кровь, издавая громкий крик радости каждый раз, как его шпага вонзалась в человеческое тело.
Битва или, лучше сказать, кровавое побоище, продолжалось уже довольно долго, а между тем, не отворилась ни одна дверь, ни одно окно. Обитатели ближайших домов со страхом прислушивались к доносившемуся с улицы шуму и были уверены, что долгожданная революция наконец-таки разразились.
Из восьми бандитов, напавших на карету, только трое держались еще на ногах, остальные же были убиты или серьезно ранены, и потому не могли уже не только сражаться, но и подняться с земли -- их безжалостно топтали сражающиеся.
Гибель уцелевших бандитов была не более, как вопросом времени для их неутомимых противников, из которых никто пока не был ранен. Вдруг дон Луис сделал шаг назад и опустил шпагу.
-- Стой, -- сказал он, -- так не может больше продолжаться -- мы убиваем, а не сражаемся... Сент-Аманд и вы, друзья, следите только за тем, чтобы никому из этих негодяев не удалось убежать, и предоставьте мне и дону Мигуэлю покончить с этим делом.
Канадцы покорно отступили на несколько шагов и остановились, готовые в любую минуту прийти на помощь нашим храбрым рыцарям.
Трое бандитов, все еще продолжавших сражаться, были дон Рамон, дон Ремиго Диас и Гардуна. Они воспользовались предоставленной Луи Морэном передышкой, чтобы мобилизовать все силы для последнего жестокого и решительного боя, и тут сеньор Гардуна, вместо того, чтобы стать в оборонительную позицию, бросил свой мачете на землю и, скрестив на груди руки, изрек патетическим тоном:
-- Надеюсь, нас никто не может упрекнуть в том, что мы менее великодушны, чем наши противники.
-- Как прикажете понимать ваши слова, дон Антонио? -- гневно вопросил дон Рамон.
-- А мне кажется, что это понятно без всяких слов, сеньор, -- невозмутимо отвечал бандит, -- эти кабальеро не хотят злоупотреблять правом сильного и желают сражаться с нами по правилам дуэли, поэтому и мы обязаны последовать их примеру... Уравняем партию. Что же касается меня, то мне кажется, я с честью исполнял мою обязанность, а так как эта ссора касается меня лишь косвенно и не затрагивает впрямую моей чести, я объявляю, что, побежденный деликатным обращением дона Луиса Морэна, добровольно отказываюсь от участия в поединке и бросаю оружие. Вот и все, теперь поступайте, как знаете, но только не рассчитывайте больше на меня.
Дон Рамон слушал эту длинную тираду с возрастающим гневом, а когда Гардуна, наконец, умолк, разразился яростными проклятиями:
-- А, собака! Теперь я все понимаю!.. Это ты нам изменил, ты нас предал!.. Дорого же ты заплатишь за свой подлый поступок!
С этими словами он, как молния, бросился на бандита, и тот не успел опомниться, как его грудь дважды пронзил мачете дона Рамона.
-- Умри, негодяй! -- вскричал он, скрежеща зубами. -- Пусть я погибну здесь, но, раньше чем умереть, я, по крайней мере, отомщу за себя!
Гардуна не успел даже вскрикнуть и замертво повалился на землю. В умении владеть мачете дон Рамон считался непревзойденным. Его удары были точны и искусны -- удары профессионального убийцы.
Затем он обернулся и, как смертельно раненный тигр, бросился на дона Мигуэля, крича:
-- Бей! Бей!
Бой завязался снова. В течение нескольких минут слышались только лязг стали да тяжелое, прерывистое дыхание сражающихся, жаждавших крови друг друга.
Эта борьба четверых, не ведающих страха молодых людей, была сосредоточена на том, чтобы перерезать горло своему противнику, эти трупы убитых, попираемые ногами сражавшихся, эти свидетели поединка, полудикие охотники с угрюмыми лицами, молча и спокойно взиравшие на то, как у них на глазах проливается человеческая кровь, наконец, эти факелы, отбрасывавшие фантастические тени на стены соседних домов, -- все это, вместе взятое, являло собой ужасающее зрелище, возможное разве что только в Мексике.
Несмотря на равное число противников как с той, так и с другой стороны, дуэль не могла продолжаться долго. Дон Рамон и оставшийся в живых его сообщник, теснимые своими храбрыми противниками, все отступали и отступали назад, пока не уперлись спиной в стену. Теперь они уже не наступали, а только парировали удары, да и то вяло. Они были до такой степени утомлены, что роковая развязка становилась неизбежной. Холодный пот выступил у них на висках, пересохшее горло судорожно сжималось, а в глазах была уже не дерзкая отвага, но, скорее, страх, страх смерти. Они все еще по инерции продолжали сражаться, хотя все их усилия могли отдалить смерть лишь на какие-нибудь несколько минут, а, может быть, даже и секунд.
Вдруг дон Рамон упал на одно колено. В ту же минуту дон Мигуэль ловким ударом выбил у него шпагу из рук, а затем бросился на него и силой заставил стать на оба колена.
-- Сдавайтесь!
-- Нет! -- отвечал дон Рамон. -- Убивай меня, коль по воле судьбы я оказался в твоих руках.
Затем, собрав все свои силы, вскочил на ноги и кинулся на своего противника. Все это произошло так быстро и так неожиданно, что дон Мигуэль невольно отскочил назад, при этом споткнувшись о труп убитого бандита и упав навзничь.
-- А! -- вскричал дон Рамон с сатанинским хохотом. -- Выходит, что не ты меня убьешь, а я тебя!
И, схватив валявшийся рядом чей-то нож с длинным и острым лезвием, он вознамерился было перерезать горло своему смертельному врагу.
Но дон Мигуэль был молод и силен. Он вцепился в руку дона Рамона с зажатым в ней ножом и, обхватив его ногами и другой, свободной рукой, стал кататься с ним по земле, стараясь парализовать его движения.
Тем не менее, несмотря на все усилия дона Мигуэля, успех борьбы был предрешен не в его пользу. Но в какой-то момент он почувствовал, что хватка дона Рамона ослабела, и он, вздохнув, навалился на него всей своей массой и застыл в неподвижности.
Молодой человек сбросил с себя тело поверженного врага и проворно вскочил на ноги.
-- Вы не ранены? -- участливо спросил француз.
-- Слава Богу, нет! -- отвечал он, горячо пожимая руку своего друга.
-- Теперь, -- продолжал Луи Морэн, -- мы со спокойным сердцем можем идти домой. Только надо велеть пеонам подобрать тела дона Рамона и его друга: змеи живучи, и мне хотелось бы быть вполне уверенным, что с этими гадинами покончено навсегда.
Каким же образом удалось дону Мигуэлю так счастливо избавиться от грозившей ему опасности, и кто, наконец, убил его врага?
Дон Луис сражался с доном Ремиго. Бывший портной, парируя удары, думал только о том, как бы спасти свою драгоценную жизнь, и на этом построил всю свою защиту. Его шпага все слабее и слабее отражала удары противника, и, наконец, он вовсе не стал парировать один удар или, лучше сказать, сделал вид, что не сумел или не был в состоянии сделать это. Шпага дона Луиса должна была бы проткнуть его насквозь, но дон Ремиго едва заметно и очень ловко увернулся от удара, однако громко вскрикнул при этом, взмахнул руками, выронил шпагу, и, сделав шага два, качаясь, точно пьяный, рухнул на землю.
Дон Луис решил, что его противник убит.
-- Бедняга, -- прошептал он, -- а он, в сущности, не так уж и виноват.
Тут он заметил, в каком критическом положении находится его друг, и, действуя шпагой, как палкой, эфесом ударил дона Рамона по голове с такой силой, что и его можно было считать убитым.
Окинув напоследок место сражения, усеянное трупами врагов, -- так, по крайней мере, они думали, -- дон Мигуэль и француз в сопровождении канадцев направились к дому дона Гутьерре.
Полчаса спустя, когда пеоны в сопровождении неугомонного француза пошли забрать тела дона Рамона и дона Ремиго, они не нашли ни того, ни другого: мертвецы исчезли, хотя все остальные лежали там, где их настигла смерть.
-- Что это значит? -- прошептал француз, хмуря брови. -- Неужели эти негодяи остались живы?
И он, глубоко озабоченный, вернулся в дом дона Гутьерре, где на пороге его ожидал дон Мигуэль.
-- Ну?
-- Исчезли, испарились, улетучились!.. Словом, пропали, -- угрюмо отвечал француз. -- Клянусь честью, им, должно быть, покровительствует сам дьявол.
-- Если так, значит, мы пока еще ровно ничего не сделали, -- заметил дон Мигуэль.
-- Боюсь, что так, -- проговорил француз, покачивая головой, -- но даю вам честное слово, -- добавил он через минуту, -- пусть они мне больше не попадаются... Следующая встреча будет для них роковой!
И француз отправился в свою комнату, чтобы соснуть до рассвета, так как предвидел новые опасности и хотел встретить их бодрым и полным сил.