Поднялся морской ветер; с силой врываясь между обнаженными деревьями, неистово качал ветви, покрытые инеем, и жалобно завывал. Небо серо-желтоватое, покрытое густым туманом, тяготело над атмосферой.
В продолжение двух часов снег сыпал хлопьями и топил под белым саваном все предметы, придавая им неопределенный вид.
Полутуманная луна, окруженная желтым и синеватым отблеском, бросала на землю свои бледные, несогревающие лучи. Холод делался нестерпим. На горизонте облака оттенялись бледными полосами, предвещая конец ночи и начало сумеречного дня.
Несмотря на холод и снег, наши два охотника и мексиканец, закутанные в одеяла, сидели, дрожа от стужи, но без движения, на месте, избранном ими. Состояние у них было невыразимое; ни сон, ни бдение, знакомое тем, кто участвовал в утомительных походах или ночью стоял на часах, словом, кто имел несчастье быть солдатом или моряком; пробужденные внезапно каким-нибудь случаем, они вставали разбитые и усталые гораздо сильнее, чем если бы совсем не смыкали глаз.
Как долго длился этот полусон, наши герои не могли бы определить, потому что они потеряли ощущение времени, как вдруг чей-то глухой голос прошептал Валентину на ухо:
-- Встань!
Искатель следов открыл глаза, встал и устремил свой светлый взгляд на Курумиллу.
-- Разве время? -- спросил он.
-- Да, -- отвечал вождь.
Разговор продолжался пантомимою, и ни одного слова не было более произнесено.
Вот что вождь передал Валентину: до четырех часов утра кроу оставались безмолвны и недвижимы. Ничто не предвещало, что они имеют намерение оставить лагерь.
В продолжение первой части ночи лазутчики индейские и эмигранты ходили на поиски в разные направления и так удачно, что нигде не столкнулись. Сторожа поблизости индейского лагеря, Курумилле вдруг послышался к четырем часам утра легкий шум наподобие пробудившегося пчелиного улья. Тогда он тихо подкрался и увидел, что кроу вооружаются и собираются отрядами под предводительство своих вождей.
Вскоре вышел Анимики в воинственной одежде, и по данному им знаку второстепенные вожди собрались около него и последовали за ним к костру совещания. Тут он говорил им речь, и, судя по его жестам, Курумилла предполагал, что он объяснял им план действия, уговаривал исполнить свой долг. За отдаленностью слов нельзя было расслышать.
Речь продолжалась долго, и вождь кроу выражался горячо и напыщенно. Наконец, по знаку Анимики второстепенные вожди оставили костер совещания и направились к своим взводам.
В свою очередь они ободряли своих воинов, потом иккишота, боевой свисток, сделанный из берцовой кости, подал сигнал, и двенадцать взводов, каждый в пятнадцать человек, оставили лагерь в глубоком молчании и отправились по разным направлениям к стану эмигрантов, чтобы в одно время его обложить.
На расстоянии ружейного выстрела кроу остановились и притаились за деревьями и утесами, ожидая приказания вождя начать. Вот какого свойства были новости.
Оставя дремать мексиканца и Бальюмера, Валентин с Курумиллой быстро удалились. Краснокожие оставались на своих местах, не делая ни малейшего движения. Нашим друзьям удалось обойти их незамеченными.
Когда охотник убедился в верности рассказа Курумиллы, они возвратились обратно.
Товарищи их находились еще в летаргическом состоянии, следственно, не заметили их отсутствия. Валентин разбудил обоих.
В одну секунду они вскочили и были готовы.
Валентину было необходимо посоветоваться со своими друзьями перед началом отважного предприятия, задуманного им. Под начальством Анимики находилось сто восемьдесят отборных воинов, храбрейших из всего племени.
Валентину не приходило на ум, что этот вождь кроу мог располагать такими силами. Как бы храбры ни были охотники, но сделать нападение четырем человекам на целый отряд было бы верх безумия.
Валентин это понимал и потому решился действовать только с согласия своих друзей.
Они составили военный совет.
Валентин объяснил им в нескольких словах затруднительные обстоятельства, в которых они находятся, и закончил словами:
-- Я не хочу вовлечь вас в предприятие, может, пагубное, и предоставляю вам полную свободу действовать по вашему усмотрению; более того, я советую вам соблюдать осторожность и оставаться нейтральными. Что до меня, то я твердо решился, и, что бы ни случилось, я постараюсь избавить несчастных эмигрантов от ярости этих разбойников.
Бальюмер приготовился отвечать, но, к общему изумлению, Курумилла встал и начал говорить:
-- Воины, -- сказал он, -- опасности нет... Бледнолицые друзья... Курумилла видел... Курумилла великий вождь... идет за бледнолицыми воинами. Ждите... не трогайтесь.
Окончив свою речь, с усилием, несвязно произнесенную, Курумилла дружески улыбнулся своим служителям и, не дожидаясь ответа, схватил ружье и скрылся в кустах.
Валентин и его товарищи ничего не поняли и терялись в догадках -- одна сбивчивее другой.
Спустя три четверти часа после ухода Курумилла вдруг снова появился среди своих друзей, которые даже и шелеста шагов его не слышали.
-- Войди, Кастор, -- сказал он, сторонясь, -- Курумилла великий вождь... язык его не лжив. Вот Искатель следов... не ищи более. Вот, Валентин... смотри!
В эту минуту показалось несколько человек.
Это были те самые люди, которые несколько часов назад устроили западню авантюристам и чуть не похитили у них Долорес.
Избегнув преследования авантюристов, благодаря своей ловкости и знанию пустыни они возвратились к товарищам, оставленным сторожить лошадей, и расположились на ночлег в пещере, нечаянно ими открытой на дне оврага, в коротком расстоянии от местопребывания наших друзей.
Когда в начале ночи Курумилла отправился наблюдать за неприятелем, он увидел между деревьями огненную точку, похожую на звездочку в темную ночь. Это был костер, разложенный охотниками.
Вождь был слишком любознателен, чтобы не осведомиться собственными глазами, какого рода этот свет, и, приблизившись легкою поступью к пещере, узнал Кастора и охотников, его сопровождавших.
В продолжение своей кочующей жизни Курумилла подружился с лесными бегунами, честными и храбрыми людьми; кроме того он знал, что Кастор дал слово Валентину присоединиться к нему, лишь только соберет нескольких товарищей, на которых мог бы положиться.
Эта встреча, особенно в настоящую минуту, сильно обрадовала вождя; однако он не нашел нужным показаться Кастору и удалился, не дав о себе знать, положив впоследствии предупредить своего друга и предоставить ему свободу действовать по желанию.
Конечно, Курумилла продолжал бы молчать, но, услыхав, что Валентин решился один напасть на краснокожих, нашел, что время пришло поделиться с ним открытием.
Он и сделал это, соблюдя по индейскому обычаю все дипломатические церемонии.
Оставив Валентина, он отправился в пещеру и вошел к изумленным охотникам, которые его с удовольствием приняли.
Он им в двух словах объяснил, чего от них ожидали. Лесные бегуны сейчас встали, взяли на два дня корму лошадям и, заложив ветками вход в пещеру, последовали за Курумиллой.
Свидание лесных бегунов с Валентином и Бальюмером было трогательное; они знали друг друга и уважали.
Охотники были числом в пятнадцать человек; старые лесные бегуны, привыкшие ко всем случайностям жизни в пустыне, следственно, союз с ними был очень важен.
Кастор представил Валентину дона Пабло как своего друга, но более не распространялся на его счет, обещая после познакомить его более с ним.
Искатель следов пожал руку молодому мексиканцу.
-- Товарищи, -- сказал Валентин, -- не теряя время мы должны сговориться, потому что кроу не замедлят напасть на наших новых друзей.
-- Переговоры будут коротки, -- прервал Кастор, -- мы только ваши союзники; у вас своя цель, поэтому вместо переговоров дайте приказание, и мы его исполним в точности.
-- Тем более, -- возразил Бальюмер, бесцеремонно прерывая Кастора, -- что дело идет о нечаянном нападении, которое нечего обдумывать...
-- Позвольте мне сделать одно замечание, -- сказал гамбусино.
-- Говорите, сеньор Хосе, говорите.
-- Мы не имеем другой цели, кроме как предотвратить опасность от наших собратьев и не попасться в руки краснокожих, не правда ли, сеньоры?
-- Совершенно справедливо, -- отозвался Валентин.
-- Но, -- продолжал гамбусино, -- мы их совсем не знаем и никогда не имели с ними никакого дела. Мы только предполагаем, что они эмигранты или купцы; что же касается до того -- честные ли они люди или нет, то это нам неизвестно.
-- Что же вы хотите этим сказать? -- спросил Валентин.
-- Я хочу сказать, -- отвечал с улыбкой Навая, -- что, не зная людей, которым мы хотим подать помощь, не мешало бы осторожность присоединить к человеколюбию.
-- Да, -- вмешался, смеясь, Бальюмер, -- мой прадед, уроженец Нормандии, всегда говорил, что пословица "осторожность -- мать безопасности" как нельзя более подходит к пустыне.
-- Это правда, -- возразил гамбусино. -- Придерживаясь этой мудрой пословицы, повторяю еще раз, что желаю спасти совершенно неизвестных нам людей; не следует нам заходить слишком далеко, предварительно не узнав, кто они такие на самом деле. Пожалуй, спасем их, но, сделав это, не заходя к ним в лагерь, удалимся. Кто знает, быть может, впоследствии нам придется раскаяться в том, что выказали столько человеколюбия по отношению к этим людям: они, может быть, окажутся недостойными этого.
Настало непродолжительное молчание. Все взоры были устремлены на Валентина, который, казалось, размышлял о только что сказанном.
После нескольких минут размышлений Валентин поднял голову и, протягивая гамбусино руку, сказал:
-- Вы безусловно правы, сеньор дон Хосе. Не знаю почему, но я чувствую к этим людям совершенно безотчетное отвращение. Но все-таки долг наш повелевает им помочь, в противном же случае мы совершили бы не только предосудительный поступок, но преступление и подлость. Защитим же их, но кроме этого между нами и ими ничего общего не должно быть.
-- Так спасем же их инкогнито, -- сказал, смеясь, Бальюмер.
-- Тем более, -- прибавил Кастор, -- что познакомиться с ними мы всегда успеем.
-- Итак, это решено? -- спросил Валентин.
-- Решено! -- отвечали все присутствующие в один голос.
-- Ну, так вот что нам следует сделать: мы не так многочисленны, чтобы образовать и разделиться на несколько отрядов, а должны не разъединяться. Вождь будет нашим проводником: он хорошо исследовал местоположение лагеря кроу и подведет нас к нему так, чтобы в случае надобности мы могли отрезать им отступление, поставив их между двух огней. Мы не будем действовать до тех пор, пока эмигранты будут в состоянии удерживать свою позицию; но как скоро они станут ослабевать и лагерю их будет грозить опасность сделаться добычей хищников, тогда, только тогда мы примем участие в сражении, стараясь по возможности не выказать нашу малочисленность. В крайнем случае, если этот маневр не принесет желаемого результата, то нападем стремительно на кроу, стараясь не разъединяться. По окончании сражения мы отступим так, чтобы нас обе стороны не могли узнать. Хорошо ли будет так, товарищи?
-- Хорошо! -- отвечали охотники.
-- Осмотрите же повнимательнее ваше оружие, да и в путь!
Охотники поместились один за другим. Курумилла, следуемый непосредственно Валентином Гиллуа, стал во главе колонны.
Затем по знаку Искателя следов охотники тронулись в путь, ступая по следам впереди идущего.
Охотники спустились по довольно крутому склону, прилегающему к не особенно широкой, но совершенно открытой долине, посредине которой протекал узкий ручей.
Как только Курумилла достиг окончания склона, вместо того чтобы углубиться в лес, он круто повернул направо и стал пробираться по опушке. Это безмолвное шествие продолжалось около двадцати минут.
Курумилла вел так искусно своих товарищей, что, скрывая их постоянно, он достиг вместе с ними небольшой группы скал, занимавших средину долины и защищавших переход через ручей, про который мы уже упоминали.
Достигнув подножия гор, вождь остановился.
-- Вот ваш пост, -- сказал он.
Трудно было бы найти более удобную позицию как по отношению защиты, так и по неприступности ее.
Нисколько не рискуя быть замеченными, охотники с этого места могли свободно видеть всю долину.
Позади их порой сверкали искры от тлеющих костров, зажженных в лагере кроу; впереди же, как длинное черное пятно, виднелся лагерь эмигрантов, окруженный частоколом.
Изредка на равнине, белой от снега, выделялись тени краснокожих, которые подобно змеям ползли по направлению последнего.
Охотники были совершенно свободны в своих действиях, и от их произвола зависело -- принимать участие или нет в предстоящем сражении.
По обыкновению, как бывает в этих странах перед восходом солнца, утренняя заря принимает молочный цвет, дозволяющий различать предметы на далеком расстоянии.
Каждый встал на место, указанное тихим голосом Валентина. Неподвижные, как статуи, охотники ожидали сигнала своего начальника.
Сильный ветер, подхватывая и крутя хлопья снега, уносил их в пространство. Порой вдали у склона слышался заунывный крик совы -- птицы, приветствующей первой приближение дня.
Вдруг яркий свет распространился на горизонте, и в ту же минуту окрестности огласились боевым кличем кроу.
Как шакалы, они ринулись вперед, и в то же мгновение раздался ружейный залп, а потом уже отдельные выстрелы.
-- Дело будет жаркое, -- заметил весело Бальюмер, потирая руки.
Кроу, по своему обыкновению, подползли к лагерю эмигрантов так близко, как только было возможно, и пустили в него зажигательные стрелы.
Повторив это два или три раза, краснокожие по боевому свистку своего вождя бросились на частокол, стараясь влезть на него в нескольких местах сразу.
Но им пришлось иметь дело с нетрусливым неприятелем. Да к тому же белые были на страже.
Зная, что краснокожие следят за ними, они употребили все средства, чтобы укрепить лагерь. Стрелять же они начали только тогда, когда могли наверное рассчитывать, что выстрелы их достигнут цели. При помощи пистолетов и сабель им удалось сбросить с частокола неприятелей.
Но индейцы не растерялись и снова сделали нападение, но на этот раз с большей осторожностью и искусством.
По приказанию своего вождя они запаслись щитами, которые при первом приступе не сочли нужным употребить в дело.
На этот раз, укрываясь ими от ударов, они с новым остервенением бросились на лагерь эмигрантов.
Достигнув частокола, они кинули в лагерь фашины, начиненные сухой травой, и подожгли их.
Битва начала принимать грандиозные размеры.
Фашины достигли своего назначения: смоляные покрывала кибиток загорелись.
Эмигранты, принужденные в одно и то же время заняться тушением пожара и отбивать врагов, защищались с отчаянной храбростью.
Уже человек сорок перелезли через частокол и, потрясая топорами над головами, испускали дикие крики.
Вдруг кибитка, в которой хранился порох, взлетела с ужасным треском на воздух.
Этот взрыв, по какому-то счастливому случаю не сделав вреда белым, произвел страшное опустошение в рядах краснокожих.
Кроу -- почти уже победители -- поражены были паническим страхом: смешались, невольно отступили на несколько шагов и без сомнения бежали бы, если б не помешали им это сделать их вожди.
Белые же, напротив, еще более воодушевились, не надеясь победить неприятелей.
Вслед за ужасным взрывом, о котором мы говорили, сражение на несколько минут прекратилось.
Обе стороны как будто по безмолвному соглашению заключили перемирие на короткое время, чтобы перевести дыхание, прежде чем начать последнюю борьбу.
Охотники, спрятавшись за утесы, были свидетелями борьбы на жизнь и смерть.
Их взоры с лихорадочным нетерпением, как у собак, когда их держат в самый разгар охоты на привязи, были обращены на горизонт, освещенный заревом пожара.
Удерживая пыл своих товарищей, Валентин наконец почувствовал, что сам увлекается битвой.
Много силы воли нужно было охотникам, чтобы преодолеть свое нетерпение до той минуты, когда взлетевший на воздух фургон как бы возвестил о поражении белых.
Тогда, не промолвив слова, они оставили свои места и стремительно бросились в долину.
Валентин принужден был употребить все свое влияние на товарищей, чтобы заставить их умерить шаг.
Благодаря тому, что все внимание сражающихся было сосредоточено на внутренность лагеря, охотникам удалось подойти к нему на расстояние почти ружейного выстрела, не обнаружив ни той, ни другой стороне своего присутствия. Но, внимая голосу благоразумия, Валентин заставил отступить своих товарищей шагов на пятьдесят, к маленькой рощице, и укрыться в ней; сам же, пробираясь в высокой траве между изувеченными трупами, которые свидетельствовали о ожесточенности этой кратковременной, но ужасной битвы, отправился осмотреть окрестности лагеря. Вернувшись к своим товарищам, Валентин Гиллуа в нескольких словах высказал то, что он от них ожидает, и указал им направление, по которому они должны стрелять, чтобы выстрелы их не пропадали даром.
Охотники прибыли на место сражения именно в то время, когда сражающиеся прекратили на время битву.
Приложив приклад ружья к плечу и держа палец на курке, они готовы были по первому знаку Валентина стрелять.
Вдруг Анимики, потрясая топор над головой и испуская бранный крик, бросился вперед.
В ту же минуту страшный залп из ружей раздался вне лагеря.
Десять краснокожих пали.
Эмигранты в свою очередь отвечали залпом, который также вселил смерть в рядах нападающих.
Кроу очутились под перекрестным огнем.
Не стараясь узнать источника помощи, которая пришла так кстати, эмигранты из защищающихся обратились в нападающих и храбро бросились на своих врагов.
Последние же, почувствовав себя окончательно погибшими, побросали свое оружие и, не стараясь даже оспаривать победу, в беспорядке ринулись вон из лагеря.
Как испуганные лани, они разбежались по всем направлениям, преследуемые эмигрантами и пулями неизвестного неприятеля.
Наконец, как бы само Провидение сжалилось над несчастными краснокожими: гроза, которая собиралась еще с самого утра, вдруг разразилась со страшной силой.
Слово гроза мы употребляем за неумением точнее выразить нашу мысль. Но эта была скорей буря, или ураган, столь сильный, что казалось, наступает конец света.
Ветер на пути своем уничтожал все преграды: вырывал с корнями дубы, подхватывал кучи хвороста, вертя и унося их в пространство.
Черные облака спустились почти до самых верхушек деревьев, и воздух сделался столь удушлив, что с трудом можно было дышать. Снег падал на землю так густо, что образовал мыльную массу.
В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Ветер еще сильнее завыл. Все исчезло. Животные, выгнанные из своих логовищ, жалобно ревели и растерянно кидались во все стороны. Птицы на лету, с распростертыми крыльями, падали на землю и умирали в агонии.
Положение охотников было ужасное.
Они покинули свою засаду, и, благодаря только неимоверным усилиям, им удалось добраться до тех скал, в которых они укрывались до начала битвы Но эти утесы не могли служить им надежным убежищем.
Мирный, узкий и мелкий ручей, которым он был несколько часов тому назад, превратился в бурный, как река, поток, унося своим быстрым течением трупы людей и животных.
Гроза свирепствовала все с прежней силой. Снег все более и более скоплялся на скалах, между тем как вода быстро поднималась и достигала уже почти того места, где Валентин с товарищами приютились.
Но эти твердые духом люди не способны были предаться отчаянию.
Наклонив вперед туловища, они молча и внимательно прислушивались к шуму бури, готовые воспользоваться первым случаем, могущим спасти их от угрожающей им опасности -- потонуть.
К счастью, грозы в Скалистых горах хотя и сильны, но зато непродолжительны. Они прекращаются так же скоро, как начинаются, т. е. без перехода, почти внезапно.
Охотники это очень хорошо знали и, несмотря на то что вода была им уже по пояс, не выказывали ни малейшего страха.
Так прошло три часа -- три часа, в продолжение которых эти мужественные люди, держась один за другого и цепляясь за утесы, стояли лицом к смерти, не бледнея и не сетуя даже на судьбу.
Наконец, спустя три часа ветер утих, небо просветлело, и снег перестал идти.
Долина представляла картину разрушения.
Лес, или, вернее сказать, рощица, в которой охотники несколько часов тому назад укрывались с целью подать помощь эмигрантам, более не существовала. Ни одного живого существа не было видно. Но всюду царствовала тишина. Снег глубиной более четырех футов покрывал, как скатертью, всю долину. Валентин с товарищами подождали еще с час, чтобы дать время утечь водам и ручью войти в берега. Затем они не замедлили перейти его через брод, предварительно взяв друг друга под руки, чтобы противостоять еще довольно сильному течению; привязав к ногам лыжи, какие имеют всегда при себе в этих странах лесные бегуны, они молча начали скользить по снегу, довольно уже крепкому, чтобы удержать тяжесть их тел.
Охотникам необходимо было около пяти часов, чтобы добраться до пещеры, которую они покинули в предыдущий вечер.
С чувством радости и беспредельной благодарности к Богу вошли они в свою крепость, где могли считать себя в полной безопасности.
Что же касается кроу и эмигрантов, то они бесследно пропали.