Собравшаяся еще с вечера гроза наконец разразилась с неслыханной и с непонятной для нас, северян, силой.
Дождь лил как из ведра, молния поминутно сверкала, страшные раскаты грома не прекращались; ветер рвал и крутил, как ураган, пригибая вековые деревья, вырывая их и далеко унося с невообразимым шумом и треском, раскаленный воздух был переполнен удушливым запахом серы, дышать было невозможно.
Палатку, где были дамы, пришлось укреплять, вбивая новые столбы и приваливая тяжелые камни, чтобы предохранить ее от печальной участи, постигшей легонькие шалаши и избушки, выстроенные для охотников.
Сплетенные из ветвей и прикрытые хворостом, Они, при первых же порывах бури были разбросаны, все ветки далеко раскиданы, так что не осталось и следа от бывших жилищ.
Было уже около девяти часов утра; буря началась еще тогда, когда охотники хоронили убитых, вырыв для них большой глубокий ров, чтобы скрыть от дам некрасивую картину мертвых тел.
Идти дальше не было никакой возможности, дороги превратились в ручьи и реки, приходилось ждать под дождем и ветром еще несколько часов, пока буря не утихнет и дороги не станут возможными для прохода.
Охотники, канадцы и гуроны, давно уже привыкшие ко всевозможным переменам погоды, стоически выдерживали обливавшие их потоки дождя, как истые философы, они не придавали им никакого значения, напротив, этот теплый ливень при невыносимой жаре казался очень приятным и даже полезным душем.
-- Ба, -- говорил, смеясь, Мишель Белюмер, -- вода смывает кровь, через несколько минут не останется и малейшего следа бывшей битвы, нам же лучше.
-- Да, -- добавил, также смеясь, Сурикэ, -- буря позаботилась о чистоте в нашем лагере, она не лишняя после минувшей ночи.
-- Это доказывает, -- заговорил Бесследный, выпуская большое облако дыма, -- что пословица верна.
-- Какая пословица? -- спросил Белюмер.
-- Нет худа без добра.
-- Да, это правда, -- сказал Сурикэ, смеясь. Поднялся общий смех.
Сильные летние бури вообще непродолжительны. А настоящая, поражающая своей силой, была еще короче: она продолжалась не больше двух часов.
К полудню дождь перестал, ветер стих, небо прояснилось, солнце ярко светило, воздух освежился.
Погода была восхитительная.
Еще два-три часа, и вода окончательно впитается в землю, можно будет не только на лошади, но даже пешком смело пуститься в дорогу, если только можно так назвать небольшие тропинки, проложенные дикарями с топором в руках.
Меньше чем через три часа Сурикэ вошел в палатку, где сидели дамы, занимаясь своим восхитительным женским рукоделием, в котором они так искусны.
-- Очень рада, месье Лебо, -- сказала графиня, весело улыбаясь при его появлении, -- что вы нашли, что нового?
-- Ничего, насколько мне известно, -- отвечал он, -- я хотел узнать о вашем здоровье и спросить, не беспокоила ли вас буря.
-- Нет, благодаря вашему вниманию, нас предохранили от грозившей опасности, мы этим обязаны только вам.
-- Я исполнил свой долг, вам не за что меня благодарить.
-- Но вы сами, должно быть, ужасно страдали, оставаясь под открытым небом среди урагана.
-- Я видал много более сильных ураганов, а этот был непродолжителен, и к тому же теперь лето, так что ни я, ни мои друзья нисколько не пострадали от этой бури; если бы только мы не беспокоились за вас, мадам, мы были бы рады грозе.
-- Вот настоящая философия, -- заметила, улыбаясь, графиня.
-- И философия великого вождя, -- добавила весело Марта де Прэль.
-- Наша обязанность, -- отвечал ей в тон охотник, -- приучает к терпению и философии. Что бы с нами было без этих дорогих качеств?
-- Правда -- ужасная обязанность.
-- Я не согласен с вами, -- перебил Шарль Лебо, качая головой, -- жизнь пионера имеет свои особенные прелести, она мне нравится; может быть, именно опасности и неудобства делают ее еще заманчивей и привлекательней.
-- Все вы, господа пионеры, одинаковы, -- сказала графиня Меренвиль, -- вас не переспоришь.
-- Может быть, потому, что мы одни вполне испытали неизвестные для других прелести этой странной жизни, графиня.
Марта во время этого разговора молча улыбалась и исподлобья посматривала на говоривших.
-- Извините, мадам, я пришел сюда сказать вам еще, что погода стала прелестна, дороги настолько сносны, что идти можно, и мы совершенно готовы хоть сейчас отправиться.
-- Сегодня уже поздно, -- сказала графиня.
-- Еще только три часа, мы успеем пройти несколько миль до заката солнца.
-- Зачем спешить? -- настаивала графиня.
-- Ваше желание, графиня, для меня закон.
-- Благодарю вас, я хочу немного отдохнуть сегодня.
-- В таком случае мы отправимся завтра?
-- Да, завтра.
-- В котором часу?
-- Когда угодно!
-- Отлично, мне только остается пожелать вам всего хорошего и уйти, чтобы не помешать отдыхать.
Он поклонился и поднял дверь палатки.
-- Месье Лебо! -- сказала графиня.
-- Что угодно?
-- Еще одно слово, если позволите.
-- К вашим услугам.
-- Мне хотелось бы спросить вас?
-- Если только знаю...
-- О, конечно!
-- Извольте.
-- Можете вы сказать, далеко мы от плантации Меренвиль?
-- Могу.
-- Скажите же.
-- Мы в 66 милях от Красной Палки, вы, вероятно, про нее спрашиваете?
-- Да, вы говорите, в 66 милях от Красной Палки?
-- Да, графиня.
-- Хорошо, сколько же это нужно дней, чтобы доехать?
-- Если водой, как мы едем, самое большее -- дней семь.
-- Благодарю.
-- Еще что не желаете ли сказать?
-- Да, если позволите.
-- О, графиня, я весь к вашим услугам, распоряжайтесь мной.
-- Вы наш друг, -- сказала графиня, протягивая ему руку.
-- О, это много чести, графиня, -- продолжал Шарль Лебо, почтительно целуя протянутую руку, -- вы еще что-нибудь желаете знать?
-- Да, конечно!
-- Я слушаю, графиня.
-- Я хотела узнать, далеко ли мы от Карильона?
-- О, нет, мы не дальше 50 миль от крепости.
-- Так близко?
-- Не больше, графиня.
-- Вы уверены?
-- Да, убежден; я хорошо знаю эту дорогу, ошибиться трудно.
-- Значит, путешествие отсюда в крепость много короче, чем отсюда в Красную Палку.
-- Нет, напротив.
-- Каким образом?
-- Очень просто.
-- Ничего не понимаю.
-- Обратите внимание на дорогу: чтобы вернуться в крепость, придется ехать сушей, а не водой.
-- Что же из этого?
-- Очень многое, графиня.
-- Я ровно ничего не знаю, объясните мне, пожалуйста, Лебо.
-- Это так просто: водой мы легко делаем десять и даже двенадцать миль вдень.
-- А сухим путем?
-- Едва шесть миль в день, то есть ровно вполовину, если не меньше.
-- Боже мой, отчего же такая громадная разница?
-- Потому что у нас нет еще дорог, приходится идти едва заметной тропинкой, рискуя на каждом шагу иметь неприятную встречу или прокладывать самому дорогу топором и огнем, что не безопасно.
-- Но до Дюкенса мы можем ехать водой?
-- Желая попасть в Карильон, вы еще продлите путь, возвращаясь в Дюкенс.
-- Почему это?
-- Потому что ради личных интересов мы должны идти прямо к тому месту, куда едем, заезжая в Дюкенс, мы сделаем крюк, а это много значит.
-- В таком случае, чтобы попасть в Карильон, нужно около 10 дней. На целую треть больше, чем на Красную Палку.
-- Да, я объяснил почему, графиня.
-- Да, да, только мне это очень неприятно.
-- Вы желали вернуться в Карильон?
-- Да, это мое страстное желание.
-- Если бы я мог сделать замечание...
-- Я знаю, что вы скажете, ясама себе тоже сто раз повторяла.
-- И вы не отказываетесь от своего желания?
-- Больше чем когда-либо, у меня есть уважительная причина, которая и вас заставит согласиться с моим мнением.
-- О, графиня, я и без этого всюду пойду за вами.
-- Знаю, мой друг, но я считаю своим долгом сказать вам, что меня заставляет непременно вернуться к мужу.
-- Ради Бога, графиня...
-- Нет, нет, -- вскричала она быстро, -- я слишком дорожу вашим мнением и не хочу, чтобы вы считали меня непостоянной, ветреной женщиной, которая сама не знает, чего хочет.
-- О, графиня, подобной мысли никогда быть не может у меня.
-- Знаю, но выслушайте меня.
-- Вы этого хотите?
-- Да, требую.
-- Я покоряюсь.
-- Хорошо, почему граф хотел, чтобы мы оставили Бельвю и уехали в Красную Палку?
-- Очень ясно, графиня, потому что граф, обязанный по службе уезжать ежегодно на несколько месяцев, должен был оставлять вас одну без всякой защиты в глуши, где трудно рассчитывать на чью-нибудь помощь в случае нападения.
-- Видите, вы сами то же говорите.
-- Потому что это правда, графиня.
-- Чья же измена и лицемерие больше всего пугают графа?
-- Графа Витре, человека, не имеющего ни совести, ни чести, для которого цель оправдывает все средства.
-- Вы знаете, что еще сегодня утром Витре грозил нам?
-- Да, но теперь, когда его важные бумаги попали к нам в руки, он не так страшен.
-- Вы думаете, что после всего случившегося он не осмелится появиться в Канаде?
-- От него можно ожидать всего. Он способен от всего отказаться и, имея хорошую поддержку при дворе в Версале, он сумеет дело поставить так, что легко победит врагов.
-- Вы думаете?
-- Убежден, графиня.
-- Но это ужасно!
-- И в то же время верно.
-- Вы думаете, что этот человек еще имеет силу?
-- Нет, я говорю, что его нужно бояться; не имея до сих пор ни в чем удачи, он постарается жестоко отплатить за все его оскорбления и унижения, для этого он не остановится ни перед чем. Но в настоящую минуту он в ужасном положении: у него нет ничего, все планы расстроены, он должен сперва собраться с силами и средствами для того, чтобы гордо вернуться в Канаду.
-- Ну, это трудно, -- с иронией заметила графиня.
-- Вы ошибаетесь, графиня. У него не много друзей, нет, люди, подобные графу Витре, могут иметь не друзей, а соучастников, которые имеют много данных на то, чтобы помогать ему, и...
-- О, неужели в Канаде есть подобные люди? Вы ошибаетесь.
-- Увы, нет! Графиня, я, к несчастью, не ошибаюсь, все, что я говорю вам, истина; в Канаде очень много флибустьеров; если бы их вздумали вешать, колония опустела бы совершенно.
-- Итак, -- говорила графиня, вся погруженная в свои мысли, -- вы не согласны с моим желанием вернуться поскорее в крепость.
-- Извините, графиня, я мог только высказать некоторые замечания, которые я считал необходимыми.
-- Вы правы, я согласна.
-- Между тем, если глубоко обдумать, вы более правы, вы должны вернуться к графу Меренвилю.
-- Я вас окончательно перестала понимать, мой друг, -- сказала, улыбаясь, графиня.
-- Вы думаете, что я переменил свое мнение, не так ли?
-- Да, мне кажется...
-- Нет, графиня, есть данные, в которых вы скоро сами убедитесь, на то, чтобы я желал вашего присутствия в крепости.
-- Вы говорите загадками, Лебо.
-- Потому что я не могу говорить прямо.
-- Хорошо, я согласна, мы едем.
-- В Красную Палку?
-- Нет, -- живо перебила графиня, -- в Карильон.
-- Когда вы желаете выехать?
-- Завтра, если можно.
-- Очень возможно, завтра, с восходом солнца, мы отправляемся.
-- Великолепно, но вы, кажется, говорили...
-- Да, графиня, у нас есть восемь превосходных лошадей.
-- Откуда вы их взяли, друг мой?
-- Графиня, -- отвечал он по обыкновению неохотно, -- я конфисковал их у графа Витре, они все были верхами, а за ними шли навьюченные мулы.
-- Дорого же он поплатился, бедный граф! -- засмеялась графиня.
-- Не правда ли? -- поддержал Сурикэ, также смеясь. -- Я не коснулся пальцем его багажа, в этом можете быть уверены, но я весь перебрал его, думал найти какие-нибудь нужные и полезные бумаги, но ошибся.
-- Это жаль!
-- О, у нас есть уже, что нужно; как видите, у нас ни в чем нет недостатка, и мы можем совершенно спокойно ехать.
-- Мы не будем проезжать около Дюкенса?
-- Нет, он останется совершенно в стороне.
-- Это досадно, там мы могли бы получить необходимые сведения.
-- Как знать, графиня, во всяком случае, мы будем иметь необходимые сведения; не забудьте только, что завтра мы едем с восходом солнца.
-- Мы будем готовы, -- отвечали все дамы.
Отговаривая графиню возвращаться в Карильон, охотник имел уважительные причины, чтобы убедить ее и довести до того, чтобы она сама отказалась от желания вернуться в Канаду.
Но причины эти были совсем не те, которые он говорил ей, и, может быть, он был не прав, не сказав ей откровенно то, что думал.
Он знал хорошо, что граф Витре был пойман; изменив и приняв сторону индейцев ирокезов, заклятых врагов французов, и из покровительства и протекции у англичан, он не посмеет открыто появиться ни в Квебеке, ни в каком другом городе Новой Франции; даже друзья его не посмеют его принять или защищать, несмотря на его большие связи при дворе.
Сам Биго не задумается отвернуться от него, потому, убедясь, что его слава померкла, граф был никому уже не страшен.
Графиня не ошиблась, предполагая, что у охотника есть причины, которых он не хотел сказать, желать путешествия в Красную Палку; а причины эти были следующие.
Начинавшаяся война была неслыханно ожесточенной; англичане собрали многочисленные войска; партизаны и солдаты заняли все дороги и проходы в Карильон, около которого предполагалась встреча двух армий.
Если генерал Монкальм имел планы, которые он непременно хотел выполнить, то у англичан были свои собственные, к осуществлению которых они также стремились.
Обойти эти армии было немыслимо даже и думать.
Не солдаты были страшны; регулярные войска, двигаясь сплошной массой, подчинялись строгой дисциплине и не имели права ни под каким предлогом отделиться от строя.
Совсем иное представляли одичавшие партизаны, превосходившие своей жестокостью индейцев, война для них -- нажива, разбой, грабеж.
Наконец не следует забывать еще краснокожих.
Они вместе с партизанами массами, как саранча, бродили по лесам, грабя, сжигая, убивая и разрушая все в окрестности; пройти через эти ряды демонов было неслыханное чудо.
Между тем приходилось идти им навстречу и спасти во что бы то ни стало этих несчастных женщин, которые, упорно держась своего мнения, шли, ничего не замечая, в эту бездну.
Шарль очень боялся за удачный исход путешествия.
Дождавшись наступления ночи, когда дамы ушли в палатку отдохнуть, он пригласил всех вождей на великий совет. Вожди были те же: Тареа, Бесследный, Белюмер, Мрачный Взгляд и сам Шарль Лебо.
Около одиннадцати часов все приглашенные вожди собрались в шалаш, который только что был вновь выстроен по приказанию Шарля Лебо.
Ввиду серьезного и важного значения предстоящего совета охотник не хотел, чтобы кто-либо из гуронов или охотников-канадцев мог слышать или видеть, что будет происходить между вождями.
Совет продолжался несколько часов; вожди долго горячились, спорили и наконец пришли к одному общему решению.
Они все согласились, что чуть не сделали великой глупости, от которой могло их только чудо избавить. Затем заявили, что, хотя шансов на успех мало -- один против десяти, -- но их честь не позволит им оставить друга Сурикэ в подобную минуту, тем более что он идет на опасность не ради личных интересов, а преданности семейству Меренвиль, защищать и охранять которое он клялся.
Решившись идти дальше, вожди составили план действия, по которому гуроны и охотники, разделенные на несколько отрядов, должны идти не разом все, а частями, на довольно значительном расстоянии один от другого; отрядам этим позволено было незаметно проникать в ряды англичан.
План был смел до дерзости, мог испугать самого храброго человека.
Сурикэ был смелее всех.
-- Не беда, если мы ляжем на месте, лишь бы дамы были спасены, -- говорил он в заключение.
Эта простая короткая фраза дышала безграничным самопожертвованием, объяснявшим вполне его героизм.
На следующий день в назначенный час дамы были совершенно готовы.
Все отправились.
В течение десяти дней путешествие было крайне благополучно, все шло как нельзя лучше, никаких приключений не было.
Они встретили индейца Онеида, который сообщил им обо всем, что происходило на границе со дня их отъезда в Дюкенс.
По его словам, англичане, испугавшись вновь одержанных французами побед, скрылись совершенно.
Нужно заметить, что Онеид, бывший в числе сторонников англичан, сам ровно ничего не знал о том, что делалось на границах.
В действительности было не так.
В июне маркиз Монкальм окончил все приготовления для предполагаемой осады крепости Вильям Генри, той самой, которую в предыдущем году хотели взять приступом Риго Водрейль и Лангель; собрав войско из 1400 человек, они выступили в феврале в поход, несмотря на холод и снег; марта были у стен Вильям Генри, сделав по глубокому снегу на лыжах 60 миль и поборов невероятные затруднения.
План Риго был -- взять приступом крепость, рассчитывая напасть неожиданно на англичан; но расчеты его оказались неверны: англичане, приготовленные к нападению, отразили его; тогда Риго сжег все бывшие за стенами крепости магазины, дровяные дворы, строевой лес, разбил до основания 300 барок, 6 фрегатов, уничтожил всю амуницию и провизию войск, чем нанес непоправимые убытки англичанам.
Сделав это, он преспокойно пошел обратно.
Убитых и раненых вместе у него было только 27 человек.
Теперь же Монкальм хотел закончить начатое Риго; крепость Вильям Генри, находясь у самого озера Сан-Сакраменто, позволяла англичанам совершенно неожиданно для французов нападать на форты Сан-Фредерик и Карильон, бывшие самыми главными пунктами защиты на границе, поэтому необходимо было отнять у англичан этот важный пункт, которым они насильно овладели, поместив там армию в 3000 человек во главе с полковником Моором.
Французская армия, выступившая 30 июня, состояла из 7500 человек; а 4 августа Бурламак уже рыл траншеи перед стенами Вильям Генри (хотя эта крепость и была обнесена деревянной стеной, но отличалась прочностью постройки, неизвестной в Европе), 9 августа англичане сдались на капитуляцию; было взято 43 артиллерийских орудия, 35835 фунтов пороху, бомбы, провиант и 29 военных кораблей.
Со стороны французов потери были незначительны: раненых и увеченных было 58 человек; между тем как англичан было взято в плен 2296 человек, но, не имея провианта и удобного места для их помещения, Монкальм отпустил их с условием не вступать в ряды английских войск в течение 10 месяцев; утром 10 августа англичане вышли из крепости, надеясь соединиться с авангардом и не дожидаясь даже конвоя для защиты от индейцев.
Дорогой они, несмотря на предостережения французских генералов, угостили ромом встретившихся краснокожих, которые, опьянев, на них же напали и разбили весь багаж. Англичане едва отстояли свое оружие, с которым постыдно бежали в беспорядке, испугавшись разъяренной толпы; индейцы, рассерженные трусостью беглецов, били их без сожаления и хватали в плен; более 20 человек было убито и около 600 человек взято в плен. Услышав из крепости шум и выстрелы, французы поспешили со всеми военными силами; им с большим трудом удалось усмирить диких и отобрать от них 400 пленников; индейцы, защищаясь, убили одного французского солдата и ранили трех гренадеров.
Освобожденные 400 человек .оправились и под конвоем отправились к войскам генерала Веба, командовавшего
пограничной армией, остальные 200 пленников были позже выкуплены за очень большую сумму г-ном Водрейлем и присоединены к той же армии.
Содержание рассказа о взятии крепости Вильям Генри заимствовано без малейшего изменения из статьи, озаглавленной "Канада под владычеством французов", составленной по архивным запискам профессором истории императорской школы в Сен-Сир Дюссие.