Флибустьеры черепашьих островов говорили, что за демаркационной линией не существует мира с испанцами, и поэтому нападали на них всюду, где могли.
Англичане приняли такую же систему относительно французов в Канаде; таким образом, война никогда не прекращалась; ни договоры, ни капитуляции не имели значения для них, разве только их собственная выгода требовала исполнения поставленных условий. Границы не существовали для англичан, они вторгались на французскую территорию, строили форты среди французских колоний и в случае нужды убивали французских парламентеров, посылаемых к ним для того, чтобы убедить их уважать французские границы.
Они действовали как настоящие флибустьеры, убивали мирных жителей Новой Франции и сжигали их жилища.
Дурная администрация колонии помогала англичанам насколько могла и всеми средствами.
Способ, которым набирались переселенцы в Новую Францию в царствование Людовика XV, делал американскую войну непопулярной, между тем как в Англии война встречалась всеми с сочувствием.
Вольтер даже не боялся писать, что целое столетие война идет в Канаде из-за нескольких акров льда.
Теперь стало известно, чего стоят эти несколько акров покрытые снегом и какие несметные сокровища в них заключаются.
Но англичане, мечтавшие о создании могущественного государства, равного по величине Индии, менее чем через двадцать лет после уступки Канады были жестоко наказаны за свое вероломство и грабительство.
Американцы ненавидели англичан, которых они знали лучше, чем кто-либо другой, так как были с ними одного и того же племени.
"Долг платежом красен": американцы стремились к свободе, они не хотели переносить ни французского, ни английского ига, не чувствуя в себе достаточно силы, чтобы бороться со своей прежней родиной, они вели двойную игру; они заставили англичан вынимать каштаны из огня, и с их помощью освободились от французов, на которых смотрели как на непрошеных пришельцев.
Когда французы были изгнаны из Канады, американцы, не теряя времени, начали воздвигать батареи против англичан; они вступили в союз с Францией и с ее помощью принудили англичан признать независимость Новой Англии и постыдно сдаться.
Таким образом, американцы воспользовались помощью англичан, чтобы прогнать французов, а потом помощью Франции, чтобы прогнать англичан и остаться хозяевами громадной территории.
Игра была ведена тонко; много времени прошло, прежде чем все поняли эту маккиавеллиевскую интригу, -- так искусно американцы умели лгать и притворяться. Несомненно, американцы любят только самих себя; теперь покрывало снято, и девиз Монро -- "Америка -- американцам" не оставляет более сомнения; но все-таки есть еще много людей с некоторым весом, которые, не зная ничего об Америке и ее политике, продолжают верить в дружбу Соединенных Штатов и говорят об их преданности Франции.
В предыдущей главе мы изложили план кампании, выработанный английским генералом, графом Лондона, который намеревался напасть на французов с четырех сторон.
Монкальм стремился не допустить исполнения этого плана.
Наступление французских войск велось так хорошо, что английская армия, еще не вышедшая с места своей стоянки, даже не знала о нем.
Все английские шпионы, заходившие за французскую оборонительную линию, попадали в руки Тареа, воины которого беспощадно скальпировали и убивали их.
Между тем Монкальм в сопровождении одного только Шарля обогнал армию, с трудом пролагавшую себе дорогу по лесу, почти непроходимому, и болоту, куда ноги уходили по колено.
Главнокомандующий направлялся к фронту Карильон, называемому англичанами Тикондерога, и прибыл туда без приключений; в Карильоне его вовсе не ожидали, но комендант весьма обрадовался его прибытию, так как его начинало тревожить одинокое положение, в котором он находился.
Не теряя ни минуты, генерал -- все еще в сопровождении Шарля -- отправился с картой в руках осматривать места, с которыми ему было необходимо познакомиться; не прошло и пяти дней, как Монкальм знал все окрестности как свои пять пальцев; карта, доставленная ему Шарлем, была сделана с замечательным старанием и терпением; на ней, как сказал охотник, было обозначено каждое дерево, каждая скала.
-- Кончено! -- воскликнул главнокомандующий на пятый день около семи часов вечера, опускаясь с наслаждением в мягкое кресло.
Генерал не щадил себя все это время, он все желал видеть сам, хотел во всем убедиться, так сказать, осязательно.
В военных делах нельзя забывать ничего, малейшее нерадение часто влечет за собой страшное несчастье; генерал знал это очень хорошо, поэтому он не решался ни на что, не приняв должных предосторожностей, часто слишком мелочных, но не мог наткнуться на неожиданность; у него, по его словам, лекарство всегда было готово.
Война без шпионов и разведчиков невозможна, генерал всегда должен знать, где неприятель и что он делает; битва, в сущности, не более как игра в шахматы; надо уметь пользоваться предоставляющимся удобным случаем; поэтому Монкальм, оставляя армию, имел секретное совещание с Бесследным, Белюмером и Тареа; он отправил их в разные стороны с приказанием приходить в Карильон, если будут новости, которые ему нужно знать.
-- Теперь можно отдохнуть, -- сказал генерал. -- Работа кончена.
-- Уже, генерал?
-- Конечно, ваша карта сберегла мне много труда; слава Богу, мой план атаки готов. Когда прибудет армия, я созову военный совет, и мы двинемся вперед.
-- Ого! Вы не теряете времени, генерал.
-- Ничего не может быть выгоднее неожиданности; неприятель думает, что я еще в Квебеке. Явившись как снег на голову, я докажу ему противное; кстати, есть ли брод между фортом Освего и фортом Онтарио?
-- Есть в начале лета, но теперь, в августе, вода по шею.
-- Хорошо, все-таки перейдем; в случае нужды я пойду первым, главнокомандующий должен служить примером для солдат.
-- Я не спорю, но...
-- Обед подан; пойдемте кушать, вы голодны, друг мой Шарль?
-- Да, порядочно.
-- Я умираю с голоду.
-- Если так, пойдемте.
-- Где сержант Ларутин?
-- Сержант пошел обедать, -- отвечал прислуживавший солдат.
-- Спасительное занятие! -- сказал генерал, смеясь. -- Последуем и мы примеру сержанта; скажи ему, чтобы он тотчас привел ко мне охотника, как только тот придет, хотя бы то было ночью.
-- Слушаюсь.
Генерал и Шарль с аппетитом принялись за обед.
-- Кстати, -- сказал генерал, любивший это выражение, -- мне говорили о вас, друг мой Шарль.
-- Обо мне, генерал?
-- Да, и отзывались о вас весьма лестно.
-- Это что-то фантастическое, -- смеясь, отвечал молодой человек.
-- Это говорила особа, принимающая в вас живейшее участие.
-- Вы шутите?
-- Нет, честное слово, я говорю совершенно серьезно.
-- Кто же это, генерал?
-- Угадайте.
-- Я не знаю никого; вероятно, какой-нибудь охотник вроде меня.
-- Вовсе нет, это была дама.
-- Дама?..
-- Да.
-- Я знаю только одну даму: хозяйку Белюмера, и не думаю, чтобы вы говорили о ней.
-- Вы скрытничаете со мной, вашим другом; это нехорошо.
-- Уверяю вас, генерал...
-- Не божитесь, попадетесь.
-- Я?!
-- Да; я имел разговор о вас в день выступления из Бельвю.
-- Из Бельвю? -- спросил Шарль, краснея. Генерал сделал вид, что не замечает.
-- Я не понимаю, что вы хотите сказать, генерал.
-- Будто бы?
-- В самом деле.
-- Одна прелестная особа; она, по ее словам, вам многим обязана.
-- Я не знаю, кто это; разве только мадемуазель Марта де Прэль, придающая слишком большое значение пустячной услуге, которую мне удалось оказать ей; это сделал бы всякий на моем месте, и, может быть, еще больше...
-- Я припоминаю, что, придя один раз в Квебек, вы были очень взволнованы и сообщили моему родственнику Меренвилю, что на его дом напали ирокезы и что мадемуазель де Прэль очень больна вследствие всего, что ей пришлось перенести.
-- Да, совершенно так.
-- Вот мы и добрались, -- заметил генерал, улыбаясь.
-- Нет, генерал, вы напрасно так предполагаете, после этого происшествия я видел эту девушку только издали и никогда не говорил с ней.
-- Это странно.
-- Почему?
-- Потому что, говоря о вас...
-- Что такого особенного она могла сказать обо мне?
-- Ничего, но тон музыку делает, мой любезнейший друг.
-- Я не понимаю...
-- Право, от вас не скоро добьешься исповеди.
-- Разве меня надо исповедовать? -- спросил Шарль с несколько натянутой улыбкой.
-- Лучше я повторю вам, что она сказала.
-- Как вам будет угодно.
-- Так вот как вы относитесь к дамам, беспокоящимся о вас!
-- Я не понимаю, как могла беспокоиться обо мне эта дама, знать которую я не имею чести?
-- А между тем это так; она остановила меня в минуту моего выступления из Бельвю и спросила, почему вас нет со мной.
-- Весьма странно!
-- Вовсе не так странно, как вам кажется. Я отвечал, что вы заняты исполнением данного вам поручения, и это успокоило ее; тогда она, краснея и запинаясь, сказала мне, что многим вам обязана, что вы спасли ей жизнь...
-- Я?
-- Я повторяю ее слова; она прибавила, что принимает в вас большое участие и будет радоваться...
-- Я уже слышал это, генерал.
-- И будет радоваться каждой вашей удаче, так как теперь вы не на своем месте...
-- Я очень благодарен мадемуазель Марте...
-- Подождите до конца, что еще будет.
-- Слушаю...
-- Я сказал ей, то есть этой барышне...
-- Да.
-- Я сказал ей, что повторю вам все, что слышал от нее; она отвечала мне, а сама покраснела -- совершенно как вы в настоящую минуту...
-- Я покраснел, генерал?
-- Как рак, говоря попросту.
-- И что же?
-- А! Вы начинаете интересоваться?
-- Мы с вами болтаем; не все ли равно в таком случае, о чем разговаривать.
-- Гм! -- улыбаясь, произнес генерал. -- Тогда эта барышня сказала мне, что ей будет приятно, если я передам вам ее слова.
-- Весьма любезно с ее стороны, что она вспомнила обо мне.
-- Отлично, но, как я уже сказал вам, тон музыку делает.
-- Это правда...
-- Если бы вы слышали ее взволнованный голос, если бы вы видели ее полные слез глаза, румянец на ее щеках, вы, конечно, убедились бы так же, как и я...
-- В чем же, генерал?
-- Ах, Боже мой! Да в том, что она вас любит! Вот наконец роковое слово произнесено.
Шарль Лебо страшно побледнел и нервно затрясся всем телом.
-- Что с вами? Вам дурно? Или это от радости? Вы посинели.
-- Нет, это ничего, генерал, -- отвечал Шарль прерывающимся голосом, осушая залпом стакан воды.
-- Что было с вами, друг мой?
-- Ничего, ровно ничего; я чуть было не умер.
-- Чуть было не умерли?
-- Да, генерал, вы нанесли мне страшный удар; сердце у меня так забилось, что я до сих пор еще не могу оправиться.
-- Простите меня, я не имел дурного намерения.
-- Я не обвиняю вас; я вполне верю в ваше расположение ко мне.
-- Еще раз повторяю: я думал обрадовать вас, а вместо этого так огорчил... Вы, следовательно, любите другую?
-- Я еще никогда не говорил о любви ни одной женщине.
-- Но эта девушка вас любит, я уверен в этом, я понял это с первых ее слов; как вы могли остаться равнодушным?
-- Я вовсе не равнодушен; может быть, несмотря на все мои усилия...
-- Вы любите ее?
-- Если бы так, то к чему может привести такая любовь?
-- К вашему счастью, друг мой.
-- Подобное счастье невозможно; я мечтал, создавал безумные планы, но осознал, хотя, к несчастью, поздно, что для меня нет надежды.
-- Почему же, друг мой?
-- По тысяче причин, генерал.
-- Скажите хоть одну, серьезную.
-- Это нетрудно; вместо счастья, которое вы сулите мне, я вижу в будущем только одно вечное несчастье.
-- Вы заблуждаетесь.
-- Я заблуждался слишком долго, но теперь стал умнее
и покорился; я родился под роковой звездой; я всегда страдал, всегда был несчастлив и теперь притерпелся.
-- Это не причина, друг мой.
-- Что я могу вам сказать? Я сам себя не понимаю. Что я такое? Охотник, праздношатающийся, одним словом, Сурикэ. Неужели вы думаете, что, если бы я попросил у графа руки его воспитанницы, он отнесся бы серьезно к моему предложению? Он засмеялся бы мне в лицо, а может быть, просто приказал бы своим лакеям выгнать меня.
-- Вы ошибаетесь, друг мой; если бы граф, мой родственник, отказал вам в руке своей воспитанницы, -- впрочем, предполагать это нет причины, так как вы не высказывались перед ним, -- то он, во всяком случае, говорил бы с вами как человек лучшего общества с себе равным; я уверен, он не лишил бы вас своего расположения.
-- Вы так думаете?
-- Вполне уверен. Вы принадлежите к лучшему обществу, молоды, красивы, получили хорошее образование и умны от природы; что же желать еще? Ваша честность и добросовестность вошли в пословицу в колонии; какая семья не отдала бы вам с радостью своей дочери?
-- Благодарю вас, генерал, за слишком лестное мнение обо мне; но вы смотрите только со своей точки зрения, вы забываете во мне охотника и видите только адвоката; не все разделяют ваш взгляд; лучше мне успокоиться; несчастье и я, мы старые знакомые.
-- В ваших словах есть некоторая доля логики и правды, но я дал себе слово устроить ваше счастье; представляется случай услужить вам, я не премину им воспользоваться.
-- Генерал, прошу вас...
-- Дайте мне договорить; после вы можете высказать мне свои замечания, и мы обсудим их вместе.
-- Хорошо, извольте говорить.
-- Граф Меренвиль не только мой родственник, но вместе с тем друг.
-- Не спорю, но...
-- Вы уже прерываете меня? -- сказал Монкальм, улыбаясь.
-- Правда, извините меня.
-- Не касаясь в разговоре ни вас, ни мадемуазель де Прэль, я постараюсь узнать образ мыслей моего двоюродного брата; граф человек вполне честный и весьма опытный; он самым деликатным образом выспросит свою воспитанницу; как бы она ни скрывала своих чувств, он угадает их; тогда, без сомнения, он поступит, как должен поступить честный человек; это нетрудно, не правда ли?
-- Конечно, нет.
-- Предоставьте мне устроить все.
-- Так, как вы сказали, генерал...
-- Конечно, главное, чтобы молодой девушке не было никаких неприятностей из-за всего этого.
-- Да, именно так.
-- В таком случае, вы принимаете?
-- Если так, то предоставьте мне действовать, а когда придет время, тогда благодарите.
-- Что бы ни случилось, генерал, я буду вам благодарен.
-- Хорошо, мы поговорим об этом, когда мой план удастся...
-- Да услышит вас Господь, генерал!
-- Он услышит вас; кстати, в числе писем, полученных мною сегодня, есть объемистое письмо на ваше имя, из Франции, из Парижа; я вам передам его сию минуту. Уже поздно, не собираетесь ли вы спать? Я очень устал, и мне недурно будет уснуть на несколько часов.
-- Действительно, отдых вам необходим после такого утомительного дня.
-- Вы не последуете моему примеру?
-- Нет еще, генерал, я не могу быть спокоен, не обойдя еще раз крепость; это старая охотничья привычка; от этого я только буду крепче спать.
Генерал тонко улыбнулся: по его мнению, этот обход был только предлогом, выдуманным молодым человеком, чтобы несколько успокоиться.
-- Может быть, вы правы, -- сказал он. -- Мы уснем спокойнее, зная, что кругом все обстоит благополучно; ступайте же, вернувшись, вы найдете письмо у себя на столике.
-- Благодарю вас, спокойной ночи.
-- Я, вероятно, просплю без просыпу до утра, глаза у меня слипаются; лишь бы меня не подняли ночью.
-- Этого, кажется, не будет.
-- Дай Бог! Прощайте же, желаю вам приятной прогулки.
-- Спите хорошо, генерал.
Они дружески пожали друг другу руки. Генерал пошел к себе в спальню, а Шарль Лебо, взяв оружие и осмотрев его, вышел из форта; через пять минут он уже достиг девственного леса.
Уединение действует на душу человека, оно дает ему среди тишины таинственные советы.
После испытанного потрясения Шарлю Лебо необходимо было освежиться и привести в порядок свои мысли, в которых царствовал полнейший хаос; генерал не ошибся, он понял, что молодой человек выдумал обход, чтобы двух-- или трехчасовой прогулкой успокоить свои нервы после разговора, во время которого волнение чуть не кончилось разрывом сердца.
Ночь была великолепная; сверкающие звезды усыпали темно-синее небо; синевато-белые лучи молодого месяца заливали пейзаж; вокруг молодого человека царствовала полная тишина; все спало.
Шарль Лебо чувствовал, что спокойствие возвращается к нему и мало-помалу заступает место хаоса, наполнявшего его душу; самообладание возвращалось к нему, и вместе с тем возвращалось хладнокровие, оставлявшее его только в случаях исключительных, вроде происшедшего с ним в этот вечер.
Теперь, когда рассудок занял место страсти, не допускавшей рассуждений, молодой человек совершенно иначе взглянул на свое положение. Теперь он сознавал, что Монкальмом руководят самые лучшие побуждения и что он говорил, как добрый человек и искренний друг; Шарль отдавал ему полную справедливость и признавал, что его намерения были самые похвальные и что он имел в виду его пользу.
Все глубже и глубже погружаясь в свои мысли, охотник задумчиво шел по берегу реки. Он вспоминал и восстанавливал в памяти весь разговор, важность которого для его будущего счастья становилась ему все яснее. Он не обманывал себя надеждами, несбыточными в настоящую минуту, но дела могли принять другой оборот и тогда...
Предаваясь таким образом своим мыслям, охотник в то же время оставался верен своим привычкам обитателя лесов; он действовал несколько машинально, но никогда еще, быть может, он не наблюдал так внимательно все окружающее; ничто не ускользало от него.
Прошло более трех часов, как молодой человек вышел из крепости; энергия и обычное спокойствие вернулись к нему; он вышел, наконец, победителем из нравственной борьбы, принесшей ему столько страданий. Было около полуночи, и Шарль Лебо уже думал вернуться в Карильон, как внезапно послышавшийся шум заставил его вздрогнуть. Молодой человек поспешно спрятался за куст.
Слышанный шум доносился с реки; Шарль тотчас же определил причину этого шума, нарушившего его мечты; то был стук весла, упавшего в пирогу. Охотник задавал себе вопрос, кто мог быть этот любитель ночных прогулок, когда увидал человека, высадившегося из лодки и направлявшегося к лесу.
Незнакомец был высокого роста и атлетического сложения; он был одет в костюм ирокеза и татуирован, как воин.
-- Это краснокожий, -- проговорил охотник, но почти тотчас же поправился: -- Нет, я ошибся, этот мнимый краснокожий -- белый, переодетый индейцем; индейцы не ходят так, у них совершенно другая походка, и они никогда не забывают принимать предосторожности, идя по вольной дороге; вероятно, английский шпион; это начинает занимать меня, какого черта ему надо здесь в такое время!
Белый или краснокожий, кто бы он ни был, вероятно, заметил, что ему следует продвигаться вперед с большей осторожностью; он почти тотчас скрылся за густым кустарником.
Между его появлением и исчезновением прошло не более пяти минут.
Без сомнения, шпион -- иначе кем же мог быть этот человек -- заметил что-нибудь: он более не показывался.
Положение становилось затруднительным, эта игра в прятки могла бы продолжаться долго без всяких результатов; охотник решился ускорить развязку.
Шарль Лебо быстро принимал решения; он устремил взгляд на чащу, в которой скрылся индеец, и не сводил глаз.
Таким образом прошло десять минут.
Долгое ожидание начало утомлять молодого человека; он намеревался прибегнуть к какой-нибудь решительной мере, когда индеец, убедившись, вероятно, в неосновательности своих подозрений, вдруг снова появился, но на этот раз он шел чрезвычайно осторожно, прячась за каждым деревом, за каждой группой кустов.
Незнакомец был на расстоянии ружейного выстрела от охотника; последнему ничего не стоило пустить ему пулю в голову, но Шарлю было противно убить человека из засады, не дав ему возможности защищаться, тем более что охотник был убежден, что имеет дело не с индейцем, но с таким же белым, как он сам; он решился предупредить его о своем присутствии; в таком случае, думал он, это уже не будет убийство, но поединок, может быть, и не по правилам, но, во всяком случае, вполне честный.
-- Кто здесь? -- крикнул охотник угрожающим голосом.
-- Что? -- отвечал незнакомец, застигнутый врасплох. "Это француз", -- подумал охотник.
Индеец одним прыжком скрылся в чаще.
-- Сдавайся! -- закричал охотник. Незнакомец не отвечал и притаился.
-- Так вот как! -- воскликнул Шарль, начиная сердиться. -- Берегись, будешь сам виноват!
Он прицелился и выстрелил наудачу. Незнакомец выскочил из чащи.
-- Сдавайся! -- закричал охотник.
-- Вот мой ответ, -- возразил незнакомец, стреляя, но его пуля засела в стволе дерева.
-- Сам будешь виноват, -- сухо проговорил молодой человек.
Он выстрелил из пистолета в своего противника в то самое время, когда тот, считая Шарля обезоруженным, спешил в чащу, чтобы снова зарядить ружье.
Выстрел из пистолета уложил его.
Шарль бросился на своего врага с поднятым прикладом.
-- Не стоит труда добивать меня, -- с усмешкой проговорил незнакомец, -- в меня попали две пули.
-- Голос мне знаком... -- сказал охотник.
-- Да, да, -- отвечал раненый все еще насмешливо, -- подойдите поближе, вы меня тогда узнаете.
Шарль, не подозревая никакого злого умысла, наклонился, но незнакомец, пользуясь последним случаем, схватил Шарля за блузу и, притянув его к себе, выхватил нож.
-- Умри, собака! -- воскликнул он, стараясь воткнуть ему нож в грудь.
Но охотник схватил его за руку, сжал ее как в тисках, отнял нож и бросил его в кусты.
Раненый упал в изнеможении, хрипя в предсмертной агонии.
-- Почему вы так ненавидите меня, г-н Курбюиссон? Я не сделал вам ничего, кроме добра.
-- А! Вы узнали меня наконец, г-н Лебо?
-- Да, и тем более уверен, что между нами недоразумение.
-- Вы ошибаетесь, г-н Лебо, недоразумения нет никакого.
-- Вы меня искали здесь?
-- Именно вас.
-- Чтобы убить меня?
-- Да, чтобы убить.
-- Вы меня ненавидите?
-- Вовсе нет.
-- В таком случае, я вас не понимаю.
-- Весьма вероятно, -- отвечал умирающий с мрачным смехом.
Он, казалось, старался в продолжение нескольких минут вспомнить по порядку все происшедшее. Охотник грустно смотрел на него.
-- Выслушайте меня, г-н Лебо, -- сказал Курбюиссон глухим голосом, -- вы убили меня, через несколько минут я умру...
-- Вы молоды, -- перебил его охотник, -- в ваши годы природа...
-- Не пытайтесь утешить меня, я умру, еще раз повторяю вам, пули попали туда, куда назначались; не станем терять драгоценного времени, мне надо сообщить вам вещи, весьма важные для вас.
-- Если вы этого требуете, то говорите, я слушаю вас.
-- Я вовсе не ненавижу вас, напротив, я всегда сохранял искреннейшую благодарность за услуги, оказанные вами мне, но бедность -- плохая советчица; за что я ни брался, ничто не удавалось мне, все мои усилия были тщетны, часто мне по два и по три дня не приходилось иметь куска во рту, один Бог знает, что я вытерпел; надеялись, что я буду гордостью своей семьи, я стал позором для нее. На днях я встретился с одним человеком, которого знал, когда был еще богат; этот дьявол-искуситель справился о моем положении, я признался ему во всем, что выстрадал и что терплю в настоящую минуту, этот человек предложил мне пятьсот луидоров -- целое состояние для умирающего с голоду нищего -- и ставил только одно условие.
-- Мою смерть, не так ли? -- с горечью спросил охотник.
-- Да, -- сдавленным голосом отвечал умирающий, -- я долго противился, клянусь вам...
-- Я верю вам.
-- Он пересыпал золотые перед моими глазами, вид их опьянял меня, я сходил с ума; остальное вам известно!
-- Кто же этот человек?
-- Граф Рене де Витре.
-- Негодяй!
-- Действительно негодяй, но это еще не все; нагнитесь ко мне поближе, кровь душит меня, я говорю с трудом.
Несчастный действительно весь посинел, холодный пот выступил у него на лбу, взор его блуждал, на губах выступила кровавая пена; с трудом можно было разобрать, что он говорил.
Шарль Лебо нагнулся к нему. Курбюиссон продолжал прерывающимся голосом:
-- Он заплатил не за одну вашу смерть; кроме вас, мадам де... де...
Он испустил раздирающий душу крик, дрожь пробежала по телу, он привскочил, упал лицом вниз и не двигался больше.
Он умер.
Охотник осмотрел тело, чтобы убедиться, что Курбюиссон уже не дышит; в этом не оставалось сомнения.
-- Бедняга! -- философски заметил охотник. -- Жизнь его была дурная, а конец еще хуже; но что он хотел сказать? Ему следовало бы прожить еще несколько минут... И вы, г-н де Витре, берегитесь!
Шарль обыскал карманы у мертвого и нашел в них засаленный бумажник, набитый бумагами, и несколько золотых -- остаток от пятисот.
-- Они помешают ему всплыть наверх, -- сказал Шарль, опуская золото обратно в карман покойника.
Он поднял тело и бросил его в реку. Так как было уже поздно, Шарль поспешил вернуться в крепость.
-- Что видели нового во время своей долгой прогулки? -- спросил Ларутин.
-- Ничего, -- лаконично ответил охотник.