Пока генерал Монкальм поддерживал честь Франции и выигрывал сражения против англичан, в Квебеке происходили события, которые, не производя большого шума, имели, однако, некоторое значение; мы должны объявить их читателю; но, для большей ясности, нам надо вспомнить графа Рене де Витре, которого мы давно покинули и к которому следует вернуться; граф Витре проспал без просыпу семьдесят два часа и, когда наконец проснулся, почувствовал сильную тяжесть в голове. Во время этого сна Кайман, послушный данному ему запрещению, не пытался заглянуть в маленький домик.
Как и предсказывал Матье, граф, проснувшись, решительно ничего не помнил.
Первым делом он оглянулся вокруг, чтобы дать себе отчет в том, что случилось; но все было в порядке: платье сложено на кресле, раскрытая книга, погашенная свеча -- все ему доказывало, что не произошло ничего особенного; он сунул руку под подушку и ощупал свой портфель.
-- Все в порядке, -- пробормотал он, -- вчера я чувствовал большую усталость по уходе своего гостя. Матье, вероятно, очень прозаично улегся и проспал дома, потому что, кажется, уже поздно.
Граф вскочил с постели и завернулся в халат.
-- Странно, -- прошептал он, -- у меня голова не на месте, этот молодец, Матье, знатно пьет, он меня стоит; ну, да я знаю лекарство, -- прибавил он, смеясь, -- все это сейчас пройдет.
Он приподнял портьеру, отворил дверь в соседнюю комнату, вошел в столовую и налил себе полный стакан мальвазии.
-- Гм, -- проговорил он, оглядываясь, -- теперь стало веселей. -- Он налил другой стакан и выпил его залпом, как и первый. -- Мои матросы говорят: чем ушибся, тем и лечись, и они совершенно правы; вот я теперь совсем другой человек, -- прибавил он, смеясь. -- А сколько тут пустых бутылок, какой здесь разгром, должно быть, мы вчера не дремали; странно, я ничего не помню, несмотря на все желание сколько-нибудь привести в порядок свои мысли. Черт возьми! Что мне совершенно ясно -- это то, что я был ужасно пьян; напрасно я ломаю себе голову, ничего не соображу, не помню, как я лег, лучше позвать Каймана, он, конечно, знает кое-что.
Граф вернулся в спальню, опустился в кресло и позвонил. В ту же минуту вошел Кайман.
-- Как изволили почивать? -- спросил любезно трактирщик.
-- Превосходно, хозяин, спал со вчерашнего дня, не просыпаясь.
-- Гм, как изволите говорить?
-- Говорю, что крепко спал всю ночь.
-- Вы ошибаетесь, сударь, вы хотите сказать -- ночи.
-- Кой черт вы так говорите, вы, кажется, с ума сошли.
-- Кажется, нет еще, сударь.
-- Так вы утверждаете, что я спал несколько ночей?
-- И несколько дней, сударь, вы спали трое суток.
-- Боже мой, неужели это правда?
-- Совершенно правда, сударь; впрочем, в какой день вы сюда приехали?
-- Когда? В четверг, в десять часов вечера.
-- Так, а сегодня воскресенье, и почти пять часов пополудни, сочтите, сударь.
-- Вы не видали Матье, когда он уходил?
-- Как же, видел, сударь, он уходил, когда я курил трубку во дворе, и даже с ним разговаривал.
-- А!
-- Он мне сказал, что вы очень хотите спать и не желаете, чтобы к вам входили, если бы даже вы проспали несколько дней.
-- А! Он сказал вам это? -- промолвил граф, вскинув брови.
-- Слово в слово.
-- И, конечно, вы не входили?
-- Еще бы, так как вы мне приказали то же самое при вашем прибытии, я не посмел ослушаться, я старый матрос и знаю дисциплину: несмотря ни на что, повиноваться своим начальникам.
-- Вы были совершенно правы, Кайман; Матье вам больше ничего не говорил?
-- Нет! Ах, да, впрочем!
-- А!
-- Он спросил у меня, нет ли заднего хода, чтоб не проходить через общую залу.
-- Ну, хорошо, Кайман; приготовьте мне обед; побольше блюд и повкуснее, понимаете?
-- Отлично, сударь.
-- Вы подадите только тогда, когда я позвоню.
-- Слушаю, сударь.
-- Прекрасно, не забудьте две или три бутылки хорошего вина.
-- Будьте покойны, сударь.
-- Ступайте теперь и позаботьтесь об обеде. Кайман поклонился и вышел.
-- Тут что-нибудь да кроется, -- пробормотал граф, как только остался один, -- но что именно? Я ничего не помню, -- вскричал он с досады, ударив ногой, -- тут есть с чего с ума сойти!
Граф принялся за свой туалет и, когда был готов, вытащил из-под подушки свой портфель и открыл его.
-- Посмотрим, не узнаю ли я чего; кажется, бумажник не был открыт; гм! Вот мои векселя, все налицо!.. Нет, не все, недостает двух на Бостон, это указывает на то, что дело было окончено как следует; но я положил эти векселя отдельно, ну-ка, посмотрим.
Он пошарил в секретных отделениях бумажника, вдруг у него вырвалось страшное проклятие, и он в бешенстве схватился за волосы.
-- Обокрали! Тысячу чертей, обокрали! Как дурака, но как же это случилось? А, дьявол! Я найду тебя, хоть бы ты спрятался в глубине ада! Все мои документы пропали и заменены старыми, никуда не годными бумажками! О! мы еще сочтемся. Кто скажет мне, как найти эти бумаги? Они не только могут погубить меня, но еще, попав в руки моих врагов, привести меня на Гревскую площадь. Тысячу чертей! А я воображал себя в безопасности -- а обманут, как дурак! Я готов с ума сойти! Но когда же это случилось? Я могу много пить и никогда не бываю пьян совершенно, к тому же, хотя мы и много выпили, но не потеряли хладнокровия, что видно по числу бутылок; есть что-то необъяснимое для меня! Вероятно, этот мошенник дал мне что-нибудь наркотическое, что сразу подкосило меня; но как и когда?
Он серьезно задумался, опустив голову на руки, и оставался в этом положении минут пятнадцать.
-- Так! -- вскричал он вдруг. -- Именно так! С той минуты я больше ничего не помню, когда я передал ему векселя, Матье заметил мне, что я уронил какую-то бумагу, я нагнулся, но ничего не нашел, тогда он предложил мне выпить за успех нашего дела, я залпом выпил стакан -- это была мальвазия, -- и затем я больше ничего не помню. О! Быть так обманутым балаганной хитростью. Я! Я! Он вдоволь потешился над мною. Я отомщу! Какого черта он подмешал мне в вино? Ликеру? Но какого?
Граф внимательно осмотрел бутылки, расставленные на столе. Тут была бутылка киршу, опорожненная более чем наполовину.
-- Именно так! Он примешал кирш к мальвазии! Какое ужасное лекарство; оно действовало, но наполовину, и могло бы убить меня; я, должно быть, свалился как сноп! Тогда он меня уложил и распорядился всем, чтобы обмануть меня, но в каких видах он так действовал? Он не вор, хотя и украл у меня миллион; у меня в портфеле осталось более чем вдвое; так он враг мне, а у меня их столько, что трудно угадать, который из врагов нанес мне это кровное оскорбление; слава Богу, у меня их целая коллекция, дремать некогда, нужно постараться обогнать этого мошенника; трудно это будет: он опередил меня тремя днями; но если я не отыщу своих денег, о которых я мало забочусь, я, по крайней мере, узнаю нечто более важное для моего плана мщения, а именно -- ясные приметы этого плута. Хотя мы оба были замаскированы, ему не трудно было видеть мое лицо, но я убежден, что он знал меня раньше; за обедом он бросил мне несколько слов, которые теперь приходят мне на память и доказывают, что он знал, кто я. Это урок, жестокий урок. Прежде всего надо бежать за векселями, чтобы узнать, кто этот изменник; после того я пойду поблагодарить превосходного друга, который доставил мне этого негодяя: хороший выбор!
Начертив план битвы, граф спрятал свой бумажник, позвонил и велел подать обед. Теперь, когда он нашел серьезные указания, гнев его почти рассеялся, он был убежден, что легко найдет вора и отомстит за себя.
-- Это дело нескольких дней, -- сказал он, потирая руки.
Спокойствие его вернулось, он был почти спокоен и думал только об обеде, тем более что чувствовал волчий аппетит.
-- Приготовили ли вы счет? -- спросил граф Каймана.
-- Да, сударь.
-- Отлично, Кайман, сядьте там, против меня, возьмите бутылку и стакан и потолкуем; мне нужно просить у вас некоторых указаний.
-- Як вашим услугам, сударь.
Он взял одну бутылку, откупорил ее, наполнил стакан и сел на стул.
-- Кажется, ваши дела идут хорошо?
-- Дела идут порядочно, сударь, я не могу пожаловаться.
-- Вам, вероятно, знакомы многие из матросов?
-- Я почти всех знаю, сударь.
-- Гм! А с другими моряками вы не знакомы?
-- Я этого не говорил, сударь, есть моряки и "моряки", знаете? -- прибавил он с насмешливой улыбкой.
-- Да, моряки, которые ездят без пошлины и сбывают свои товары при лунном свете под носом таможенных чиновников.
-- Именно, сударь.
-- С одним из них я желал бы поговорить, -- и при этих словах граф пододвинул ему два червонца.
Кайман улыбнулся, почесал затылок и положил в карман червонцы.
-- Я знаю нескольких...
-- Да, но таких людей, с которыми, заплатив им хорошенько, можно разговаривать с полным доверием.
-- У меня в эту минуту есть как раз подходящий человек; кажется, он даже сегодня ночью собирается в путь.
-- Это именно мне и нужно.
-- Прикажете поговорить с ним?
-- Да, но не выдавая меня, если вам удастся, вы сейчас же приведете его ко мне и получите десять червонцев.
-- Отлично! Ручаюсь, что он согласится.
-- Так поторопитесь, идите переговорите с ним, пока я обедаю.
-- Так решено.
Вероятно, не долго нужно было убеждать моряка, потому что не более чем через десять минут Кайман вошел в сопровождении своего знакомого.
-- Сударь, -- сказал трактирщик, -- вы можете переговорить с Картагю, ручаюсь, что контрабандиста честнее его нельзя найти; оставляю вас с ним, ваше дело меня не касается, я приду, когда вы позвоните.
-- Хорошо, ступайте.
Картагю, или патрон, как его называли, был человек еще молодой, немного выше среднего роста, плечи его были значительной ширины, все в нем выказывало необыкновенную силу; его угловатые черты, глаза, полные огня, придавали его физиономии чрезвычайную энергию, смягченную, однако, выражением необыкновенного добродушия.
Он был бретонец, что легко было угадать по его медленному разговору и несколько тяжелым приемам.
-- Выпейте стаканчик, патрон, -- сказал граф, наполняя стакан до краев.
-- За ваше здоровье и за здоровье ваших друзей, сударь, -- и он осушил стакан, не переводя духа.
-- Вы едете нынче ночью, как мне сказал Кайман? -- продолжал граф.
Контрабандист, казалось, не замечал, что у его собеседника была маска на лице, -- что ему было до этого? Дела его клиентов его не касались; впрочем, он вел дела на наличные, что упрощало его отношение к клиентам и не допускало недоразумений.
-- Поеду или не поеду, мне торопиться нечего, у меня еще не весь груз готов; впрочем, если вам нужно ехать и мы столкуемся, то снимаемся с якоря сегодня.
-- Имеете ли вы причины не ехать в английские колонии?
-- Я свободный торговец и в хороших отношениях со всеми, особенно с колонистами Виргинии, Новой Англии и...
-- Я хочу отправиться в Бостон.
-- Так, это прекрасный переезд и хорошая прогулка.
-- Сколько же вы с меня возьмете?
-- Вы непременно хотите ехать сегодня ночью?
-- Разумеется.
-- Если я спрошу пять тысяч ливров, это будет не много?
-- Нет, это благоразумно; если вы подождете меня четыре часа в Бостоне и отвезете в Квебек, я вам дам пятнадцать тысяч ливров, согласны ли вы?
-- Я был бы дурак, если бы отказался.
-- Так решено?
-- Честное слово контрабандиста.
-- Вот вам банковский билет в двадцать тысяч ливров.
-- У меня нет сдачи, вы мне заплатите в Бостоне.
-- Оставьте у себя все, может быть, вы мне понадобитесь в скором времени; это будет задаток на следующий раз.
-- Принимаю на этих условиях, хоть через десять лет вы найдете меня готовым служить вам.
Он тщательно спрятал билет в грязный бумажник и осушил стакан вина, налитый ему графом.
-- Каким судном вы командуете? -- спросил граф.
-- Шхуной "Дороде", прекрасно снаряженною, в девяносто тонн, она известна на всем побережье до Нового Орлеана. Я назвал шхуну "Дороде" (золотая рыбка) за ее превосходный ход; ее устройство такое же, как у военного судна; экипаж мой состоит из восьми человек, они повинуются мне беспрекословно; ваша каюта на корме, вам там будет очень удобно.
-- Не сомневаюсь, патрон Картапо; в котором часу мы отправимся?
--Когда кончится прилив. Около полуночи будьте на молу, я приду за вами, когда наступит время сняться с якоря. Вы меня узнаете?
-- Не беспокойтесь; впрочем, я буду ждать вас на первой ступеньке лестницы; до свидания! Еще не выпьете стаканчик?
-- Нет, извините, сударь, у меня дело в самом разгаре, мне надо сохранить хладнокровие, ваше вино пьется как сыворотка и ужасно горячит; еще один стакан -- и я буду пьян, а это не годится; до свидания, так в половине двенадцатого.
-- Решено, патрон.
Метр Картагю вежливо поклонился и вышел.
-- На этот раз я, кажется, нашел, кого мне нужно, -- сказал граф, оставшись один.
Графу нечего было торопиться, он протянул обед как можно дольше и встал из-за стола около 10 часов.
Пока Витре ел и пил, он серьезно обдумывал и чем более размышлял, тем более убеждался, что скоро нападет на след вора.
Так как ему больше нечего было делать, он позвал Каймана, чтобы свести с ним счеты.
Достойный трактирщик не замедлил явиться на звонок.
-- Ваш счет?
Кайман подал его, сняв шапку.
Граф едва взглянул на итог, который был между тем громаден и дал вдвое больше, чем спросил трактирщик.
-- Довольны ли вы? -- спросил граф, улыбаясь.
-- Одно могу сказать, сударь, вы заплатили по-барски, нижайше благодарю вас, сударь.
-- Мне хочется, чтобы вы сохранили обо мне хорошее воспоминание, -- прибавил граф с улыбкой.
-- Для меня будет великое счастье, сударь, когда вы вздумаете почтить мой бедный дом своим присутствием.
-- Совсем не такой бедный, судя по тому, что мне пришлось видеть, -- сказал граф, смеясь. -- Может статься, что мы встретимся, Кайман, и может быть, раньше, чем вы думаете.
-- Я всегда буду к вашим услугам, сударь.
Граф взял свое оружие, завернулся в плащ, надел шляпу и вышел за Кайманом, который отворил ему дверь прямо на улицу.
В условленный час Картагю был на посту; шхуна стояла на якоре в углублении небольшой бухты вне рейда; через десять минут судно было под парусом.
Патрон ничего не преувеличивал -- все было так, как он говорил: "Дороде" была в отличном состоянии и имела превосходный ход.
Каюта графа была невелика, но удобна и чиста, без роскоши, но со всем необходимым.
Переезд был прекрасный и быстрый; "Дороде" скрылась в глубине залива почти неизвестного, где ей нечего было бояться.
Граф спустился в лодку вместе с патроном.
-- В котором часу мы можем ехать сегодня вечером?
-- Если вас не стеснит, мы отправимся в тот же час из Луисбурга; у меня есть ценный товар, который я желал бы сбыть, это скоро сделается; дамы Бостона очень кокетливы, часа в два все будет разобрано.
-- Хорошо, -- сказал граф, улыбаясь, -- справляйте свои дела, пока я займусь своими; в половине двенадцатого мы сойдемся на люке.
-- Так, сударь, я буду аккуратен. Они расстались.
Граф отправился прямо к "Сулливан и сын"; контора банкира была против бостонской ратуши, которая двадцать лет спустя приобрела известность как колыбель американской революции; в этом именно здании началась она; но это громадное событие крылось еще в тумане будущего.
Как только граф явился, его отвели тотчас же к банкиру; это был человек лет сорока восьми, с рыжей головой.
-- Уже приходили получить по векселю, -- сказал он, увидав графа и встав ему навстречу, чтобы пожать ему руку.
-- Когда?
-- Вчера в половине четвертого.
-- Вы заплатили?
-- Да, фунтами стерлингов, он так просил.
-- Это составило порядочный груз?
-- Разумеется, но с ним был здоровенный носильщик, впрочем, в последнюю минуту он переменил намерение.
-- А!
-- Да, он попросил четыреста тысяч ливров билетами английского банка, а остальные фунтами стерлингов, которые носильщик подхватил как фунт перьев.
-- Видели вы этого человека?
-- Конечно, я всегда сам выдаю значительные суммы, для того чтобы избежать ошибки.
-- Похвальная предусмотрительность, -- сказал граф с горечью, -- хорошо ли рассмотрели вы этого человека?
-- Отлично, это человек лет пятидесяти по крайней мере, маленький, толстенький, с красивым лицом, вид у него довольно жалкий и носит он огромные синие очки с зеленым шелковым козырьком над глазами... Он ли это?
-- Точь-в-точь, благодарю вас. В скором времени я вам представлю некоторые вклады, чтобы уплатить кое-какие долги.
-- Когда вам будет угодно, милостивый государь, я сочту себя польщенным вашим доверием.
Граф простился и вышел, сопровождаемый до дверей банкиром, который не всем оказывал такую вежливость.
-- Негодяй не потерял ни минуты, -- ворчал граф, направляясь к дому Грослостен близ пристани. -- Этот Сулливан -- идиот, удивительно, как цифры затемняют ум, я счел за лучшее ничего ему не говорить, он посмеялся бы надо мною и был бы прав; посмотрим, был ли другой поумнее?
В этих размышлениях граф дошел почти до самого дома. Сам того не замечая, граф вошел и назвал себя; как и в первый раз, его отвели в кабинет банкира, которого он застал над цифрами.
-- А, это вы, граф, -- сказал банкир, вставая, -- милости просим; знаете, эта барыня приходила вчера в 12 часов получить по векселю; прелестная особа, могу сказать!
-- Дама, -- сказал граф, озадаченный, -- дама приходила получать?
-- Ну да, хорошенькая брюнетка, лет двадцати пяти, не больше, вы ее не знаете?
-- Какой я забывчивый! -- вскричал граф, ударяя себя по лбу. -- Господин, которому я поручил получить по векселю, женат, я совсем позабыл, тем более что видел эту даму только один раз и то минут на пять; сделанный вами портрет похож и наводит меня на мысль, что муж ее поручил ей получить деньги.
-- Очень вероятно, -- сказал банкир, -- мне не пришлось сделать ей никаких замечаний, так как вексель был у нее в руках; оставалось заплатить, что я и сделал.
-- И прекрасно!
-- Очень рад.
-- Что, эта дама с мужем живет еще в Бостоне? Когда я знал их, они жили в Нью-Йорке.
-- Именно, как она мне говорила, они долго жили в Бостоне.
-- А теперь они там не живут?
-- Нет, они вчера, в четыре часа вечера, уехали на "Быстром", который отправляется в Лондон; они выбрали это судно за его ход; кажется, дела крайней важности заставляют их как можно скорее прибыть в Англию, где они и поселятся; поэтому-то госпожа просила меня рассчитать всю сумму билетами английского банка, как самыми удобными для размена во время путешествия.
-- И хорошо сделала, нет ничего более затруднительного, как фунты стерлингов в пути; со мной в эту минуту около трех миллионов банковскими билетами, это нисколько меня не стесняет, если бы у меня были фунты стерлингов, нужно было бы взять экипаж.
-- И хорошую лошадь, -- прибавил банкир, смеясь. Граф также засмеялся, попрощался и вышел.
-- Черт возьми! -- вскричал граф, когда очутился на улице. -- Надо сознаться, что все ловко сыграно! Большое удовольствие потягаться с такими противниками, это волнует кровь и заставляет работать воображение; но дело еще не кончено, он напрасно торжествует; я готовлю ему под конец превосходный удар; он должен быть очень ловок, чтобы его отпарировать. Нужно самому себе признаться, хотя никто другой не узнает об этом, что никогда еще не издевались -- не побоюсь этого слова -- надо мною так, как этот молодец; он ничего не упустил из виду, не забыл ни одной предосторожности, впрочем, нет -- эта бумажка, оставленная в моем бумажнике и которую он не подумал уничтожить заодно с другими, более важными, украденными у меня.
Он подумал несколько минут, потом продолжал с беспокойством:
-- А если он не забыл эту бумажку? Если он оставил ее нарочно, чтобы сыграть со мною еще шутку своего рода? Нет, это невозможно; я с ума схожу, я не знаю, что говорю и что делаю; к черту этого негодяя! Уж если мне удастся его поймать!..
Он сделал угрожающий жест, который не обещал ничего хорошего для его врага.
-- Э, да что с вами? -- раздался голос над его ухом. -- Что вы жестикулируете среди улицы?
Граф поднял голову и как будто очнулся:
-- А! Это вы, Картапо, что вы говорите?
-- Я спрашиваю вас, не больны ли вы?
-- Я? Ничуть, напротив, я чувствую себя очень хорошо, я отлично устроил все дела, а вы?
-- И я также; я продал весь свой товар, было бы его втрое больше -- все мог бы сбыть.
-- Так вы довольны?
-- Еще бы.
-- И я доволен, есть у вас какое-нибудь дело?
-- Решительно никакого; я собираюсь идти обедать на шхуне; хотите ли сделать мне удовольствие пообедать со мною?
-- С радостью, но с условием.
-- Я заранее принимаю его.
-- Вот это дело! Мы оба веселы -- вы, потому что продали свои материалы и кружева, я, потому что кончил свои дела, пообедаем вместе, но здесь, на берегу; во-первых, нам будет свободнее, во-вторых, обед будет вкуснее -- не в обиду вам будь сказано; согласны вы?
-- Согласен, сударь.
-- Ну, так как вы часто бываете в этих странах, вам лучше, чем другому, должны быть известны здешние места.
-- Действительно известны, сударь, но вы не замечаете, что у меня дорожный костюм.
-- Что за дело? У кого есть деньги, тот не должен заботиться о своем туалете, пойдемте обедать.
-- Пойдемте, если вы так хотите, недурно для здоровья слегка выпить время от времени.
-- И даже посильнее выпить, патрон, поверьте мне, я опытен в этих вещах.
И он расхохотался в лицо проходившему буржуа, который серьезно разобиделся на такое неприличие.
Четверть часа спустя оба знакомца сидели, уткнувшись подбородками, за столом какого-то убежища, очень похожего на трактир достойного Каймана.
Обед был изысканный, вина превосходные; граф казался счастливым или представлялся таким. Сквозь зубы он бормотал:
-- Я постараюсь напиться и подпоить Картагю; это будет занятно.
Граф хотел забыть способ, каким Матье его одурачил, способ, который беспокоил его больше, чем он хотел в том сознаться даже самому себе.
Что касается Картагю, он был не прочь хорошо пообедать за счет своего пассажира; но он не хотел переступать известные границы, он оберегал себя, как все настоящие моряки, понимающие значение обязанностей своей профессии и ответственности, которая лежит на капитане судна на море и на суше.
Напрасно граф подтрунивал над ним и приглашал пить, патрон стоял на своем.
Что до графа, то он пил раз за разом.
Патрон наблюдал за ним исподтишка и думал про себя:
"Пассажир мне солгал, дела его нехороши, он хочет меня надуть; под всем этим кроется нечто, что он хочет забыть, он уже и теперь пьян; что же будет дальше?"
Картагю ошибался; он не знал, с кем имеет дело.
Граф принадлежал к той категории пьяниц, которые напиваются только вполовину. Дошедши до известной степени опьянения, они останавливаются и дальше не идут; все, что они пьют, служит только к тому, чтобы довести их до скотского состояния, пусть простят нам это выражение; они засыпают, уткнув нос в тарелку, через час просыпаются и, за исключением сильной тяжести в голове, обладают полным хладнокровием и готовы начать снова.
Не дотянув до конца обеда, граф упал на спинку своего кресла, закрыл глаза и не шевелился.
Он спал.
Патрон Картапо не мешал ему спать.
-- Я разбужу его, когда надо будет ехать, -- сказал он. И он продолжал есть и пить, соблюдая еще более умеренность.
Капитан "Дороде" также любил выпить, но нужно было большое число бутылок, чтобы свалить его.
Но он не полагался сам на себя и только изредка напивался; когда он был пьян, то делался свиреп, не узнавал никого и пускал в ход нож. На этот раз он обещал себе быть умеренным и сдержал свое слово. Картагю снисходительно смотрел на спящего графа; видно было, что он завидовал про себя блаженству, которым наслаждался напившийся, тем более что он не мог последовать его примеру.
Патрон кончил обед и позвонил, чтобы потребовать кофе.
-- Так! -- сказал, ухмыляясь, прислуживавший негр. -- А этот господин, который спит, также будет пить кофе?
В эту минуту граф открыл глаза, потянулся несколько раз, зевнул и спросил коснеющим языком:
-- Отчего же мне не пить кофе? Напротив, я хочу выпить большой стакан без сахару, это меня подкрепит; слышите, гарсон, подайте стакан покрепче и без сахару!
-- Слушаю, сударь, -- сказал негр, приняв снова свои сладкие манеры, как только увидел, что граф проснулся.
-- Я долго спал? -- спросил граф у патрона, когда они остались одни.
-- Порядочно, сударь, вы проспали больше двух часов.
-- Так долго?
-- Право, не меньше.
-- Тем лучше; все время выиграно, -- прибавил он сквозь зубы.
-- Лучше ли вам теперь?
-- Да, я чувствую себя довольно хорошо, и когда выпью черного кофе, я совершенно оправлюсь, и ничего нельзя будет заметить.
-- Вы очень счастливы, что обладаете такой способностью.
-- Не правда ли? А потому я вполне доволен.
Негр вошел с огромным стаканом кофе, поставил его перед графом, потом подал чашку патрону.
Граф не ошибся.
Когда он допил свой стакан кофе, его физиономия изменилась, взгляд просветлел. Это был уже не тот человек; всякий признак опьянения исчез.
Де Витре и патрон вышли из трактира, где обедали, и, подышав свежим ночным воздухом на моле, вернулись на шхуну; через час они были на пути в Квебек, куда граф торопился прибыть.