Во всей испанской Америке вследствие страшной дневной жары вошло в привычку, по нашему мнению, очень мудрую, путешествовать только утром и вечером, т. е. с восходом солнца -- часов до одиннадцати с половиной и с пяти часов вечера -- до полночи. В такое время путешествия совершаются с меньшей усталостью как для людей, так и для животных.
К десяти часам вечера кроме бивачных огней пеонов, расположенных в саду и на дворе, все погасло вокруг гасиенды. Глубокая тишина охватила это жилище, где, однако, находилось более тысячи человек, а вокруг еще больше.
Все спали, за исключением нескольких неподвижных часовых, черные силуэты которых вырисовывались при трепетном свете луны.
Спокойствие звездной ночи нарушалось только неясным рокотом, который даже в пустыне не угасает совершенно: это постоянно движущаяся волна жизни.
Иногда отдаленное рычание или полузаглушенное расстоянием тявканье показывало, что дикие звери вышли из своих бесчисленных берлог и блуждали по лесу в поисках пищи.
Вдруг с той стороны, где стены крепости были наиболее высоки и отвесно возвышались над бездной, полуоткрылась осторожно и без всякого шума дверь.
По своему положению над пропастью эта дверь не была на виду У часовых, и три личности, проскользнувшие из нее одна за другой, не рисковали быть замеченными.
Эти личности, по-видимому, хорошо знавшие опасный путь, который был избран ими, старательно закрыли за собой дверь и, цепляясь за встречавшиеся неровности, как будто нарочно сделанные для облегчения спуска, углубились в пропасть, иногда только останавливаясь, чтобы перевести дыхание или бросить пытливый взгляд кругом.
Спуск был долог, потому что он происходил не по прямой линии, а сильно отклонялся влево. Наконец, отважные авантюристы достигли благополучно дна пропасти и могли отдохнуть несколько минут на берегу ручья, тихо катившегося у их ног.
Почти против того места, где храбрые путешественники достигли дна бездны, открывалось зияющее отверстие естественной пещеры. Бросив последний взгляд наверх и убедившись, что никто не заметил их выхода и что прежняя тишина царила в гасиенде, они скрылись в гроте.
Тогда человек, шедший последним, снял с себя плащ и в виде занавески повесил его перед входом в то время, как один из его товарищей вынул огниво и зажег факел из ocote, запас которого в глубине пещеры был велик.
При свете факела часовой, стоявший в будке, мог бы легко узнать этих трех людей, которые были никто иные, как донна Эмилия, ее дочь и дон Мельхиор.
Когда донна Эмилия, державшая факел, настолько удалилась, что свет не мог быть замечен снаружи, дон Мельхиор взял свой плащ и также удалился.
Б гроте было столько поворотов, что новичок непременно бы затерялся среди них.
После двенадцатиминутной ходьбы наши искатели приключений дошли до подобия залы, от которой отходило звездообразно шесть подземных галерей, шедших в противоположные стороны и, вероятно, на большие расстояния.
В этой обширной зале находилось несколько equipales, грубо высеченных топором, хороший стол и нечто вроде ружейных козел, где помещалось всевозможное оружие, как-то: копья, мечи, сабли, пистолеты и ружья, сумки с пулями из кожи тапира и бизона и рога с порохом.
Три лошади с тонкими ногами и живыми глазами лежали на толстой подстилке и бодро жевали свой запас корма.
При виде своих хозяев они испустили радостное ржание и встали, как бы выражая этим свое нетерпеливое желание выбраться из темной конюшни.
Дон Мельхиор взял упряжь, заботливо развешанную на козлах, и, вытерши соломой лошадей, стал их немедленно седлать.
Спустя пять минут наши путники, взяв каждый свою лошадь за повод, вышли из конюшни и после нескольких поворотов достигли выхода из грота. Этот выход, совершенно замаскированный кустарниками, представлял из себя высохший рукав Рио-дель-Норте. У входа в пещеру воды не было, но в период дождей она проникала в нее на некоторую глубину. Благодаря этому сохранялась тайна этого убежища.
Когда проведены были лошади, дон Мельхиор снова замаскировал проход. Путешественники сели на лошадей и вошли в реку, следуя по течению до песчаного возвышения, где они вступили на землю.
Они очутились в центре густого девственного леса.
-- Теперь, -- сказала донна Эмилия со странной улыбкой, подбирая поводья и наклоняясь к шее своей лошади, -- вперед, во имя всемогущего бога!
Это были первые слова со времени отъезда из гасиенды.
Лошади галопом исчезли в листве.
Оставим теперь на время донну Эмилию и вернемся в гасиенду дель Барио.
Два канадца, как мы уже сказали выше, спали, растянувшись на земле.
Сумах не мог бы сказать, как долго продолжался его сон, когда вдруг почувствовал, что его кто-то тихо трогает за плечо.
Охотники и лесные бродяги имеют по самому образу своей жизни, чрезвычайно чуткий сон. Сумах почти мгновенно открыл глаза: над ним склонился какой-то человек и смотрел на него, приложив палец к губам в знак осторожности.
-- Шш! -- промолвил этот человек. -- Вставайте и следуйте за мной.
-- Гм! -- произнес канадец. -- Я слыхал, что там, где таинственность, легче всего поживиться. Вот подходящий случай проверить справедливость пословицы.
Не выразив ни малейшего удивления, Сумах или Оливье -- как угодно читателю -- поднялся со своего сырого ложа, завернулся старательно в плащ, чтобы защититься от ночной свежести, и удостоверившись в присутствии пистолетов и ножа, без колебаний последовал за своим таинственным путеводителем.
Последний, по-видимому, хорошо знал гасиенду и провел его через несколько коридоров и залов, слабо освещенных коптящими свечами, прикрепленными к стенам, до маленькой комнаты, совершенно лишенной мебели, за исключением двух стульев и стола. Здесь он остановился.
Этот человек, старательно закутанный в большой плащ, совершенно скрывавший его черты, засветил потайной фонарь, окинул комнату быстрым взглядом, запер дверь, поставил фонарь на стол, взял стул и пригласил канадца сесть.
-- Сядем и поговорим, -- сказал он.
Канадец поклонился. Потом с величайшим хладнокровием он положил около себя на стол свои пистолеты, сел и, подперев голову руками, взглянул иронично на своего незнакомого собеседника.
-- Поговорим, я рад! -- отвечал он.
-- Зачем принимаете вы эти предосторожности? -- сказал тот, указывая на пистолеты.
-- Dam! По очень простой причине: чтобы в случае нужды иметь веский аргумент, способный убедить вас.
Незнакомец засмеялся.
-- Вы осторожны! -- сказал он.
-- Осторожность -- мать безопасности, -- отвечал наставительно канадец.
-- Я вас не осуждаю, -- отвечал незнакомец, продолжая смеяться. -- Нужно сознаться, что я очень доволен вашим поведением.
-- Тем лучше.
-- Что касается меня, то вы видите, -- сказал он, откидывая свой плащ, -- что на мне нет ни одной иголки.
-- Это понятно, -- возразил канадец, -- вы у себя.
-- Как, у себя?! -- воскликнул с изумлением незнакомец. -- Откуда вы это знаете?
-- Я хочу сказать, что вы в своей стране, а я -- иностранец, вот и все.
-- А! очень хорошо. Но чтобы уверить вас совершенно и доказать, что я хочу играть с вами в открытую, посмотрите на меня! -- сказал он, снимая широкополую шляпу, скрывавшую его лицо.
-- Отец Сандоваль! -- вскричал канадец, с изумлением узнав священника.
-- Шш! -- живо произнес тот. -- Не так громко. Разве вы забыли, что наш разговор должен быть тайной?
Сумах молча наклонил голову и, разрядив пистолеты, заткнул их за пояс.
-- Что вы так нахмурились? -- спросил священник. -- Разве вы недовольны, что узнали меня?
-- О нет, не то! -- отвечал он.
-- Тогда, что же?
-- Признаюсь, я удивлен. Вы, кажется, сообщили мне все, что следует.
-- Вы уверены в этом?
-- Как, уверен ли я! -- вскричал Оливье с удивлением.
-- Да! -- с улыбкой подтвердил священник.
-- Dam! Если я не видел вас во сне, то, клянусь, что вчера мы встречались в первый раз.
-- Посмотрите на меня хорошенько, друг мой, -- сказал Сандоваль с улыбкой. -- Вы действительно поклянетесь, что никогда прежде меня не видели?
Канадец, все более и более удивленный, наклонился к своему собеседнику, поднес фонарь к его лицу и внимательно в него вгляделся.
Минуту спустя, он поставил фонарь на стол и со смущенным видом почесал голову.
-- Странно, -- сказал он, -- теперь мне кажется, что вы правы. Некоторые черты вашего лица, на которые я сначала не обратил внимания, приходят мне на память, но я все-таки не могу припомнить, где и как мы встречались, если это так, как вы утверждаете.
-- Я не говорил, что мы с вами были положительно знакомы, но мы все-таки встречались и около двух часов пробыли вместе.
-- Послушайте, я не сомневаюсь в ваших словах. Вы мне кажетесь слишком серьезным человеком для подобных шуток. Объяснитесь откровенно. Я думаю, это единственное средство выяснить дело.
-- Мне хотелось избегнуть этого: теперь я должен буду потребовать от вас в силу обещания того, что я хотел получить только от вашей честности и доброго сердца.
-- Вы становитесь, мой добрый отец, все более и более загадочным, и я не знаю, когда все это кончится.
-- Одно слово покажет вам это.
-- Скажите же скорее, by God! Черт возьми! Я в эту минуту любопытен, как старая баба.
-- Разве вы забыли бобровый пруд, близ которого индейцы привязали вас, вымазав медом?
-- Vive Dios! -- искренне воскликнул Сумах. -- Где у меня был ум? Я забыл лицо христианина, столь великодушно спасшего меня от ужасной смерти! By God! Мой добрый отец, простите меня. В этом виноваты были только мои глаза, так как воспоминание о вас всегда жило в глубине моего сердца таким же свежим, каким оно было шесть лет тому назад, когда вы с риском для жизни оказали мне эту величайшую услугу.
Отец Сандоваль дружески ответил на искреннюю тираду канадца и с минуту молча смотрел на него, как бы стараясь прочесть самые сокровенные его мысли, проникнуть в самую глубину его души.
-- Как! -- воскликнул канадец. -- Вы сомневаетесь во мне? Черт возьми! Я не хотел бы этому верить. Правда, я только бедный искатель приключений, но имею претензии считать себя человеком. Мы, лесные бродяги, не щадим врагов, но зато лучше, может быть, чем горожане, умеем помнить благодеяния. Говорите, мой отец, говорите без страха. Я сделаю все, что вы мне прикажете: я ваш -- телом и душой. Повторяю, я весь ваш. Не бойтесь же объясниться со мной откровенно: я вас пойму с полуслова.
-- В самом деле, -- отвечал, наконец, священник. -- Зачем мне сомневаться в вас? Вы не дали мне никакого повода подозревать вашу честность. К тому же, моя просьба к вам. дон Оливье, весьма условна. Я хочу только удостовериться к вашей готовности помочь нам в случае нужды, и ничего больше.
-- Говорите, говорите, разве не сказал я, что вы можете на меня рассчитывать?!
-- Хорошо... Вот чего я жду от вас: этим утром вы едете. Миссия ваша опасна, хотя я имею все основания думать, что вы выйдете из нее здравым и невредимым. Но в настоящую минуту дело не в том. Вы едете, говорю я. Никому не известно, сколько времени вы будете отсутствовать. Я, со своей стороны, вероятно, принужден буду двинуться вперед. Дайте мне слово, что в какой бы час или день я не почувствовал нужды в вас, вы, что бы ни делали, при моем вызове оставите все и, ни минуты не медля, явитесь ко мне. Обещаете ли вы мне это? Не спешите с ответом, подумайте, прежде чем дать слово, потому что обязательство это очень серьезно и может повести к важным последствиям.
Канадец выслушал эти слова с очевидным нетерпением. Когда отец Сандоваль замолчал, он беззаботно пожал плечами.
-- Для чего столько разговоров, -- сказал он, -- я ваш. Вы требуете слова, я вам даю его. Богу угодно, чтобы вы поставили мне в обязанность исполнить его!
-- Благодарю!.. Я надеюсь, повторяю, что не буду вынужденным прибегнуть к вам, однако, мы должны иметь предосторожность на случай, если я должен буду послать к вам лазутчика. Возьмите половину этого золотого кольца. Человек, самый верный с виду, может стать в данный момент изменником. Я сам убедился в этом печальным опытом. Вы последуете только за тем человеком, который предъявит вам другую половину этого кольца, сказав: "Час пришел, учитель ждет". Вы не зададите этому человеку никаких вопросов -- он не сможет вам ответить, так как сам ничего не будет знать. Хорошо ли вы поняли меня? Решено?
-- Решено, я понял вас, -- отвечал канадец, заботливо пряча половину золотого кольца, данную ему священником. -- Имеете ли вы еще какие-нибудь приказания?
-- Нет, теперь мы должны расстаться, следуйте за мной.
Они поднялись и вышли из комнаты. После нескольких поворотов канадец очутился на том месте, где лежал Лунный Свет.
Отец Сандоваль сделал последний знак канадцу, напоминая ему об осторожности и удалился.
-- Гм! -- сказал Сумах, смотря на небо. -- Не следует терять времени, если я хочу отдохнуть немного до отъезда.
После этого размышления он растянулся около своего товарища, продолжавшего спать, и не замедлил погрузиться в глубокий сон.