ГЛАВА I. Как неприятно бывало иногда завтракать у банщика Дубль-Эпе
Пятнадцатого мая 1621 года, пять месяцев спустя после событий, описанных нами во второй части этого романа, когда часы на Самаритянке с обычным шумом пробили половину пятого утра, какой-то человек, плотно закутанный в толстый плащ и в надвинутой на глаза шляпе, пробирался с улицы Дофина на площадь перед коллежем Сен-Дени. Остановившись на минуту на углу улицы и внимательно осмотревшись вокруг, он опять пошел дальше скорыми шагами по направлению к Новому мосту, где в то время не было ни души.
-- Черт бы побрал человека, который не умеет быть аккуратным! -- пробормотал он сквозь зубы. -- Долго ли еще он заставит меня здесь дожидаться?
Говоря так, незнакомец остановился у Бронзового Коня, постоял несколько минут неподвижно и затем опять стал оглядываться.
Это был тот неоцененный час, проходящий с быстротой молнии, во время которого все спит в Париже, действительно или только притворно.
Глубокая тишина царила над этим спящим Вавилоном, прерываемая время от времени какими-то странными, глухими, неизвестно откуда доносящимися звуками.
С того места, где стоял незнакомец, открывалась прелестная панорама.
Сумерки постепенно исчезали при появлении белеющей зари, чтобы уступить место наступающему утру. Величественное, блестящее солнце, окруженное волнами пурпурового и золотистого света, медленно выплывало из-за зеленеющих холмов Медона и Сюрена, бросая во все стороны свои золотые лучи. Небо было голубое и безоблачное. Легкий туман спустился над рекой и как бы набросил серое покрывало на стоявшие на берегу статуи.
Незнакомец, не будучи, по-видимому, в душе поэтом, вместо того чтобы наслаждаться природой и поддаться очарованию этой величественной картины, топал от нетерпения ногой, продолжая ворчать сквозь зубы, и беспрестанно теребил резную рукоятку своей длинной рапиры, которая щегольски приподнимала край его плаща.
Бронзовый колокол на колодце пробил три раза.
-- Провались он к черту! -- вскричал незнакомец. -- Уже без четверти пять; еще, пожалуй, этот достопочтенный человек был так глуп и неловок, что попался молодцам Дефонкти. Это становится уже невыносимым. Я подожду до пяти часов, но если он и к этому времени не придет, так мы увидим...
С отчаяния он принялся рассматривать окружавшие его предметы.
В эту минуту Новый мост был пуст не больше, чем некоторое время тому назад.
По направлению к нему со стороны Рыночного моста и улицы Дофина стекалось множество народа всякого звания и состояния: были тут и всадники, и пешеходы, и купцы, и мелкие чиновники, и солдаты, отправлявшиеся на ученье; можно было даже встретить несколько тщательно закрытых носилок, в которых, вероятно, сидели какие-нибудь красавицы, возвращавшиеся домой.
Словом, Новый мост принял обычный оживленный вид.
При первом ударе пяти часов человек пожилых лет, одетый в черное и весьма почтенной наружности остановился перед незнакомцем, который только что собирался снова произнести какое-то ужасное проклятие. Отерев платком вспотевший лоб, вновь пришедший сказал ему приятным, ласковым голосом:
-- Я думаю, что опоздал немного, не правда ли, господин сержант Ла Прери?
-- Немного опоздали! -- вскричал сержант, потому что этот незнакомец был не кто иной, как наш старый знакомый. -- Ну и ну, мэтр Грендорж! Вот уже около часа, как я переминаюсь здесь с ноги на ногу в ожидании вас.
-- Ах, Боже мой! -- отвечал священник. -- Ведь вы знаете, как далеко отсюда до улицы Серизе?
-- Черт побери! Вы, на мой взгляд, имеете еще довольно бодрый вид, ваше преподобие, -- возразил сержант, еще более рассердившись. -- Что вы толкуете мне об улице Серизе -- мне, который протрясся верхом больше двухсот лье?
-- Полноте, сержант, не сердитесь; я вполне признаю себя виноватым перед вами, потому прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор.
-- В самом деле! Легко сказать: прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор -- человеку, который в продолжение пяти дней ни разу не сомкнул глаз и несся во весь опор через холмы и рытвины, словно кабан, преследуемый охотниками. Parbleu! Славные же песенки вы поете мне, ваше преподобие!
-- Ну, так говорите об этом, если хотите, -- произнес священник еще более ласковым голосом.
-- Черт побери! Вы скоро заставите меня сойти с ума.
-- Подождите, мой друг, успокойтесь немного, а главное, советую вам для вашей же пользы отучиться от скверной привычки клясться на каждом шагу; эти клятвы не прибавляют ни на волос ума тому, что вы говорите, и только отнимают половину удовольствия, которое испытываешь в беседе с вами.
-- Вот как! Вы, кажется, собираетесь прочесть мне нотацию?
-- Боже меня сохрани! -- воскликнул, улыбаясь, священник. -- Но сознайтесь, что я имею на это некоторое право.
-- О-о, -- пробормотал недовольным голосом сержант, -- теперь, кажется, не об этом идет речь.
-- Совершенно справедливо, что я и стараюсь доказать вам уже четверть часа.
-- Хорошо, согласен; поговорим же теперь о нашем деле, мы и без того потеряли много времени.
-- Говорить здесь! Возможно ли это, сержант?
-- Куда же вы хотите идти? Ведь я совсем не знаю Парижа.
-- Я знаю его не больше вашего.
-- Вот уже скоро две недели, как вы уведомлены о моем приезде и еще до сих пор не нашли удобного места для нашего свидания.
-- Милейший мой, вы, кажется, забываете, что я духовное лицо и что мне почти приходится скрываться.
-- Это правда; черт бы побрал всю эту историю! Но что же в таком случае нам остается делать?
-- Вот что: вы давно не были в Париже?
-- Вы понимаете, я боялся сюда показаться. Там, где сильные ходят, высоко подняв голову, слабым приходится низко опускать ее. Признаюсь вам, я очень странным образом попал в эту историю. Оскорбление величества! Знаете ли, мой друг, ведь я рисковал быть повешенным! Теперь будем искать возможности поговорить наедине. Нашел! -- вскричал он вдруг, ударив себя по лбу. -- Следуйте за мной.
-- Что вы хотите делать? -- спросил Грендорж с некоторым беспокойством.
-- Все равно, пойдемте.
-- Пожалуй, пойдемте, если вы этого хотите, -- согласился священник, не вполне доверяя выдумке сержанта.
Они обошли Бронзового Коня и по ступеням, спускавшимся с моста, сошли на какую-то маленькую, почти микроскопическую набережную; она примыкала к самой Сене, и к ней рыбаки часто привязывали свои легонькие лодочки.
-- Уф! Вот мы, слава Богу, и пришли! -- сказал сержант. -- Теперь, надеюсь, вы понимаете мой план?
-- Я? Нисколько.
-- О, простодушный и наивный священник! Выслушайте же меня. Мы войдем в одну из этих очаровательных лодочек и, совершив в ней утреннюю прогулку по волнам Сены, вместе с тем спокойно переговорим о наших делах, не боясь быть подслушанными.
-- Примите мои искренние поздравления, сержант! Вот славная идея! -- с жаром воскликнул священник.
-- Да, но она дурно придумана, -- произнес кто-то громким голосом позади них.
-- Кто вы и кому вы это говорите? -- осведомился сержант, вынимая свою саблю из ножен и быстро обернувшись.
-- Конечно, вам, сержант Ла Прери; я вижу, вы собираетесь сделать ужасную глупость, вот почему и позволил себе вмешаться в ваш разговор.
Сержант кашлянул несколько раз и с насмешливой улыбкой подошел к человеку, который так бесцеремонно вмешался в его дела:
-- Извините, милостивый государь, -- обратился он к нему, покручивая усы, -- не будете ли вы так добры сказать мне, что лучше предпочтете: быть сброшенным мною в воду или проколотым насквозь моей рапирой?
-- Вы, конечно, желаете откровенного ответа.' -- поинтересовался тот, нисколько не смутясь угрозой.
-- Понятно, я буду этому очень рад.
-- В таком случае, сержант, я признаюсь откровенно, как бы странно это вам ни показалось, что не согласен ни на одно из ваших любезных предложений.
-- Вот как! Это совершенно противоречит моим намерениям.
-- Почему так?
-- Parbleu! Потому что я не люблю людей, вмешивающихся в мои дела.
-- Послушайте, милейший, пусть лучше между нами будет мир, -- перебил его незнакомец, -- разве вы забыли Клер-де-Люня? -- прибавил он шепотом, наклоняясь к его уху.
Эти слова привели сержанта в недоумение.
-- Клер-де-Люня? -- переспросил он.
-- Да, Клер-де-Люня, вашего старинного приятеля?
-- О, если это так, я, конечно, вполне согласен с вами примириться!
-- Не слишком ли поздно, сержант, -- злобно пробормотал начальник Тунеядцев Нового моста.
-- Что делать, милейший! Осторожность никогда не помешает.
-- Хороша же ваша осторожность! Если бы не я, вы, наверное, совершили бы ужасную глупость; возможно ли говорить о делах при лодочнике, которого вы совсем не знаете и который, услышав ваш разговор, мог бы извлечь себе из него пользу?
-- Монсеньор прав, -- сказал священник со своей сладкой улыбкой, -- сознайтесь, что вы готовы были допустить огромную неосторожность.
-- Да, неосторожность, которую вы вполне одобряли, -- проворчал сквозь зубы сержант.
-- С вами невозможно спорить, вот почему я взял себе за правило во всем и всегда с вами соглашаться.
-- Вы, должно быть, очень устали, сержант, так как приехали из Кастра в половине четвертого утра, -- прервал свои вопросом их разговор Клер-де-Люнь.
-- Почем вы знаете, что я приехал в половине четвертого? -- воскликнул сержант недовольным тоном.
-- Какое вам до этого дело?
-- Очень большое; я не терплю, когда вмешиваются в мои дела; но продолжайте же, всезнающий человек!
-- Хорошо, я согласен продолжать; впрочем, вместо того чтобы делать такую длинную прогулку на тощий желудок, не лучше ли нам будет зайти в домик, находящийся в нескольких шагах отсюда; хозяин его мне вполне предан, -- Клер-де-Люнь показал не него.
-- Эх! Да ведь он мне отлично знаком; этот дом принадлежит банщику Дубль-Эпе! -- громко проговорил сержант. -- Я даже помню, как...
-- Довольно, довольно, болтун, вас об этом никто не спрашивает; оставьте лучше при себе ваши сведения и отвечайте мне только, угодно вам идти туда или нет?
-- Идем, идем, -- согласился сержант, с воинственным видом крутя усы, -- я готов следовать за вами повсюду, хоть в ад -- единственное место, которого я еще до сих пор не посетил.
Пять минут спустя все трое сидели в знакомой нам зале в доме Дубль-Эпе.
По просьбе Клер-де-Люня был подан аппетитный завтрак, которому они отдали должную честь.
Дурное расположение духа сержанта исчезло, точно по волшебству; он то и дело благодарил Клер-де-Люня в самых пылких выражениях. Ведь он и почтенный священник были выведены из затруднения только благодаря внезапному вмешательству начальника Тунеядцев Нового моста.
Но Клер-де-Люнь вовсе не так случайно подоспел им на помощь, как это предполагал сержант. Последний не подозревал, что с самого его отъезда из Кастра в Париж, куда он совершенно неожиданно получил приказание отправиться, за его каждым шагом следили подчиненные Клер-де-Люня; эти же люди, ни на секунду не теряя его из вида, приехав в Париж пятью минутами позже него, сейчас же уведомили своего предводителя.
Но к чему было Клер-де-Люню принимать столько предосторожностей и какую цель имел этот король парижских бандитов следить за поступками такого вполне безобидного человека, каким был сержант Ла Прери?
Это для нас пока еще тайна, которая не замедлит скоро объясниться.
Как ни велик был аппетит сержанта Ла Прери, тем не менее он почувствовал в конце концов необходимость остановиться, не будучи более в состоянии проглотить ни одного куска.
К счастью, как сказал один знаменитый пьяница: "Если нельзя всегда есть, то можно всегда пить" -- сержант Ла Прери прихлебывал вино огромными глотками.
-- Дорогой сержант, -- спросил его Клер-де-Люнь, когда увидел, что ему уже положительно невозможно проглотить ни одного куска, -- вы, кажется, себя теперь лучше чувствуете, не правда ли?
-- Совершенно верно, -- отвечал сержант, -- я более не голоден, но зато чувствую сильную жажду.
-- О, если только за тем стало дело, -- произнес Клер-де-Люнь, смеясь, -- то мы с небольшим запасом терпения успеем преодолеть и этого врага, как преодолели другого; говоря так, он снова наполнил вином стакан сержанта. Последний, по-видимому, не собирался отказываться.
-- Я говорил и готов повторить еще раз, -- объявил он, чокаясь с начальником Тунеядцев Нового моста, -- что вы славный малый и что с вами всегда приятно иметь дело.
-- Что ж, это отлично! Друзья должны оказывать друг другу внимание. А вот что вы мне скажите, сержант: говорят, в вашей стороне дела становятся с каждым днем все запутаннее?
-- О, -- воскликнул сержант, покручивая усы. -- Дела идут отлично, нельзя на это жаловаться. Одни наносят удары, другие их получают; иногда жгут города и деревни, грабят... Словом, одно лучше другого.
-- Какой вы счастливый человек, сержант Ла Прери; вы все это видели и не гордились!
-- Dame! Что вы хотите, a la guerre, каждый за себя, а черт за всех!
-- Сержант, -- вскричал священник, -- вы, кажется, опять принимаетесь за старое?
-- Простите, ваше преподобие, это невольно сорвалось у меня с языка. Пусть поберут меня пятьсот тысяч чертей, если я еще раз повторю что-нибудь подобное.
-- Нет, сержант, я скорее согласен предоставить вам выражаться по-прежнему, чем выслушивать подобные извинения.
-- Я думаю, что так будет лучше, -- проговорил Клер-де-Люнь, -- но все это не объясняет еще, почему вы так поспешно уехали из Кастра и явились к нам, как снег на голову; впрочем, если это секрет, я не настаиваю...
-- Секрет! Разве я могу иметь секреты от друзей? Вы, кажется, смеетесь надо мною, кум? Да я даже не знаю содержания порученных мне писем.
-- Хорошо, но кому же они были адресованы?
-- Как видно, приятель, -- спросил сержант, бывший немного навеселе, -- вам очень хочется это узнать?
-- Мне? Да я это отлично знаю, судите сами: одно из писем было адресовано на имя его преподобия отца Грендоржа, другое предназначалось графу дю Люку де Моверу от герцога де Рогана, а третье -- графине дю Люк от ее друга, герцога де Рогана.
-- К чему спрашивать о том, что вы и без меня знаете? При этих словах Клер-де-Люнь сделался внезапно серьезен.
-- Послушайте, сержант, пора нам объясниться, -- сказал он, -- в состоянии ли вы меня выслушать?
-- Как нельзя лучше, говорите; я готов на все отвечать вам, как честный человек.
-- Если это так, слушайте меня внимательно: все три порученные вам письма были очень важного содержания: как ни велика ваша преданность и верность человеку, которому вы служите, ему пришлось раскаяться в своем доверии к вам, как только вы уехали из Кастра.
-- Каким это образом?
-- Не прерывайте меня, пожалуйста, дело серьезнее, чем вы думаете. У вас два больших порока, сержант: первый -- пьянство, а второй...
-- Так какой же второй?
-- Это, -- продолжал беспощадный Клер-де-Люнь, -- привычка болтать, как сорока, на все стороны о том, что следует хранить про себя.
Сержант нахмурил брови.
-- Что это, урок? -- произнес он, грозно выпрямляясь.
-- Принимайте, как хотите, -- равнодушно отвечал Клер-де-Люнь, -- меня это нисколько не беспокоит. Число глупостей, совершенных вами со времени отъезда из Кастра, бесконечно. Вы позволяли себя ловить во все расставленные вам западни, словом, при всем желании оказать услугу вашему господину вы предали его, как Иуда Спасителя.
-- Знаете ли, товарищи, -- вскричал сержант, -- я не привык, чтобы со мной разговаривали подобным образом! Через пять минут мы перережем друг другу горло, а теперь я желаю слышать от вас хоть одно доказательство того, что вы сказали.
Клер-де-Люнь, пожал плечами.
-- Ваше желание очень легко исполнить. Слушайте: в двадцати милях отсюда, в деревне, где вы остановились, при входе в гостиницу "Серебряный Лев" вы встретили троих путешественников; это были два щегольски одетых молодых человека и красавица брюнетка, которую они называли Дианой.
-- Верно, но что же дальше?
-- Эти люди завязали с вами разговор и пригласили вас вместе отобедать: за обедом пили так много, что по окончании его вы очутились под столом. Путешественники уехали, оставив вас храпеть вволю.
-- Ну, так что же тут плохого?
-- Плохого? Вот что: дав вам снотворного на целых двенадцать часов, они украли порученные вам бумаги.
-- О, этого не может быть! -- вскрикнул сержант, быстро поднося руку к куртке.
-- Я говорю не о трех письмах, хотя и они тоже исчезли, но о секретной шифрованной бумаге, которую герцог Делафорс посылал графу дю Люку и которая была зашита в вашей одежде. Хотите, я скажу вам теперь, кто были эти трое путешественников?
-- Говорите, -- пролепетал сержант дрожащим голосом.
-- Первый из них граф -- Жак де Сент-Ирем, второй -- граф де Ланжак; что касается дамы, это Диана де Сент-Ирем, сестра первого из них и любовница второго.
-- Я погиб! -- вскричал сержант, грустно опустив голову. Недобрая улыбка пробежала по губам Клер-де-Люня.
-- Да, вы погибли, -- подтвердил он.
Несчастный сержант продолжал рыться в карманах куртки с лихорадочной поспешностью и вынул оттуда три письма, которые бросил на стол.
-- О, это правда! -- воскликнул он с отчаянием.
Это были три чистых листка бумаги: их ему подложили вместо украденных писем.
-- Ну что? -- произнес Клер-де-Люнь ледяным тоном. Сержант поднял голову; его лицо было бледно, но спокойно. Он встал, оттолкнул стул и, опустившись на колени перед пастором, обратился к нему:
-- Благословите меня, отец мой, я умираю.
-- Будьте благословенны, мой сын, да простит вас Бог, -- грустно отвечал отец Грендорж.
-- Аминь! -- заключил Клер-де-Люнь.
Сказав это, он придавил каблуком своего сапога едва заметный на паркете гвоздик; в ту же минуту под ногами сержанта, тщательно старавшегося приподняться, опустился пол, и несчастный провалился туда, испустив отчаянный крик.
-- Правосудие свершилось! -- изрек Клер-де-Люнь.
-- Но что же сталось с бумагами? -- спросил пастор, не выказавший при этой сцене ни малейшего удивления.
-- Бумаги были отняты у графа де Ланжака и возвращены мне в ту же ночь.
-- Но, -- осмелился возразить пастор, -- зачем же в таком случае вы поступили так беспощадно с этим несчастным? Ведь принесенная им беда исправлена?
-- Я имел на это приказание, -- сухо ответил Клер-де-Люнь.
Пастор поклонился, ничего не говоря.
-- Вы сами, ваше преподобие, очень опоздали на свидание, -- добавил глава Тунеядцев Нового моста, -- это весьма легко могло возбудить подозрение у сержанта Ла Прери.
-- У меня недоставало мужества, -- признал пастор, грустно покачав головой, -- я не способен присутствовать при исполнении подобных приказаний.
Клер-де-Люнь пожал плечами.
-- Идемте, -- сказал он, -- нам здесь больше нечего делать; нас, как вы знаете, ждут в другом месте.
Пастор заглушил вздох.
-- Несчастный человек! -- пробормотал он.
-- Ба! -- удивился Клер-де-Люнь. -- Он умер и больше ни в чем не нуждается.
-- Но к чему было доводить жестокость до такой степени?
-- Вы в этом ничего не смыслите; я имел хорошее намерение, -- иронично пояснил Клер-де-Люнь. -- Когда человек умирает, он не знает, куда отправляется; путешествие может быть продолжительно.
-- Ну так что ж? -- спросил с удивлением пастор.
-- Ну, так лучше же отправиться, хорошенько сперва пообедав, -- небрежно отвечал тот, -- никто не знает, что будет за гробом.
-- О, какие люди! Какие люди! -- грустно прошептал пастор, спускаясь по лестнице за своим мрачным спутником.