В те времена дуэли происходили не так, как теперь. Во-первых, дуэль почти всегда велась на смерть, а во-вторых, и условия были иные. Бойцы раздевались по пояс и дрались со шпагой в одной руке, с кинжалом -- в другой; кинжалом прикрывались, как щитом, и отбивали удары, а шпагой -- наносили их. Бой сопровождался криком или смехом. Свидетелей тогда не было -- только секунданты, которые дрались между собой в одно время с теми, чью сторону держали, и могли помогать им, если считали, что противники слишком их теснят.
Это было и страшно, и красиво, как всякая борьба, в которой человек, забывая свою так называемую цивилизованность, превращается в дикого зверя.
Шестеро противников, обнажившись по пояс, с минуту стояли смирно, а затем отчаянно бросились друг на друга.
Окружающие сразу увидели, что бойцы обладают высшей степенью искусства.
-- Вы ведь, конечно, хотите убить этого негодяя? -- успел шепнуть капитан графу Оливье.
-- О, конечно! -- с бешенством отвечал граф.
-- Хорошо, тогда это уж мое дело.
-- Что такое?
-- Ничего, -- сухо произнес капитан.
-- Они сильны! -- говорил между тем незнакомец де Сент-Ирему.
-- Боюсь, что так, -- согласился тот, -- но мы справимся.
-- Parbleu!
-- Ловкие шельмецы! -- весело воскликнул шевалье де Гиз, хлопая в ладоши. -- Господи! Вот чудесная-то дуэль!
-- Она недолго продлится, монсеньор, -- заверил его Ватан своим насмешливым тоном.
Посреди этой ожесточенной борьбы случилось то, чего сначала даже окружающие не могли понять.
Ватан стоял по правую руку графа дю Люка. В ту минуту, как незнакомец нападал на Оливье, капитан с пронзительным криком бросился на своего противника -- де Местра; отстранив его шпагу, он проткнул его своей, а кинжалом между тем, быстро наклонившись вбок, отбросил шпагу незнакомца.
Оливье воспользовался этим и ударил своего противника.
Незнакомец и де Местра упали мертвыми.
-- Я вам говорил, -- шепнул капитан графу.
-- Благодарю вас, мой друг, вы еще раз спасли мне жизнь.
-- И еще не последний, -- обещал, улыбнувшись, капитан.
-- Этот человек убил бы меня.
-- Я догадался, оттого и помог вам.
-- Вы мне настоящий брат.
-- Нет, друг, -- с чувством произнес капитан.
Между тем дуэль де Сент-Ирема с Клер-де-Люнем еще продолжалась.
-- А! Уже кончили! -- воскликнул Клер-де-Люнь. -- Граф, как вы думаете, не пора ли и нам?
-- Пожалуй! -- отвечал тот, стиснув зубы.
-- Хорошо, я ждал только вашего согласия. Бросившись на противника, как дикий зверь, он выбил у
него из рук шпагу, сбил его при этом с ног и стал ему коленом на грудь.
-- Вот и все! -- объявил он, смеясь. -- Недолго, как видите.
-- Демон! -- вскричал граф, стараясь высвободиться.
-- Тише, тише, не вертитесь так! Сдаетесь?
-- Приходится, sang Dieu!
-- Так я вам дарю жизнь! -- величественно изрек Клер-де-Люнь. -- Встаньте и забудьте все, граф.
Говоря так, он встал с колена, освободив грудь противника, и любезно помог ему подняться.
-- Господа, -- сказал, подходя и очень вежливо кланяясь, шевалье де Гиз, -- я не имею чести быть с вами знаком, но позвольте поздравить: вы ловкие бойцы; я в этом знаю толк. У вас были серьезные противники.
-- Мы употребили все старание, милостивый государь, -- проговорил капитан, низко кланяясь.
-- Вы, конечно, не уйдете, не выпив с нами?
-- Сочту за честь.
-- Господа, я шевалье де Гиз.
-- Шевалье, я капитан Ватан; это мой брат, капитан Вер-мо, а это наш приятель, шевалье де Ларш-Нев.
-- Очень рад познакомиться, господа. Эй, Бригар! Лучшего вина!
-- Сию минуту, монсеньор! Крошечку подождите.
-- Поскорей! Мне ждать некогда.
Бригар с помощью гарсонов, усердно осмотревших карманы убитых и отобравших их кошельки, переносил трупы к церкви святого Евстафия и смывал кровь с пола.
Граф де Сент-Ирем, воспользовавшись тем, что внимание всех было обращено на его противников, потихоньку ушел; но Клер-де-Люнь видел это и отправился за ним.
В нескольких шагах от таверны графа ждал слуга с лошадью; шепнув ему несколько слов, Жак умчался как стрела; Клер-де-Люнь вернулся в таверну.
Ватан, одеваясь, незаметно обшарил карманы де Местра и незнакомца и взял кое-какие найденные там бумаги, на которые гарсоны не обратили даже внимания.
Граф дю Люк по окончании дуэли сделался равнодушен ко всему происходившему вокруг.
Бледный, мрачный, с растерянным взглядом, он покорно дал Ватану и пришедшему с ним человеку, которым был не кто иной, как Мишель Ферре, одеть себя, машинально сел, машинально чокнулся и выпил с шевалье де Гизом и другими, по-видимому не сознавая того, что делает.
Только одно слово вырвалось у него во все это время:
-- Серак!
-- Господь Всемогущий! -- шепнул шевалье де Гиз своим приятелям. -- Этот господин не может забыть бедного барона де Серака; беда, если им случится встретиться!
-- Он, верно, близкий родственник дамы, о которой говорили, -- предположил, смеясь, де Шеврез.
-- Или, скорее, один из ее поклонников, -- засмеялся маркиз де Лафар.
В эту минуту граф поднял голову, провел рукой по лбу, на котором выступили крупные капли пота, и посмотрел на окружающих, точно спросонок.
-- Простите, господа, -- проговорил он, -- что я побеспокоил всех вас своей выходкой. Я не хотел этого; благодарю вас за участие, с которым вы ко мне отнеслись.
-- Полноте, -- весело отвечал де Гиз, -- вы отлично дрались; ваши противники получили заслуженное; за такие пустяки не стоит и извиняться.
Граф раскланялся со всеми и обратился к Ватану, протянув ему руку с едва заметной улыбкой:
-- Вы не со мной, капитан?
-- Конечно, с вами, граф! -- поспешно согласился капитан. -- Я ни за что не оставлю вас, пока вы не оправитесь от сегодняшнего потрясения.
-- Благодарю вас, -- сказал граф. -- Ах, зачем я вам не поверил, капитан! Ну, да, может быть, лучше, что все так случилось? -- прибавил он, точно говоря сам с собой.
-- Граф, переломите себя, скройте свое страдание, будьте мужчиной!
-- Да, да, капитан. О, если бы вы знали!
-- Я все знаю.
-- Вы! -- с удивлением вскричал Оливье.
-- Да, но здесь не место для таких интимных разговоров.
-- Это правда; уйдемте скорее.
-- Уйдемте; кроме того, и поздно уже становится. Они ушли, а Клер-де-Люнь остался, шепнув капитану:
-- Де Сент-Ирем умчался галопом по направлению к Нотр-Дам-де-Пари.
-- Хорошо! Следи за ним и передай мне все, что он делает, до самых мелочей.
-- Будьте спокойны; я узнаю каждое его слово.
-- Я полагаюсь на тебя.
Граф с капитаном вышли из таверны.
-- Вы в какую сторону идете, капитан? -- спросил Оливье.
-- Отчего вы меня об этом спрашиваете, граф?
-- Я слишком взволнован, чтобы сейчас же идти к себе; я бы проводил вас к вам.
-- Да нам ведь по одной дороге; мы оба живем на Тиктонской улице, -- объявил, смеясь, капитан.
-- Ба! Вы шутите?
-- Нисколько. Мы даже, кажется, близкие соседи. Приехав в Париж, я остановился у одного старого знакомого, хозяина гостиницы "Единорог".
-- А! У мэтра Грипнара?
-- Именно.
-- Да и я там же остановился.
-- Знаю.
-- Как так знаете? -- граф вдруг замер на месте и поглядел ему прямо в лицо.
-- Да так, -- хладнокровно отвечал капитан, -- очень хорошо знаю.
-- Это плохо, капитан, -- упрекнул его Оливье. -- Мы живем Бог знает сколько времени в одном доме, и только сейчас я это узнаю, и то благодаря случаю!
-- Не судите, не выслушав, граф.
-- Объясните, пожалуйста.
-- Любезный граф, я старый солдат-волонтер; жизнь была неласкова ко мне; двадцать лет я проливал кровь во всех европейских битвах, и ни разу смерть не вспомнила обо мне. Вернувшись на родину, я не нашел никого близких; те, кого я знал, умерли или забыли меня, что еще хуже. Несчастье делает злым и эгоистом. Гордость не позволила мне раскрывать перед всеми мои сердечные раны; я сосредоточился на самом себе, решившись ослепнуть и оглохнуть ко всему -- и хорошему, и дурному вокруг меня и искать покоя в забвении и равнодушии. Случай свел меня с вами, и, не знаю почему, я с первого взгляда почувствовал к вам симпатию.
-- Странно! -- прошептал граф. -- И я, увидев вас, почувствовал то же.
-- Я решил бежать от вас, чувствуя, что симпатия моя превратится в горячую дружбу. Не умея ни ненавидеть, ни вполовину быть другом наполовину, я испугался, так как не хотел привязываться ни к кому на свете. Одним словом, я решил бежать.
-- А теперь? -- мягко спросил граф.
-- Теперь? -- повторил снова обычным насмешливым голосом капитан. -- О, теперь, граф, судьба оказалась сильнее меня! Я снова увиделся с вами, и конец!
-- Так вы согласны принять мою дружбу?
-- Нет, вы должны принять мою со всем, что в ней есть дурного и хорошего. Что делать, граф? Судьба велит мне любить вас, и я подчиняюсь; если бы вы и захотели помешать этому, так вам не удастся.
-- О, в этом отношении не беспокойтесь! -- проговорил Оливье. -- Если моя счастливая звезда, в настоящую минуту особенно, ставит на моем пути подобного вам человека, я остерегусь выпустить его из рук.
-- Тем лучше, если вы думаете то, что говорите граф.
-- А вы сомневаетесь разве, капитан?
-- Нисколько; но признаюсь, мне все равно, любите вы меня или нет; дело в том, что я вас люблю; этого для меня довольно; вы, пожалуй, можете хоть ненавидеть меня. Моя дружба к вам есть тоже эгоистическое чувство; оно мне лично приятно, и потому я его допускаю.
-- Что вы за странный человек, капитан!
-- Dame! Надо принимать меня таким, каков я есть.
-- Parbleu! Я так и делаю; начнем же с того, что у нас будет общий кошелек; я богат и...
-- Позвольте, позвольте, граф! Между нами таких условий не может быть. Вы богаты, тем лучше для вас; но и я также богат, оставим каждый свое при себе.
-- Вы богаты?
-- Да; сравнительно, конечно. У меня скромные претензии; того немногого, что я имею, слишком достаточно для меня.
-- Ну, хорошо! Не стану настаивать. В одном только я никак с вами не сойдусь.
-- В чем же это? -- с улыбкой спросил капитан.
-- Вы свободный человек?
-- Как птицы небесные.
-- В таком случае мы с вами больше не расстанемся.
-- Я и сам хотел вам это предложить.
-- Неужели! -- воскликнул с видимым удовольствием граф.
-- Конечно!
-- Даете слово?
-- Клянусь честью! С одним только условием: чтобы у вас не было тайн от меня.
-- Капитан, мы познакомились так оригинально, что знакомство наше совершенно выходит из ряда вон; честный человек не имеет тайн от своего друга и брата, а вы для меня и то, и другое.
-- Ну хорошо, граф; вот вам моя рука.
-- Вот и моя.
В это время они подошли к гостинице "Единорог".
Приветливая хозяйка, стоя у дверей, с удивлением глядела на своих постояльцев, шедших рядом и, по-видимому, очень дружно.
Капитан улыбнулся.
-- Добрый вечер, Фаншета, дитя мое! -- весело приветствовал он ее. -- Не приходил ли к вам сегодня какой-нибудь гость?
-- Да, да, капитан! -- отвечала она со слезами на глазах. -- Вы наше провиденье!
-- Ну вот, опять за прежнее!
-- Она правду говорит, и я то же скажу, -- радостно подтвердил подошедший хозяин. -- Ах, предобрый вы человек! Черт знает, где и найти такого другого. Честь имею кланяться, господин граф!
-- Здравствуйте, любезный Грипнар! -- сказал Оливье. -- Да что это у вас тут такое? Все вы какие-то праздничные!
-- Ах, если бы вы знали, господин граф! -- вскричал в голос муж и жена, всплеснув руками.
-- Ну, что? -- объяснил суть события капитан. -- Под сердитую руку вы прогнали сына, потом поняли, что сами себя делаете несчастными, и снова открыли ему объятия, которых не должны были лишать его. Вот и все!
-- Вот и все! Слышите! -- произнесла, смеясь, хозяйка. -- Бранитесь сколько хотите, мы не боимся вашего сердитого голоса; мы ведь вас знаем.
-- Позвольте нам войти, мэтр Грипнар, и расскажите, как вы встретили вашего шалопая.
-- Расцеловав его в обе щеки, крестный! -- раздался веселый голос Дубль-Эпе. -- Мы так счастливы теперь!
-- Ну хорошо, поцелуй же и меня, друг мой Стефан; это доставит мне удовольствие.
-- Да ведь и мне тоже!
Молодой человек бросился в объятия авантюриста. Граф молча смотрел на эту сцену; он был очень тронут и не скрывал этого.
-- У нас ведь сегодня праздничный ужин, вы знаете? -- объявил Грипнар.
-- Понимаю, morbleu! Блудный сын вернулся!
-- Вы ведь отужинаете с нами, граф? Оливье колебался.
-- О, если бы господин граф сделал нам эту честь!
-- Примите приглашение, граф, советую вам; вы доставите удовольствие этим добрым людям, которые вас любят и уважают; а кроме того, -- шепнул капитан Ватан, -- это прогонит ваши мрачные мысли, которым пока не надо давать волю.
-- Ну, хорошо, я согласен; вы правы, капитан.
Сели за стол. Ужин был очень веселый. Около двух часов ночи, прощаясь с капитаном на площадке лестницы, граф сказал ему:
-- Мне непременно надо съездить в одно место, не поедем ли вместе?
-- Конечно. Куда и в котором часу?
-- Очень близко отсюда. В восемь часов я буду на аудиенции у ее величества королевы в Лувре, а сразу же после аудиенции мы с вами отправимся.
-- Хорошо; но так как никому не известно, чем кончится эта аудиенция, помните, граф, что я жду вас с двумя лошадьми у подъемного моста, возле рва.
-- Хорошо!
Они пожали друг другу руки и разошлись по своим комнатам.
Неизвестно, как граф провел ночь, но на другое утро он вышел бодрый, свежий, по внешнему виду -- счастливейший из дворян Франции.
В это утро, немножко позже семи часов, в особняке герцога Делафорса собралось множество знатных гугенотов.
На основании слухов, что король хочет нанести окончательный удар протестантам, они собрались сопровождать своих депутатов во дворец как для большего почета, так и для защиты их в случае нужды.
Воинственно и решительно шли эти люди, давно знавшие, что им угрожает вторая Варфоломеевская ночь; несмотря на грозную перспективу, они спокойно и твердо жертвовали своей жизнью за идеи, которые, справедливо или нет, считали единственно верными.
Сначала герцог Делафорс не соглашался на план своих единоверцев; но он и сам был неспокоен, к нему приходило много анонимных писем, смысл которых всегда был один:
Берегитесь!
Обстоятельства были серьезные, исключительные.
Герцог согласился, чтобы депутаты шли в Лувр не одни.
В ту самую минуту, как он садился на лошадь, прискакал опрометью курьер и подал ему следующую коротенькую записку:
Я в безопасности, в трех милях от Парижа. Слежу за всем. Через три дня буду с вами. Кто за меня, пусть идет со мной! Надейтесь! Все для Бога и Франции.
Генрих де Роган
Герцог Делафорс сильно обрадовался; он нетерпеливо ждал этого известия. Он протянул руку, и все смолкло в толпе дворян, едва сдерживавших лошадей, с трудом соблюдая ряды.
Герцог Делафорс велел прочесть депешу; в ответ на нее раздались громкие крики "браво".
Теперь все были спокойны за своего вождя и чувствовали в себе силу бороться, сделать все, что бы ни задумал против них король.
Отворили ворота, и кортеж шумно выехал на улицу. Конвой депутатов состоял человек из пятисот самых решительных повстанцев, в полном вооружении, готовых защищать своих выборных против всех и каждого.
Народ, толпившийся у особняка, раздался перед ними; он не ожидал такой энергичной демонстрации и, пораженный, не крикнул ничего ни за, ни против....
Протестанты подвигались шагом; без четверти восемь они были у подъемного моста Лувра. Пятеро депутатов за несколько минут перед тем выехали вперед.
Шагах в десяти перед ними ехал герцог Делафорс. У него был спокойный, гордый, решительный вид, как у человека, знающего, что он ставит на карту жизнь, но в душе решившегося пожертвовать ею с тем самоотвержением, которое в страшные эпохи создает мучеников или героев.
Подъемный мост опустили; по обеим сторонам его стояли мушкетеры.
Командир отряда подошел к самому мосту.
-- Что вам надо и кто вы такой? -- спросил он, отдавая честь шпагой.
-- Граф де Теминь, -- объяснил ему герцог Делафорс, отвечая тем же, -- мы депутаты протестантского дворянства; сегодня в половине девятого нам назначена аудиенция ее величеством королевой Марией Медичи, да хранит ее Бог!
-- Аминь! -- сказал граф. -- Но так много народа нельзя впустить. Лувр -- крепость, когда там живет его величество король.
-- Мы этого и не требуем, граф; мы просим впустить только наших депутатов; остальные будут ожидать здесь нашего возвращения.
-- Это другое дело, герцог, -- отвечал граф де Теминь; -- позвольте спросить, сколько депутатов?
-- Очень немного, граф, их всего пятеро, и я в том числе.
-- Peste! Пари держу, все отборные, -- произнес, посмеиваясь, граф.
-- Оскорбление -- не ответ, -- строго, но совершенно спокойно проговорил герцог Делафорс.
Граф де Теминь был безукоризненный вельможа и пользовался отличной репутацией при дворе.
-- Это правда, монсеньор, -- согласился он, почтительно поклонившись, -- я грубиян и тем более не прав, что мне
велено принять вас с почетом и впустить сейчас же. Извините, пожалуйста, вот все, что я могу вам сказать.
-- Вам не надо и извиняться, любезный капитан, -- приветливо промолвил герцог, -- пожалуйста, велите только впустить нас.
Капитан подошел к нему ближе.
-- Верьте мне, герцог Делафорс, -- тихо предупредил он, -- не входите за эти стены!
-- Это невозможно.
-- Как знать, что вас там ждет!
-- Судьба наша в руках Божьих. Пропустите, пожалуйста!
-- Исполняю ваше желание, монсеньор, но помните, что я дал вам добрый совет.
-- Верю и благодарю вас, граф. Что бы ни случилось, вы всегда найдете во мне друга.
-- Эй, вы, пропустите! -- сурово крикнул граф мушкетерам, выстроившимся поперек моста.
Депутаты сошли с лошадей, отдали их слугам и стали позади своего вождя.
Они медленно перешли мост. За ними перешли скорым шагом мушкетеры, держа мушкеты "на плечо".
Потом мост подняли.
Протестанты отлично знали, что их не впустят в Лувр, и поэтому не спорили. Одно только показалось им странным и сильно встревожило их.
Луврский мост обычно опускался на рассвете и поднимался только вечером, после заката солнца; у него всегда стояли караульные.
Необыкновенные меры предосторожности, предпринятые в отношении депутатов, встревожили протестантов, но они не показали виду; не сходя с лошадей, они стояли, плотно столпившись у края рва, и не сводили глаз с мрачного здания, где в эту минуту решалась участь их партии; не слышали, казалось, рева толпы позади, осыпавшей их самыми возмутительными, даже грязными оскорблениями.
На склоне рва показался хорошо вооруженный всадник на здоровой саврасой лошади; он ехал мелкой рысью, ведя в поводу другую лошадь.
Никому не говоря ни слова, всадник остановился по правую сторону протестантов, шагах в десяти от них, сошел с лошади, привязал ее к случившемуся тут столбу и прехладнокровно осмотрел пистолеты у седла, насвистывая какой-то венгерский марш. Затем, подойдя к самому мосту, он философски скрестил руки и стал ждать, как человек, решившийся не сходить со своего места ни под каким предлогом.
Гугеноты сейчас же догадались, что это свой, и предоставили ему поступать как заблагорассудится. Впрочем, они и не ошибались. Это был капитан Ватан.
Прошло с час времени.
Аудиенция продолжалась долго. Наконец заскрипел и медленно опустился мост.
Депутаты возвращались, со всех сторон окруженные мушкетерами. Они были бледны и мрачны.
Все подошли к ним ближе.
-- Ну что? -- тревожно спросил де Лектур.
-- Над нами посмеялись, с нами обошлись, как с какими-нибудь оборванцами, -- отвечал герцог Делафорс дрожавшим от волнения голосом. -- Нам объявлено, что нас арестуют, если через час мы не выедем из города.
-- О, мы отомстим! -- с негодованием вскричали все.
-- Извините, господа, -- насмешливо произнес граф де Те-минь, раскланиваясь, -- но здесь, я думаю, не место для совещаний. Потрудитесь поскорее уйти, иначе я принужден буду стрелять по вам, что меня, честное слово, очень огорчит!
Эта грубая шутка вызвала крики бешенства со стороны гугенотов. Герцогу Делафорсу с трудом удалось унять их.
-- Уедем, господа! -- убеждал он единоверцев. -- Что нам здесь еще делать? Ведь вы видите, слуга берет пример с господина; это всегда так: господин был дерзок, и слуга грубит.
-- Благодарю вас, герцог Делафорс, -- проговорил граф де Теминь со злым смехом, -- мы, надеюсь, скоро увидимся!
-- Это мое искреннее желание, -- внешне очень спокойно подтвердил герцог, -- по крайней мере, мои псари проучат вас.
-- Sang Dieu! -- воскликнул граф, схватив у одного из солдат мушкет. -- Это уж слишком! Впрочем, нет! -- прибавил он, снова отдав оружие. -- Это будет убийство. До свидания, господин герцог!
-- До свидания, граф! Не забывайте хлыста моих псарей, -- сказал по-прежнему невозмутимо герцог.
Де Теминь презрительно улыбнулся, пожал плечами и ушел со своими мушкетерами в Лувр. Мост сейчас же подняли.
-- Господа и друзья мои, -- обратился к гугенотам герцог Делафорс, -- мы с вами заранее ведь знали, какой прием ожидал нас в этом дворце со стороны человека, отцу которого мы доставили трон ценой нашей крови и нашего состояния. Мы исполнили свою обязанность, и нас не могут упрекнуть в том, что случится дальше. Теперь же, чтобы нас не арестовали, уйдем скорее за надежные стены. Уже отправлен приказ захватить живым или мертвым нашего вождя, герцога Генриха де Рогана; такие же приказы не замедлят разослать и относительно нас; может быть, король уже подписывает их в настоящую минуту. Едем же, господа и друзья мои! До свидания! Вы знаете, где мы все скоро сойдемся. Явимся аккуратно на свидание, назначенное нам нашим вождем! До скорого свидания!
Гугеноты, крикнув грозное прощанье старым стенам, на вершине которых блестели мушкеты солдат, сейчас же повернули назад и в стройном порядке проехали сквозь толпу, невольно пораженную таким гордым отступлением и не осмелившуюся прямо в лицо оскорблять уезжавших протестантов; только издали вслед им раздалось несколько свистков и восклицаний.
-- Граф, сюда! -- крикнул авантюрист. -- Куда это вы так бежите?
-- Ах, вы здесь, капитан! Parbleu! Я ищу свою лошадь, друг мой.
-- Не ищите. Я ее отослал с Мишелем; он с ней будет ждать вас там.
-- Хорошо, но посему же вы отослали ее?
-- Оттого что теперь вам нужен добрый рысак, поздоровее вашего красавца. Посмотрите-ка на этого испанского жеребца, а, каков?
-- Чудесный.
-- Садитесь же скорее. Наши уже далеко, а эти мошенники не совсем дружелюбно поглядывают на нас.
-- Да вы боитесь, что ли, капитан? -- спросил, смеясь, граф, садясь на лошадь.
-- Да, признаюсь, граф, я всегда ужасно боюсь, когда мне приходится защищаться против этой бессмысленной, ревущей своры, называемой чернью. Ну, куда же мы теперь? Вы ведь, конечно, уже не поедете на Тиктонскую улицу?
-- Сохрани меня Бог, капитан! -- отвечал граф, вдруг нахмурясь. -- Вы ведь со мной?
-- Конечно.
-- Благодарю вас, я не смел на это рассчитывать.
-- Э! Не стоит благодарности, я обожаю путешествия. Так куда же мы?
-- К Новому мосту, к Фонтенблоской дороге.
-- Так едем! Назад, мразь!
Они умчались, как стрела; толпа расступалась перед ними, осыпая их ругательствами, на которые они и внимания не обращали. Через двадцать минут они проехали заставу Св. Виктора и поехали по Фонтенблоской дороге; тогда это была только узкая дорожка, непроходимо грязная зимой, но в данную минуту ровная и гладкая, как стекло.
Они все время ехали молча. Каждый думал свою думу.
Однако, поднимаясь к деревне Вильжюиф, они поневоле сдержали лошадей, чтобы дать им вздохнуть.
-- Так мы едем?.. -- спросил авантюрист, как бы продолжая прерванный разговор.
-- Сначала в Аблон, капитан.
-- Отчего сначала? Разве вы не там постоянно живете? Ведь у вас там замок, кажется?
-- Да, замок Мовер.
-- Ну, так разве вы не там остановитесь?
-- Я там пробуду не больше часа.
-- А потом?
-- Потом... Куда глаза глядят!
Авантюрист покачал головой.
-- Берегитесь, граф!
-- Чего же беречься, капитан?
-- Самого себя.
-- Я вас не понимаю. Отчего самого себя?
-- Оттого что в настоящую минуту у вас нет врага страшнее вас самих.
-- Капитан!
-- Morbleu! Я ваш друг и должен говорить вам правду, и скажу ее, во что бы то ни стало.
-- Говорите!
-- Обдумайте хорошенько то, что собираетесь делать, граф. Со вчерашнего дня вы под влиянием гнева. Я не знаю ваших планов, но боюсь их...
--Да вы всего боитесь! -- перебил граф, стараясь обратить все в шутку.
-- Уж таков я есть. Вчера вечером вас сильно оскорбили. Клеветник был наказан.
-- Клеветник? -- горько повторил Оливье.
-- Да, клеветник; по какому праву вы больше верите словам негодяя, которого совсем не знаете, нежели доказанной невинности дорогой вам особы? Не разбивайте трех жизней под минутным влиянием необдуманного гнева. Подумайте о сыне, о жене, о вас самих. Не губите безвозвратно свое счастье. Нельзя обвинять без доказательств и судить, не выслушав.
-- У меня есть доказательства.
-- Где они?
-- Разве вы не слышали, что говорил этот человек?
-- Клевета, повторяю вам. Послушайте, граф, вы теперь не в своем рассудке, и бесполезно было бы серьезно говорить с вами, иначе я бы многое вам сказал.
-- Например, друг мой?
-- Например, вот что: я ясно вижу, что вы были жертвой заговора, давно подготовленного против вас одним или несколькими неизвестными вам врагами.
-- Неизвестными мне врагами, мне?
-- Morbleu! Да неужели же вы воображаете, что у вас все только друзья? Клянусь честью, это было бы уж слишком смешно! Вы молоды, красивы, богаты, любимы и воображаете, что завистники -- те люди, может быть, которым вы больше всего делаете добра, -- дадут вам преспокойно наслаждаться вашим счастьем, не попытавшись смутить его? Полноте, граф, вы с ума сошли!
-- Вы смотрите на все слишком мрачно, капитан.
-- Ах, morbleu! Он бесподобен! Ну, а вы как же смотрите?
-- Я?
-- Dame! Из-за клеветы, сказанной после выпивки в таверне первым встречным...
-- Может быть, вы правы, мой друг, -- перебил он, -- но если бы вы знали, как я страдаю!
-- Да понимаю, понимаю! Вы молоды, а первые раны всегда особенно жестоки, но со временем сердце каменеет, к счастью. Это еще только цветочки!
-- Сохрани меня Бог долго терпеть подобную муку!
-- Бедное дитя! Вы никогда не страдали, -- сказал с трогательной добротой в тоне капитан. -- Мужайтесь, друг! Будьте мужчиной, не поддавайтесь первому удару злобы, а главное...
-- Что главное?
-- Никогда не обвиняйте, не получив неопровержимых доказательств, то есть не убедившись собственными глазами, да и то!..
-- О, вы уж слишком далеко заходите, капитан!
-- Нисколько; помните вот что, граф: в любовных делах глаза и уши часто обманывают, если не всегда. Вы это впоследствии узнаете; старайтесь не узнать собственным опытом!
-- Ах!
-- Но вот мы и у деревни Вильжюиф, -- объявил капитан, -- теперь нам торопиться некуда. Дадим передохнуть лошадям; вон какой-то трактир! Зайдемте на несколько минут?
-- Как хотите, капитан, -- равнодушно обронил граф.