Герцогиня де Роган с самого утра была в гостях у графини Жанны дю Люк.
Время шло быстро для друзей детства в воспоминаниях о прошлом.
Около половины десятого вечера, в ту минуту как герцогиня, приказав готовить карету, собиралась проститься с подругой, мэтр Ресту вошел, извиняясь, и подал своей госпоже небольшую записку, говоря, что в ней есть какое-то экстренное известие.
Жанна взяла письмо, распечатала его и пробежала глазами.
-- Прости, дорогая Мари, -- извинилась она, вставая, -- мне надо отдать дворецкому кое-какие приказания.
-- О, не беспокойся, милая Жанна! -- удержала ее госпожа де Роган. -- Я уезжаю; мне пора домой; отец уже не живет в арсенале, и путь мой не близок.
-- Если ты меня любишь, Мари, -- с жаром произнесла графиня, -- так останься, хотя бы тебе пришлось переночевать у меня. Мне очень нужно твое присутствие.
-- Что такое случилось?
-- Все узнаешь, моя красавица! Это очень серьезное дело.
-- Если так, Жанна, я остаюсь. Иди, душа моя, распорядись, как нужно.
Графиня, сделав дворецкому знак следовать за собой, вышла из комнаты.
Ее отсутствие продолжалось недолго.
Госпожа де Роган, любопытная, как все женщины, была сильно заинтригована таинственными поступками подруги.
-- Что же тут такое происходит? -- спросила она. -- Ты так бледна, взволнована! Не случилось ли с тобой чего-нибудь особенного или неприятного?
-- Может быть, первое, может быть, и второе, а может быть, и то и другое вместе, -- отвечала она дрожащим голосом. -- Прости, что я не могу ничего тебе сказать, но я и сама до сих пор ничего еще не знаю. Ко мне явилась одна личность, и неизвестно, что выйдет у меня из разговора с ней. Ты будешь невидимо присутствовать при нашем свидании, мне надо чувствовать возле себя такую преданную душу, как твоя, чтоб вынести волнение, которое уже и теперь леденит мне кровь.
-- Говори, Жанна, умоляю тебя, доверь мне твое горе!
-- И сама еще не знаю, радость это или горе, друг мой, -- продолжала Жанна с печальной улыбкой. -- Я в страшном смущении; предчувствие говорит мне, что тут совершится что-то важное, а что именно, говорю тебе, Мари, не знаю и даже не подозреваю.
-- Хорошо, Жанна, располагай мной, душа моя, как я бы располагала тобой в таких же обстоятельствах; что бы ни случилось, я буду здесь, подле тебя; будь же спокойна, моя дружба тебе не изменит.
-- Благодарю, Мари, благодарю, моя милая, дорогая Мари! Я меньшего от тебя и не ожидала.
В эту минуту кто-то тихо, едва слышно постучал в перегородку, разделявшую комнату.
Графиня выпрямилась, как будто прислушалась; глаза ее на минуту сверкнули и побледневшие губы как-то странно улыбнулись.
-- Вот они! Идем, Мари, -- сказала она поспешно и увлекла герцогиню на другой конец комнаты.
-- Войди туда! -- показала она, приподняв портьеру, -- это моя молельня; никто не заподозрит твоего присутствия. Оставив дверь отворенной, ты услышишь все, что будет говориться. Иди, Мари, иди, умоляю тебя, нельзя терять ни минуты.
Герцогиня, почти испуганная волнением Жанны, наклонилась и поцеловала ее.
-- Успокойся, -- заверила ее Жанна, -- я хорошо себя чувствую; иди, иди скорее!
И портьера опустилась за Марией де Роган.
Жанна дю Люк стояла с минуту, не двигаясь с места; она сложила прекрасные руки и подняла к небу полные слез глаза.
-- О Боже мой! -- прошептала она. -- Неужели ты посылаешь мне новое испытание? Да будет воля твоя, Небесный Владыка! Однако я ведь столько выстрадала!
Отерев глаза рукой, она тихо, но твердо пошла к перегородке, за которой послышался новый и более явственный стук.
Графиня нажала пружину, отворявшую секретную дверь.
Портрет ее мужа сейчас же повернулся, открыв темную глубь подземелья, которому эта дверь служила таинственным входом.
На пороге неподвижно стояли два замаскированных человека с обнаженными шпагами, и между ними нежное, слабое, почти детское существо без маски, с мертвенно бледным лицом и лихорадочно горевшими глазами. Графиня дю Люк в ту же минуту узнала Диану де Сент-Ирем.
Жанна ждала ее, невозмутимая и холодная.
-- Входите, графиня де Сент-Ирем, -- произнес один из ее стражей, -- и думайте о данной вами клятве. Мы ждем вас здесь; если вы забудете обещание, мы сумеем напомнить. Идите! -- прибавил он, слегка подвинув ее вперед.
Девушка машинально повиновалась и тихо вошла в комнату.
Картина опять стала на прежнее место, но дверь осталась приотворенной.
Женщины стояли друг перед другом: Жанна -- спокойная, гордая и полная благородства; Диана пристыженная, трепещущая, с бешеной злобой в душе, как раненая тигрица.
Минуты с две они молчали.
Графиня дю Люк опустилась в кресло и указала другое девушке.
Та подошла шагов на пять, но не села.
-- Так это ты, Диана? Наконец после долгой разлуки ты вспомнила друга, -- сказала она кротким голосом и тоном дружеского упрека. -- Но зачем эта мужская одежда? Отчего ты пришла через потайную дверь? Разве дом мой не открыт для тебя во всякое время, как было открыто всегда мое сердце, дорогая подруга счастливого детства? Может быть... тебя кто-нибудь притесняет? Не пришла ли ты просить у меня покровительства и убежища? Может быть, враги преследуют тебя своей ненавистью? О! Тогда, я жалею тебя, мое бедное дитя! Потому что скрытая ненависть заставляет страдать хуже, чем явная; говори, чего ты ждешь от моей дружбы?
-- Графиня... -- проговорила девушка.
-- Графиня! -- повторила в изумлении Жанна. -- Как! Разве я стала графиней для тебя, Диана? Не полагаешь ли ты, что вследствие долгих месяцев твоего невнимания я стала меньше любить тебя? Что незаслуженные несчастья, разбив мою будущность, могли сделать меня бездушной женщиной и закрыть мое сердце для дружбы? Если так, ты ошибаешься, Диана. Я очень несчастна, моя жизнь теперь будет одним вечным отчаянием; но я люблю тебя по-прежнему; наша дружба так искренна; это одно из сладких воспоминаний, которые мне остались от прошлого.
-- Графиня...
-- Опять? Ты должна очень страдать, чтобы говорить со мной таким образом, дитя мое! Сядь здесь, возле меня, доверь мне твои горести, как мы доверяли когда-то друг другу все наши детские огорчения. Я страдаю сама слишком много, чтоб не сочувствовать несчастью тех, кто мне дорог. Приди, Диана, приди, мой друг, я счастлива видеть тебя!
И она протянула ей руку с доброй улыбкой.
В девушке как будто произошла внезапная перемена. Искренне или продолжая играть роль, она вдруг горько заплакала, упала на колени перед графиней и вскричала душераздирающим голосом:
-- О, графиня! Теперь мне стало ясно, что я презренная женщина. Ваши упреки проникают мне в самое сердце. Я, негодное существо, которому вы протянули руку помощи, которое вы подняли до себя и для которого были нежной сестрой, -- я изменила вам, низко изменила! Я украла у вас ваше светлое счастье, я опозорила вас в глазах единственного человека, которого вы любили и который был для вас всем... Я сделала из него своего любовника, увлекая его в западню и опьяняя своими бесстыдными ласками, потому что я не люблю и никогда его не любила! А все это было из зависти к вашему полному счастью. О! Прогоните меня, графиня, потому что, повторяю вам, я самое гнусное существо, потому что теперь, когда все это совершено... Признаться вам? Сознавая всю подлость моего поведения, я не раскаиваюсь в преступлении и даже почти радуюсь, видя, что вы плачете. Прогоните же меня, графиня, потому что я не заслуживаю ни малейшего сострадания. В моем сердце не было и нет раскаяния! Я пришла не за тем, чтобы молить у вас о прощении!
-- Зачем же вы здесь в таком случае? -- спросила кротко графиня.
-- Не знаю. Я пришла, потому что меня принудили к этому, потому что какие-то неизвестные люди, демоны, у которых я во власти, открыли, не знаю, как, все зло, которое я вам причинила, и приказали идти и во всем вам признаться. Я исполняю их волю, потому что боюсь их!
-- Если вы не желаете от меня ни сострадания, ни прощения, отчего же вы у ног моих?
-- Потому что я виновата, графиня. Но теперь, признавшись в своем позоре, я встаю.
Она действительно встала и стояла перед графиней, насмешливая, вызывающая, мрачная, как злой гений.
-- В свою очередь я буду не менее откровенна с вами, Диана. Все, что вы сейчас мне сказали, я давно уже знаю. Ваша неумолимая ненависть, ваша низкая зависть мне были не неизвестны, как и все ваши тайные козни. Я знаю, что за мои благодеяния вы отплатили мне самой черной неблагодарностью. Я знаю, что если на моем горизонте никогда не взойдет больше солнце, то вы одна причиной этого.
-- И вы меня проклинаете, не так ли, графиня?
-- Нет, Диана, я вас пожалела.
-- О! -- вскричала она, закрывая лицо руками. -- Недоставало только этого последнего унижения!
-- Да, бедное дитя, -- продолжала графиня тоном кроткого сострадания, -- я жалею вас. Страдание не научило меня ненавидеть. Я напрасно старалась изменить ваши дурные наклонности и не могу сердиться на вас. Может быть, если бы вы родились богатой, счастливой, как это случилось со мной, вы были бы добрее и более сострадательной. Отняв у меня любовь единственного человека, которого я любила, вы разбили мне жизнь, это правда! Но что касается позора, так не обманывайтесь, вы опозорили не меня, а одну себя; несмотря на ужасный удар, на неизлечимую рану, нанесенную мне, я только еще выше поднялась от этого несчастья; я любима, уважаема всеми, кто меня знает, так как все понимают, что я не виновата и никогда не была виновата. Но вы, безумная, бедная девушка, что вы приобрели своим преступным поступком? Ничего, кроме угрызений совести. Идите, Диана! Продолжайте творить против меня все, что творили до сих пор; мне положительно все равно! Я не питаю к вам ни ненависти, ни презрения. Прощаю вам и забываю о вас.
-- О, графиня, не подавляйте меня этим ужасным презрением! Мне тяжело видеть вашу безупречность! Что такое ваше страдание сравнительно с тем, которое я ощущаю? Неужели вы думаете, что мое сердце не разбилось от боли, когда я была вынуждена сделать вам это страшное признание? Не возбуждайте дурных, преступных страстей, которые клокочут в груди моей! Прогоните меня, но не унижайте больше в моем собственном мнении!
-- Я прибавлю одно только слово, Диана: если когда-нибудь вы будете иметь во мне надобность, я всегда протяну вам руку помощи.
-- О, это уж слишком, графиня! -- воскликнула Диана, задрожав от бешенства. -- Ваше презрительное сострадание наносит мне смертельную рану. Мне кажется, вы слишком торопитесь торжествовать от признания, которое меня обязали сделать. Да, -- продолжала она со зловещим смехом, -- ваши друзья очень ловкие люди; им удалось привести меня к вашим ногам и заставить повиноваться их подлым угрозам, но вы забываете главное: я завтра же могу отречься от этого признания, которое заставляет вас так гордиться; ведь, кроме этих двух человек, свидетельство которых для меня не имеет значения, мы здесь одни, совершенно одни! То, что я вам сказала, не слышало ни одно постороннее ухо. Кто же поверить, когда вам будет угодно говорить громогласно о моем сегодняшнем унижении? Где вы найдете свидетелей, которые подтвердили бы, что ваши слова справедливы?
-- Мои слова, бедное дитя, -- сказала с улыбкой графиня, -- не нуждаются в подтверждении. Я скажу, и этого будет достаточно.
-- Может быть! -- проговорила Диана, стиснув зубы.
В эту минуту портьера поднялась, и герцогиня де Роган вошла в комнату.
-- А в случае, если не будет достаточно, милочка, -- колко добавила она, подходя к дивану, -- так я подтвержу.
-- А! Меня предали! -- вскричала девушка с невыразимым бешенством.
-- Предали! Каким это образом, милочка? -- надменно произнесла герцогиня. -- О каком предательстве вы говорите, позвольте узнать? Единственный предатель здесь -- это вы, как мне кажется!
-- А! Вы так, -- злобно отозвалась Диана, -- ну что ж, положим! Топчите меня в грязь, благородные дамы, но помните, что червяк, на которого наступают ногой, поднимается, чтоб укусить притеснителя! Так как мы здесь все женщины, будем играть в открытую. Вы прекрасны, милые дамы, но я моложе и прекраснее вас; кроме того, эту скромность, которой вы драпируетесь, я давно отбросила. Я куртизанка! Подобные мне женщины внушают вам зависть, потому что упоительным ядом наших сладострастных объятий и ласк мы отнимаем, шутя, в любую минуту, у всех вас, милые дамы, таких гордых своей безупречной добродетелью, не только мужей, но и ваших любовников, возвращая их вам, когда они не годятся нам более.
В эту минуту дверь маленькой гостиной с шумом раскрылась, и граф дю Люк, бледный, с пылающими гневом глазами неожиданно вошел в комнату.
-- Довольно, презренная! -- крикнул он дрожащим от бешенства голосом. -- Довольно оскорблений! Не знаю, что мне мешает растоптать вас! Я тоже все слышал, я был за этой дверью, не смея дышать, боясь пропустить хоть слово из этой ужасной, циничной исповеди. О, клянусь Богом! Не знаю, что мне мешает это сделать!
Он обнажил шпагу и поднял ее над головой Дианы.
Та не пошевелилась; обернувшись к нему, она поглядела на него с каким-то особенным блеском в глазах, и вскричала дрожавшим как будто от страсти голосом:
-- О, убей, убей меня, Оливье! Какое может быть большее счастье, чем умереть от твоей руки!
Жанна и герцогиня кинулись удержать его.
Оливье сделал шаг назад, со злостью кинул шпагу на пол и, бросая презрительный взгляд на спокойно стоявшую девушку, воскликнул:
-- Нет! Ее голова принадлежит палачу, я обкраду его, убив эту негодяйку!
Улыбка торжества, как молния, мелькнула на губах девушки; она с презрением пожала плечами.
Граф повернулся к ней спиной и пошел к дрожавшей от волнения и смотревшей на него с выражением глубокой радости Жанне:
-- Графиня, -- сказал он, опускаясь перед нею на одно колено и целуя протянутую ему руку, -- возмездие должно быть блистательным. Я страшно виноват перед вами, могу ли надеяться быть когда-нибудь прощенным?
Несколько секунд длилось молчание.
Графиня выпрямилась; ее лицо было бледно, как мрамор; она была хороша, как древняя Ниобея.
-- Оливье, -- с грустью промолвила она, -- я вас очень любила, но вы были безжалостны и разбили мое сердце, отдав себя в руки этой недостойной женщины, которая теперь смеется, слушая нас. Разлука, которой вы требовали, должна быть вечной. Что же касается этой женщины, вашей любовницы, Оливье, вы позволите, чтоб я ее выгнала из дому, но завтра, может быть, захотите снова с нею сойтись.
Граф, не отвечая, опустил голову. Жанна твердо подошла к Диане.
-- Вам нечего больше здесь делать, -- проговорила она, -- вы признались в вашей гнусности, мне, кроме этого, ничего не надо теперь, -- прибавила она, величавым жестом указывая на потайную дверь, -- не отравляйте же своим присутствием воздух, которым мы дышим. Выйдите вон, женщина без чести и совести, я вас выгоняю!
-- Милостивая государыня! -- прошипела та с угрозой в тоне.
-- Выйдите вон, говорят вам!
Эти слова были произнесены так повелительно, что Диана стала невольно отступать шаг за шагом к самой двери, в которой споткнулась и упала почти без чувств на руки двух замаскированных людей, произнеся, однако, глухим голосом:
-- О, Боже мой! Я отомщу!
Графиня заперла потайную дверь и медленно вернулась к тому креслу, на котором раньше сидела возле герцогини де Роган, как бы не замечая графа, все еще стоявшего на одном колене, с закрытыми руками лицом.
Прошло несколько минут молчания.
Граф приподнялся и подошел к жене.
-- Жанна, -- сказал он, -- я знаю, что совершенное мною относительно вас преступление громадно; но неужели оно непоправимо? Забыли вы разве прошлое счастливое время?
-- Мы видели только сладкий сон, Оливье; как все сны, и этот оказался лживым. Минута пробуждения настала скоро, слишком скоро, к сожалению! Это было ужасное пробуждение, оно разбило мне сердце и лишило меня надежд в будущем. Вы молоды, Оливье, вы можете полюбить и, наверное, полюбите.
-- О, Жанна, что вы говорите!
-- Одну правду, Оливье, ничего больше. Вы мужчина и, как все вам подобные, имеете забывчивое, эгоистическое сердце; будучи безжалостным за мнимые оскорбления, вы ставите ни во что те, которые не побоялись нанести мне. Ваша любовь, Оливье, зародилась не в сердце, но в голове. Вы хотели объяснения? Извольте! Оливье, объяснимся раз и навсегда, потому что, повторяю вам, мое решение принято; все кончено между нами.
-- Жанна! Умоляю вас, не говорите так!
-- Для вас, Оливье, и для себя я должна быть откровенна. Отказываетесь выслушать меня? Если так, друг мой, я буду молчать.
-- О нет, Жанна, говорите, говорите, ради Бога.
-- Вы хотите! Отлично! Хотя это объяснение очень тяжело для нас обоих, выслушайте меня; я буду откровенна, скажу вам все в присутствии своего друга, единственного друга, оставшегося мне верным. Впрочем, вы сами знаете ее, не правда ли? Это баронесса де Серак, или Мария де Бетюн, герцогиня де Роган.
-- Пощадите меня, Жанна!
-- Для чего вы употребляете подобное выражение? Герцогиня, мне кажется, невольно играла такую важную роль в этой мрачной трагедии, что вы не должны содрогаться при ее имени.
-- Это правда, Жанна, я был виноват перед вами и перед герцогиней также; сознаюсь в этом и обвиняю себя.
-- О, граф! -- произнесла герцогиня с горькой усмешкой. -- Я не имею ничего против вас. Я с давних пор привыкла к изменам герцога и, более твердая, чем моя подруга, достигла способности переносить все равнодушно. Что делать, граф? Если мужчины все так схожи между собой, так женщины не таковы. Одни, как я, смеются над своими страданиями, другие, как Жанна, умирают от них. Говори, моя дорогая, мы слушаем тебя.
-- И я прошу вас о том же, Жанна; что бы вы ни говорили, мне будет отрадно слышать ваш голос.
Графиня горько улыбнулась.
-- Оливье, -- начала она, -- когда два сердца перестали понимать друг друга, так это уже не изменится; что бы ни делали, что бы ни говорили, как бы ни старались, а любовь не вернется.
-- Жанна, Жанна, что вы говорите?
-- Правду, Оливье; женщина, подобная мне, никогда не прощает мужчине презрения. Иногда по долгу и из приличия или из самолюбия и стараются себя обмануть, надеясь сохранить за собой прежнее счастье, но вскоре затем убеждаются в бесполезности всех усилий и тогда падают под тяжестью несбыточных надежд. Любовь -- своего рода сумасшествие; она приходит и уходит сама по себе, и в последнем случае любовники начинают ненавидеть друг друга. Мы уже давно не виделись, Оливье, -- несколько месяцев. Сегодня вы случайно увидели меня, нашли меня красивой, потому что я действительно хороша, лучше той, для кого вы мне изменили. Эта красота, которой вы почти не замечали прежде, поразила вас, и, может быть, вы любовались ею больше, чем когда-нибудь. Говорят же, что нет вкуснее запрещенного плода. Не буду больше говорить об этом, вы понимаете меня, Оливье? Выдумаете, что любите меня; чтобы провести теперь со мной один час, чем прежде пренебрегали, вы пожертвуете всем, даже своим состоянием, если бы это понадобилось. Но нет, Оливье, вы ошибаетесь, вы не любите, а только желаете меня, вот и все.
-- О, Жанна, Жанна!
-- И почему? -- горько продолжала она. -- Потому что женщина, к которой вы относились, как к маленькому ребенку, черпавшая жизнь из ваших взглядов и вашей любви, была, по вашему мнению, пустой; теперь же она представилась совсем другой: спокойно и гордо, не опуская взгляда, она стоит перед вами и требует отчета за свое потерянное счастье и разбитое будущее. Эта женщина отдалась вам вся; она жила только для вас и вами... Вы ее бросили, как перо, на ветер. Сколько раз в Моверском замке, где я жила в полном одиночестве, вы без всякой причины устраивали мне смешные сцены ревности! Сколько страдания причиняли мне вашим подозрительным характером! Я не хочу этого больше. Вы требовали разлуки, пусть будет по-вашему!
-- Хорошо, Жанна, я признаю ваш приговор; я очень виноват и готов нести кару за свою вину, произошедшую только вследствие неограниченной любви моей, которую вы отвергаете, тогда как мое сердце переполнено ею, как в первые дни нашей брачной жизни! Но если вы не любите меня, для чего было звать меня сегодня сюда, в этот дом?
-- Для чего?
-- Да, для чего?
-- Для того, чтобы отомстить вам, Оливье, доказать прежде всего ложность ваших обвинений, затем неприличие вашего поведения; чтобы вы видели разницу между мной и тварью, которую вы мне предпочли. Вы думаете, Оливье, что мы, набожные женщины, матери семейств, не имеем также своей гордости? Прежде всего вы нанесли мне оскорбление как женщине, заставив вступить в борьбу с подобной тварью.
-- Я не буду пробовать защищаться. Я обезоружен; все, что вы говорили, совершенно справедливо, и я должен склонить голову; но я отомщу со своей стороны, отомщу своим чистосердечным раскаянием, которым добьюсь вашего прощения.
Графиня не отвечала.
-- Я ухожу, Жанна, -- прибавил граф, помолчав секунду, -- я чувствую, что присутствие мое вам тяжело, и хочу поскорее избавить вас от него. Позволите вы мне возвращаться -- иногда, изредка...
-- Никогда!
-- Окажите мне одну милость, одну только!
-- Что вы хотите, Оливье?
-- Дайте мне поцеловать своего сына, моего Жоржа.
-- Нет, граф; я не могу позволить вам прикоснуться к его лбу губами, еще влажными от поцелуев этой твари.
-- Жанна, прошу вас...
-- Нет, Оливье, -- горько отвечала она. -- Не настаивайте, это невозможно. Я могу сделать только одно, если вы хотите...
-- Что же?
Из-под платка, лежавшего на столе, графиня взяла медальон и, показывая его графу, сказала:
-- Узнаете вы его, Оливье? Это мой портрет, который я вам дала в день рождения нашего Жоржа, портрет, который вы поклялись носить вечно у сердца, и вместо того за поцелуй отдали женщине, приславшей его после мне. Этот портрет я повешу на шею вашему сыну, чтобы смыть с него позорное пятно.
-- О, вы безжалостны! -- крикнул в отчаянии граф и бросился, как сумасшедший, из комнаты.
Графиня привстала и, прислушиваясь к шуму шагов бежавшего Оливье, вдруг зарыдала и, бросаясь на шею герцогини де Роган, вскричала:
-- Ах, а я ведь люблю его! Я люблю его! Она лишилась чувств.