Прошло несколько дней после описанных нами в предыдущей главе событий. Условия договора, заключенного между капитаном Ватаном и Дианой де Сент-Ирем, были строго выполнены.
Девушка и ее брат после двадцати четырех часов заключения были выпущены на свободу почти у самых дверей их дома.
Ярость графа де Сент-Ирема не имела границ. К несчастью, похитители так хорошо приняли все нужные меры, что молодые люди решительно не могли догадаться, с кем имели дело.
Врагам их, по всей вероятности, суждено было остаться навсегда неизвестными.
Жак, очень опытный в переделках всякого рода, отнесся бы хладнокровно к этой неудаче, если бы не другое обстоятельство, которое ставило его в крайне затруднительное положение.
Несмотря на полученное приказание проводить брата и сестру до угла улицы, на которой они жили, Тунеядцы Нового моста, знавшие о мешке, набитом пистолями, который хранился у девушки, не могли устоять против искушения отнять его; в самых вежливых выражениях, почтительно извиняясь, Макромбиш и Бонкорбо вытребовали пистоли у Дианы де Сент-Ирем.
Это было очень важно, потому что молодые люди остались без гроша и не имели средств достать денег.
Нечего было и думать ехать в Сен-Жермен опять просить у отца Жозефа. Те немногие пистоли, которыми снабдил их мрачный монах, достались с большим трудом. Убедить его выдать еще было положительно невозможно.
Оставалось прибегнуть к ростовщикам, которых в Париже было тогда очень много.
Диана с глубокими вздохами должна была решиться заложить одну за другой все драгоценные вещи, а Жак со своей стороны прибегал к тысяче разных средств, чтобы как-нибудь нажить хоть несколько су; но все было напрасно, ничто ему не удавалось. Положение становилось все более и более отчаянным.
Возвращаясь однажды вечером домой, Жак услышал, что сестра его напевает веселую песенку.
Он остановился и, покачав головой, подумал:
-- Ого! Это что? Моя милая Диана не стала бы понапрасну терять время в распевании песенок, если бы не было чего-нибудь более интересного. Ну, я оживаю! Ах, какое счастье! Я слышу запах мяса, а мне, кстати, очень есть хочется!
Несчастный два дня ничего не ел. Пение между тем не прекращалось.
-- Что-нибудь тут есть, -- подумал граф. -- Мы, вероятно, получили наследство... Да, другого ничего не может быть. О, какая скверная вещь нищета,! Как она изменяет людей! Ах, если бы у меня было пятьдесят тысяч дохода! Но их, к несчастью, нет. Я даже не обедал сегодня. Пойду посмотрю, почему сестра так распелась. Последние два-три дня я нахожу ее какой-то таинственной. Нет ли у нее... Черт возьми, это очень возможно! Посмотрим!
Рассудив таким образом, Жак открыл секретную дверь и вошел к сестре.
Диана была одна. Она пела и с детской игривостью подбрасывала два апельсина, фрукт очень редкий в Париже.
-- Вот как! -- вскричал граф, остановившись в изумлении. -- Что это ты делаешь, Диана?
-- Забавляюсь, как видишь.
-- Да и очень даже. Скажи мне, в чем дело, сестренка, чтобы и я мог так же позабавиться. Мне это необходимо; поверь, мне вовсе не весело.
-- А мне, Жак, наоборот, никогда не было веселее. Видишь ли, Жак, все вы, мужчины, -- заметь, что я говорю только про самых отчаянных, -- не что иное, как просто глупцы.
-- Ба!
-- Да, братец, это верно.
-- Знаешь, Диана, я всегда так думал.
-- А я в этом уверена.
-- А если ты так уверена, значит, это справедливо.
-- Наверное.
-- Не буду спорить. Тебе это, очевидно, должно быть лучше известно.
-- Ах, как мне есть хочется! А тебе? -- спросила она, небрежно закрывая глаза.
-- Вот милый вопрос! Ведь я два дня не ел.
Девушка громко рассмеялась.
-- Ты смеешься, -- грустно сказал он, -- но посмотри на меня! От меня только кожа да кости остались. Платье болтается на мне, как на вешалке.
-- Но, Жак, ты же не будешь плакать!
-- Хорошо, оставим этот разговор. Итак, ты сказала, что чувствуешь аппетит, а я ответил, что очень голоден. Что дальше?
-- Боже мой, братец, я, право, не знаю, где у тебя голова. Позови Лабрюйера; ужинаешь ты со мной или уйдешь куда-нибудь?
-- Нет, мы будем ужинать с тобой вдвоем у камина, как добрые брат с сестрой; наконец, чтобы съесть кусок хлеба с чесноком, я не вижу необходимости идти распространять зловоние в городе.
-- Ну, Жак, друг мой, -- произнесла она иронически, -- ты действительно настоящий мужчина!
-- Смею надеяться, -- ответил он, выпрямляясь и подбочениваясь, -- но почему ты сказала это?
-- Потому что ты так же глуп, как и все мужчины; позови Лабрюйера, пожалуйста.
Лабрюйер и Магом, как и их господа, редко завтракали или ужинали.
Первый, по природе очень ленивый и постоянно сонный, проводил всю жизнь, лежа в передней.
Услышав зов, он нехотя встал и, переваливаясь, вошел в комнату.
. -- Возьми! -- приказала Диана, подавая ему два пистоля. -- И принеси ужинать.
Слуга стоял с протянутой вперед рукой и изумленно смотрел на монеты.
-- Ну, что же ты? -- спросила девушка. -- Чего ты глядишь, точно какой-нибудь идиот?
-- Не сердись на него, сестра. Этот дурачина отвык видеть серебряные монеты и не верит своим глазам. Ну же, торопись, животное!
Лабрюйер схватил наконец деньги и что есть духу бросился вниз.
-- Вот как! Значит, мы стали богаты? -- со смехом поинтересовался граф.
-- Ну... скажи мне, Жак, давно ли ты видел графа дю Люка?
-- Parbleu! Ты знаешь, что я никуда не хожу. Где же я мог его видеть?
-- А я видела.
-- Да?
-- Да, и уверяю тебя, он просто прелестен...
-- А!
-- Знает чудные вещи и ничего не скрывает от женщины, которую любит, если только она сумеет заставить его говорить.
-- А-а, -- протянул Жак, выпучив глаза на сестру. -- А женщина, которую он любит?..
-- Это я, ты не знал? О чем же ты думаешь?
-- Вот как! Начинаю понимать!
-- Слава Богу! Немало времени тебе нужно для этого.
-- Но подумай же, сестра, всякий ум затемнится, если в продолжение сорока восьми часов ходишь с пустым желудком.
-- Бедный мальчик! -- засмеялась она. -- Ты, должно быть, очень голоден!
-- Не знаю, сколько мне нужно будет пищи, чтобы насытиться.
-- Черт возьми! Пора, значит, и нам иметь деньги!
-- О! Да! Давно уже пора. А! Значит, у нас их достаточно?..
-- Нет, пока только несколько тысяч пистолей!
-- Как ты это говоришь!
-- Я говорю, пока только несколько тысяч пистолей.
-- Как пока? Но несколько тысяч ведь немало !
-- Ну, да, двенадцать или пятнадцать, я сама хорошенько не знаю.
-- Ах, Боже мой! Я падаю в обморок... Не знаю, правда, от волнения или от голода, но чувствую себя очень слабым; этот славный подарок тебе сделал, вероятно, граф дю Люк? Действительно он прекрасный человек! Двенадцать тысяч пистолей! Я, признаюсь, был предубежден против него; это честный человек! Он тебе еще обещал?
-- Ну да! Он у меня теперь в руках.
-- Главное, не выпускай его больше из рук. Я опытнее тебя, Диана. В наше время великодушные люди очень редки; напротив, мужчины стараются жить за счет женщин. Но как же ты все устроила, расскажи мне?
-- Я тебе ведь сказала, что у меня было с графиней. Я хотела ей отомстить, и месть удалась. Госпожа дю Люк обошлась со мной, как с куртизанкой, я подняла брошенную перчатку и на этот раз, -- прибавила она с улыбкой, -- мщение мое будет полным. Ты знаешь, Жак, чего женщина хочет...
-- Того и дьявол хочет, это ясно, я всегда утверждал справедливость этого афоризма. Ах, черт возьми, отлично сыграно! Но, смотри, Диана, между нами, никогда ничего не скрывай.
-- Никогда!
-- Ты любишь этого графа дю Люка?
-- Я? -- лицо девушки исказилось... -- Я его ненавижу. Это человек без сердца, глупец, эгоист, я ненавижу его за все оскорбления, нанесенные мне его женой. Скажу тебе правду, Жак, я не буду счастлива, пока не разорю его, не обесчещу, не покрою позором и не предам в руки палача. Он бросил шпагу, сказав, что моя голова принадлежит палачу и что если он убьет меня, то совершит воровство; вот мы и посмотрим, кто из нас первый, он или я, погибнет от руки человеческого правосудия.
-- Слава Богу, Диана! Вот какой я хочу всегда тебя видеть. Милосердный Бог устроил землю так, что люди и животные только для того и живут, чтобы делать друг другу зло. Будем же делать зло. Мы одиноки в этом обществе, которое нас отталкивает и презирает. Оно объявило нам войну, будем же воевать без сожаления и страха. Мы только отплачиваем той же монетой. Когда будем богаты, будем любимы и уважаемы всеми, нас не спросят, откуда у нас богатство и не запачканы ли наши руки в крови. Помни, сестрица! Золото смывает все; могущество оправдывает все.
-- Я вижу, Жак, что ты все тот же верный друг, на которого я могу рассчитывать в данную минуту.
-- О да, и днем, и ночью, и везде! К тому же, -- прибавил он, смеясь, -- я кровожаден, когда голоден, и в ту же минуту, если бы у меня не было денег, я продал бы душу сатане за одну простую котлету... Лишь бы побольше!
-- Это полезно знать! -- сказала она, пригрозив ему пальцем. -- Вот признание, которым я сумею вовремя воспользоваться.
-- О чем ты говоришь?
-- Но... о том, что ты сейчас сказал.
-- О, я несчастный!.. -- вскричал он комическим тоном. -- Я выдал самую громадную тайну; вот что значит не есть сорок восемь часов; голову совсем потеряешь. Да послужит тебе это уроком, Диана, чтобы ты не задумала когда-нибудь уморить меня голодом. Чтобы я был вполне надежен, я должен хорошо поесть.
-- Ты очень мил, Жак; умеешь смеяться и шутить в самых затруднительных обстоятельствах. За это я тебя в самом деле очень люблю мой милый брат!
-- А я-то? Не составляем ли мы вдвоем всю нашу семью?
-- Это правда и очень выгодно для нас обоих.
-- Да, потому что части наши будут больше, когда придется делить состояние.
-- Э! Да ты ничего не забываешь.
-- Нужно все помнить, Диана; это лучшее средство не дать себя обмануть. Правда твоя!
В эту минуту в комнату торжественно вошел Лабрюйер и громко доложил, что кушать подано.
Граф подал руку сестре, и они вошли в столовую в самом приятном настроении.
Ужин длился довольно долго.
Девушка ела немного, зато граф уплетал за троих и, казалось, никак не мог наполнить свой пустой желудок; если бы сестра не заставила его встать из-за стола, он остался бы до утра.
Но у Дианы были свои планы, которых она не теряла из виду.
-- Ну, -- сказал он, вставая и выпрямляясь, -- теперь я себя чувствую гораздо лучше. Как странно, что немного пищи совсем изменяет мироощущение человека! Нужно испытать это на себе, чтобы понять.
Войдя в комнату сестры, он расположился в мягком кресле, как человек, намеревающийся отдохнуть.
Девушка искоса следила за всеми его движениями, но не сделала никакого замечания.
-- Вот так! -- объявил он, устроившись в кресле и вздыхая. -- Пусть молния теперь убьет кого хочет, я пальцем не пошевелю для его спасения.
-- Жак, -- произнесла, смеясь, Диана, -- оглянись на часы.
-- Ах, мне так хорошо! Видишь ли, Диана, я, как змей; после еды мне нужно спокойно посидеть; я, знаешь ли, так хорошо поел, что нуждаюсь в отдыхе.
-- Не будем шутить, Жак; я говорю очень серьезно.
-- Ах, Боже мой! Не укусил ли тебя тарантул, моя бедная сестра?.. Не думаю я, чтобы ты хотела меня заставить встать раньше, чем через три или четыре часа. Если бы ты знала, как мне хорошо тут сидеть!
-- У тебя ли еще Крез? -- спросила девушка, не обращая на его слова никакого внимания.
-- Крез, моя лошадь?
-- Да.
-- Ах! Бедное животное, мы уже давно его съели.
-- Съели?
-- Увы! Да, и с седлом. Чем же я мог бы кормить беднягу? У меня ведь не хватало и для себя самого.
-- Это правда! -- засмеялась Диана. -- Ну, ты купишь себе другую лошадь, вот и все.
-- Благодарю тебя, Диана. Вот это мило с твоей стороны; будь спокойна, есть одна лошадь, за которой я уже давно слежу. Завтра моим первым делом будет пойти ее купить.
-- Нет, не завтра, -- возразила сестра.
-- Но ты понимаешь, если я опоздаю...
-- Теперь не больше двух часов...
-- О! Это все равно...
-- Иди же и купи ее сейчас...
-- Что? Что такое? -- вскричал он, вскакивая с места. -- Что ты говоришь? Пожалуйста, не шути...
-- Ты знаешь, Жак, что я никогда не шучу, когда дело идет о серьезных вещах, -- сухо отвечала девушка.
-- Ого! -- воскликнул он, широко открывая глаза. -- Значит, мы опять дошли до серьезных дел?
-- Увы! Да, мой бедный Жак! Ты думаешь, что люди, которых ты знаешь и которые снабдили нас деньгами, сделали это из одного внимания и расположения к нам?
-- О! Я никогда этого не думал, Боже сохрани!
-- Так чему же удивляться? Ведь ты знаешь так же хорошо, как и я, что мы всегда должны быть готовы?
-- Увы! Да! И так ты думаешь?
-- Что ты должен торопиться ехать...
-- Но куда же, Боже мой?
-- О, будь спокоен, я пошлю тебя недалеко!
-- Но все-таки нужно ехать?
-- Разумеется.
-- Куда же?
-- В Сен-Жермен. Слушай хорошенько, брат, потому что, повторяю тебе, дело очень серьезно.
-- Хорошо, хорошо, не нужно предисловий, признаюсь, они меня очень пугают.
-- Изволь, я скажу коротко. Весьма важно, чтобы отец Жозеф получил письмо, которое я напишу до пяти часов. Это письмо будет заключать в себе важную государственную тайну. Не забудь, что, исполнив это поручение, ты можешь получить богатство.
-- Ладно! -- произнес он недовольным тоном. -- Сколько раз бегаешь за богатством, а его все не поймать.
-- Этот раз верь тому, что я говорю, Жак; от тебя будет зависеть его схватить.
-- Хорошо, увидим.
-- Иди купи лошадь и, главное, возвращайся скорее.
-- Ты больше ничего не имеешь мне сказать?
-- Нет. Я напишу письмо, пока тебя не будет дома.
-- Увы! Мне было так хорошо.
Он встал, взял свой плащ и вышел, но сейчас же вернулся.
-- Мне вспомнилось, -- сказал он, -- ведь чтобы купить лошадь, нужны деньги.
-- Разумеется.
-- А у меня их нет.
-- Это правда, я и забыла, прости меня, добрый Жак. Боже мой! Как я рассеянна!
Открыв шкатулку, она достала сверток золотых и подала брату.
-- Вот, возьми.
-- Что это?
-- Двойные пистоли.
-- Сколько?
-- Сто.
-- О! Тогда...
Он горделиво вышел, напевая вполголоса куплет какой-то гривуазной песенки.
Двадцать минут спустя граф де Сент-Ирем входил, высоко подняв голову и звеня шпорами, в дом Дубль-Эпе.
Хозяин очень кстати был дома.
-- Эй ты! -- крикнул граф, обращаясь к слуге. -- Иди скажи хозяину, что граф де Сент-Ирем оказывает ему честь своим посещением.
Слуга почтительно поклонился и исчез. Почти в ту же секунду явился Дубль-Эпе.
-- Друг мой, -- обратился к нему граф, -- мне говорили, что у вас есть продажная лошадь, серая в яблоках, принадлежащая одному дворянину, имени которого я не припомню.
-- Да, есть, господин граф... Султан, испанский жеребец трех лет, желаете вы его видеть?
-- Я его знаю, мне хотелось только спросить...
-- К вашим услугам, ваше сиятельство. Не угодно ли вам попробовать славного испанского вина?
-- Ничего не имею против, мой милый. Дела делаются глаже и лучше, когда их поливают. Только я должен сознаться, что предпочитаю португальские вина.
-- У меня есть и португальские, ваше сиятельство; в том числе херес де ла фронтера, который я был бы счастлив вам предложить как знатоку; я уверен, что вы останетесь им довольны.
-- Вот как! Херес -- отличное вино. Посмотрим его, попробуем!
Дубль-Эпе подал знак; слуга побежал и через минуту вернулся с тремя запыленными бутылками и двумя хрустальными стаканами, поставил все это на стол и вышел из комнаты.
Хозяин и посетитель уселись за стол друг против друга.
-- Гм! Прекрасное вино, мэтр Дубль-Эпе! Я всегда говорил, что у вас лучшее вино во всем Париже.
-- О! Ваше сиятельство льстите мне...
-- Нет, черт возьми! Я говорю истинную правду. Ну, поговорим теперь о нашем испанском жеребце. Во-первых, хороший ли он скакун? Предупреждаю вас, что мне нужен именно такой. Понимаете?
-- Отлично понимаю, ваше сиятельство. Я продаю эту лошадь с полным ручательством.
-- О! Это отлично, честное слово!
-- Мы знаем, с кем иметь дело, ваше сиятельство!
-- Очень хорошо. За ваше здоровье!
-- И за ваше, господин граф. Итак, вам нужен хороший, надежный скакун. Я думаю, именно моя лошадь подходит к вашим условиям. Она пробежит не менее пяти лье в час и может скакать шесть часов без малейшего признака испарины.
-- Ах, знаете, вы говорите мне прелестную вещь! Удивительно, как в этих бутылках мало вина!
-- О, граф! Их можно сейчас же заменить другими.
И он откупорил другую бутылку.
-- Ваша лошадь мне нравится все больше и больше; если только сойдемся в цене, я ее покупаю. Но предупреждаю вас, я ее испытаю через какой-нибудь час; мне как раз нужно попасть скорее в Сен-Жермен, чтобы быть там до пяти часов.
-- А! -- заметил Дубль-Эпе, нахмурив брови. -- Но вы совсем не пьете, господин граф.
-- Ваше вино превосходно, но оно слишком горячит.
-- Это правда, но вам, я думаю, не в диковинку крепкие вина?
-- Да, могу согласиться.
-- Итак, вы едете в Сен-Жермен?
-- Да, -- сказал де Сент-Ирем, закручивая усы, -- я очень хорошо принят при дворе; у меня есть очень важное послание к монсеньору епископу Люсонскому.
-- Вы должны торопиться?
-- Да, дело очень спешное.
-- В таком случае, граф, возьмите мою лошадь, я отдам ее вам за сто двадцать пистолей; вы знаете, разумеется, что лошади привыкают к известным седлам и мундштукам; я вам отдам ее со всеми принадлежностями за сто шестьдесят пистолей. Согласны?
-- Я не люблю торговаться, соглашайтесь за сто пятьдесят, и дело в шляпе.
-- У меня не хватает смелости вам отказать; идет за сто пятьдесят, но за наличные.
-- Parbleu! Я иначе и не покупаю.
-- Пока будут седлать лошадь, мы допьем эту бутылку вина, которое вам, видимо, очень нравится. С вашего позволения, пойду распорядиться.
-- Хорошо, а я пока отсчитаю деньги.
-- И отлично.
Дубль-Эпе вышел из комнаты.
Отдав приказ седлать лошадь, он вошел в свой маленький стеклянный кабинет, живо написал несколько слов на листе бумаги, сложил его и постучал в стену.
В ту же минуту перед ним очутился какой-то человек.
Дубль-Эпе отдал ему записку.
-- Неси сейчас же капитану Ватану. Ты найдешь его на Тиктонской улице, в гостинице "Единорог", с графом дю Люком и Клер-де-Люнем. Беги, Бонкорбо, даю тебе десять минут.
-- Будет исполнено, -- отвечал тот и вышел. Дубль-Эпе вернулся к графу де Сент-Ирему.
-- Лошадь оседлана, ваше сиятельство, -- доложил он.
-- Пистоли отсчитаны.
-- Последний стакан? Вы поблагодарите меня за сегодняшнюю покупку.
Через четверть часа Жак, получив от сестры письмо и подробные инструкции, скакал в Сен-Жермен.
Султан был действительно великолепным животным.
Дубль-Эпе вовсе не преувеличивал его достоинства. Жак мог за час доехать на нем до Сен-Жермена.
К несчастью, в полумиле от Парижа с обеих сторон дороги раздалось по выстрелу; граф упал с лошади, как пораженный молнией.
В то же время два человека бросились на него, отняли врученное ему сестрой письмо и деньги, лежавшие в кармане, и собирались просто-напросто зарезать его, как вдруг вдали послышался топот скачущей лошади; бандиты бросили жертву.
Скакавший всадник был Магом.
Диана де Сент-Ирем, по предчувствию ли или сомневаясь, что брат удачно выполнит поручение, так как он, видимо, был очень разгорячен вином, вслед за его отъездом послала к отцу Жозефу Магома с таким же письмом, как и то, которое поручила брату.
Увидев лежавшего де Сент-Ирема, Магом поспешно соскочил с лошади.
Граф еще не умер, но был близок к тому.
Слуга бережно приподнял раненого, положил на лошадь и шагом довез до ближайшей гостиницы.
Вручив хозяину десяток пистолей, обеспечивавших хороший уход за раненым, он велел послать за доктором и, обещав вернуться часа через два, спустился в конюшню, сел на султана и вскачь понесся в Сен-Жермен.
Чтобы преданный Магом поступил так, данное ему поручение должно было быть очень серьезно и важно.