В продолжение всего пути от Воладеро до Сожженных лесов оба всадника не сказали друг другу ни одного слова.
Валентин снова возвратился к письму донны Розарио, стараясь припомнить его содержание.
Искатель следов был вполне уверен, что оно было написано молодой девушкой под диктовку начальника Сожженных лесов и что ни одна в нем фраза не выражала настоящей ее мысли.
Это письмо, по его мнению, было ничего более как ловушка.
Охотник усиленно напрягал свой ум, стараясь открыть причины, побудившие капитана Грифитса прибегнуть к подобному средству для достижения какой-то скрытой цели.
Иногда он готов был поверить, что донна Розарио писала это послание без посторонней помощи, и тогда поступок капитана Грифитса представлялся в его глазах действительно честным и великодушным
Но вдруг он подымал голову и восклицал:
-- Это невозможно! Этот человек хитрит, он пробует поймать меня на удочку! Похититель донны Долорес де Кастелар, авантюрист, который решается вести постыдный торг с этим мерзавцем капитаном Кильдом и покупать у него несчастных молодых девушек с целью продать их потом мормонам, -- такой человек не может быть честным. Он хочет меня провести, он хитрит, но для чего?
И он снова погрузился в размышления.
И действительно, все перечтенные охотником поступки капитана Джона Грифитса падали черным пятном на его репутацию.
Уж одно похищение донны Долорес возмущало его до глубины души.
Коммерческие сношения начальника Сожженных лесов с капитаном Кильдом, имеющие целью доставлять мормонам несчастных молодых девушек, силой отнятых у их родителей, внушали отвращение честной натуре Искателя следов, в его глазах человек, так цинически производивший, в виду всех, эту постыдную торговлю, не мог быть способен на доброе дело.
Но несмотря на то, что он сознавал всю низость подобного поведения, что он инстинктивно чувствовал, что под этой маской кроется что-то темное, таинственное, чего ему никак не удавалось разгадать, -- сомнение невольно вкрадывалось мало-помалу в его душу.
-- Кто знает? -- говорил он, -- но теперь все разъяснится!
Теперь он уже не рассуждал утвердительно, он сомневался, он готов был даже выслушать оправдание капитана, быть может, в глубине своего сердца он искренно желал найти его невинным.
У Валентина Гиллуа была прежде всего честная натура, прямой и благородный характер, и он, как и все люди, обладающие подобными качествами, старался во всем отыскать свои хорошие стороны.
Между тем Пелон вовсе не предавался подобным размышлениям, он весело скакал рядом с Валентином, гордый и счастливый тем, что так удачно исполнил поручение своей госпожи, и заранее радовался тому, что посещение охотника доставит донне Розарио большое удовольствие.
Было уже около трех часов пополудни, когда всадники достигли лагеря.
Часовые допустили их приблизиться почти до самого подножья ретраншиментов.
Пелона тотчас же узнали.
-- А, это вы! -- сказал один из часовых.
-- Да, мистер Корник, -- отвечал молодой человек, -- я желал бы войти.
-- Я не вижу в этом никаких затруднений, но кто это еще с вами?
Молодой человек приблизился, чтобы ответить. Валентин остановил его.
-- Молодая дама, которой вы оказали большую услугу, просила меня через этого молодого человека посетить ее, могу ли я теперь быть принят?
-- Отчего же нет! -- отвечал старый авантюрист, -- этой даме предоставлено полное право распоряжаться своими действиями по своему усмотрению и принимать кого ей угодно.
Позвольте мне только предупредить об этом лейтенанта, для соблюдения формальности; тогда я отопру вам барьер, и вы можете свободно пройти к этой даме. Попроси лейтенанта Маркотета прийти сюда на минуту, -- продолжал он, обращаясь к своему товарищу.
Лейтенант Маркотет был недалеко и через пять минут подошел к барьеру.
Старый Корник в нескольких словах объяснил ему, в чем было дело.
-- А, хорошо! -- сказал лейтенант, -- отоприте барьер и впустите этих двух господ.
Валентин и Пелон въехали в лагерь.
Лейтенант, почтительно поклонившись охотнику, сказал ему:
-- Вы желаете, милостивый государь, видеть донну Розарио де Пребуа-Крансе?
-- Да, милостивый государь, -- сказал Валентин, отвечая на поклон, -- если это возможно?
-- Как если это возможно? Напротив, ничего нет легче! Идите за этим молодым человеком, который, как мне кажется, оказал большую услугу этой даме; он проведет вас прямо к ней.
-- Благодарю вас, милостивый государь.
-- Очень рад, что имел возможность удовлетворить вашу просьбу, милостивый государь.
Они оба вежливо раскланялись, и лейтенант удалился, между тем как Валентин последовал за Пелоном.
Проходя во всю длину лагеря к хижине, где помещалась донна Розарио, Валентин удивлялся порядку, дисциплине и в особенности опрятности, царствовавшей во всем лагере Сожженных лесов.
Он не был похож на стоянку бандитов или стан авантюристов -- это был лагерь настоящих солдат, усердно выполняющих свои воинские обязанности.
Все это возбудило в Искателе следов удивление, смешанное с удовольствием.
"Он не ожидал меня, -- подумал Валентин. -- Я начинаю сомневаться в том, что он расставляет мне сети; видно по всему, что это настоящие солдаты; да и справедливо ли все то, что говорят о союзниках Красной реки? Однако надо подождать, не следует торопиться с решением подобных вопросов".
Пелон пошел предупредить свою госпожу о прибытии охотника.
Когда Валентин остановился перед хижиной, он увидел донну Розарио, ожидающую его на пороге.
Бледный, растроганный, он поспешил к ней навстречу.
Молодая девушка была живой портрет своей матери.
Увидев ее, Валентин почувствовал какую-то жгучую боль в сердце; ему показалось, что он видит ту самую Розарио, которую так любил некогда и которую так любит еще и до сих пор; перед ним стояла она все так же молода и прекрасна, как была в ту минуту, когда он последний раз ее видел.
-- Розарио! -- вскрикнул он взволнованным, разбитым голосом, -- наконец я нашел вас, дорогое дитя мое!
-- Валентин, мой второй отец, мой единственный друг! Это вы, вы здесь, о Боже! Боже!
И она почти без чувств упала в его объятия.
Охотник отнес ее, как ребенка, во внутренность хижины.
-- Успокойтесь, ради самого Бога! -- воскликнул он, -- вы меня пугаете.
-- Не беспокойтесь, это радость, это счастье, -- отвечала она, улыбаясь сквозь слезы, -- я так много страдала со смерти моего отца и моей матери.
-- Бедное дитя! -- сказал Валентин с глубоким чувством.
-- Хорошо, что от радости не умирают, а то я непременно бы умерла в ту минуту, когда вы так живо напомнили мне отца моего.
-- Называйте меня вашим отцом, дорогая моя Розарио, -- отвечал Валентин, целуя ее в голову, -- я хочу заменить вам отца; конечно, я не могу возвратить вам все то, что вы потеряли, -- прибавил он, вытирая слезы, струившиеся по его щекам, -- но я твердо уверен в том, что Бог поможет мне обеспечить ваше счастье, бедное дитя мое!
-- О, вы слишком добры, чтобы не любить вас! Увидав вас издали, я тотчас же узнала доброго друга бедного отца моего.
-- Но ведь вы никогда меня не видели, дорогая моя.
-- Я часто представляла вас в своем уме и не ошиблась; кроме того, как только мы с братом подросли настолько, что могли понимать, наш отец часто подводил нас к вашему портрету, с которым вы имеете поразительное сходство, и говорил нам растроганным голосом: это портрет моего брата, человека, которого я люблю больше всего на свете, которому ваша мать и я обязаны своим счастьем; любите и помните его, дети! По воле Провидения мы разошлись в разные стороны, но когда меня не станет, он возвратится, и вы встретите в нем отца, так же нежно любящего вас, как тот, которого вы потеряли.
-- Он говорил вам это? -- спросил дрожащим голосом Валентин.
Давно сдерживаемые слезы блеснули на его глазах, и он зарыдал.
Давно уж он не был так сильно взволнован; его сильная, закаленная в беспрерывной борьбе с опасностями и лишениями натура не выдержала; его мужество изнемогало под гнетом тяжелого воспоминания о давно минувшем счастье; после стольких лет немых страданий и сосредоточенности в самом себе его затаенные чувства пробудились с новой силой, и он плакал как ребенок.
-- Да, -- отвечала донна Розарио, растроганная его страданиями, -- он говорил нам это каждый день, а мать наша повторяла нам после его слова, так что мы, вырастая, все более и более любили вас; когда же несчастье постигло нас, мы с братом в минуты страшного отчаяния, бедные сироты, оставленные всеми, говорили друг другу: не будем падать духом, если жив еще Валентин, наш второй отец, если Бог нам сохранил его, он спасет нас!
-- Это правда? Вы говорили это? -- воскликнул Искатель следов с воодушевлением, -- так вы надеялись на меня?
-- Да, иначе я не обратилась бы к вам теперь.
-- Это правда, но действительно ли вы, Розарио, свободны здесь, в этом лагере?
-- Да, отец мой, я здесь совершенно свободна и окружена самым почтительным вниманием, -- отвечала молодая девушка совершенно спокойно. -- Капитан Грифитс поступил со мною, как поступил бы каждый честный человек; без него я бы погибла.
-- Все ли то справедливо, о чем вы мне писали?
-- Все. У меня нет никаких причин на что-нибудь пожаловаться. В письме своем, сколько мне помнится, я старалась только выразить всю мою признательность к этому честному человеку, который, не зная меня, не задумался подать мне помощь и вырвать из рук бандитов, которые готовы были увлечь меня.
-- Хорошо, дитя мое, если все это так, то я отблагодарю капитана Грифитса, и поверьте мне, что он останется доволен услугой, которой я отплачу ему за ваше спасение.
-- Благодарю, но вы мне ничего не сказали о моем брате. Вероятно, его нет при вас?
-- Нет, дитя мое, -- печально ответил Валентин, -- но я надеюсь скоро получить о нем известия.
-- Бедный Луи! -- сказала молодая девушка голосом, в котором слышались слезы, -- что с ним сталось!
-- Успокойтесь, дитя мое, быть может, скоро и он также будет в безопасности.
-- Вы так думаете? -- быстро спросила донна Розарио.
-- Я имею основания предполагать это, моя милая.
-- Какие?
-- Есть два человека, которые хлопочут о вашем освобождении: я, исключительно посвятивший себя этому, другой...
-- Кто другой? -- прервала она его с нетерпением.
-- Старый друг вашего семейства, родственник вашей матери, который видел вас еще в детстве, вас и вашего брата, и который вас любит...
-- Дон Грегорио Перальта! -- радостно воскликнула молодая девушка.
-- Да, вы угадали, мое милое дитя.
-- Нет, -- отвечала она с очаровательным движением головы, -- мне подсказало мое сердце. О, если он взял на себя труд отыскать моего брата, то он найдет его, я в этом уверена.
-- И я также, потому что он безгранично вам предан.
-- О да! Он всегда любил нас, ведь это он уведомил вас о постигшем нас несчастии, не правда ли?
-- Да, дитя мое, это он.
-- А я сомневалась в этом! -- воскликнула вдруг она. -- О, отец мой! Я думаю, что с этой минуты я становлюсь счастливой.
-- Я употреблю все усилия, чтобы вы не ошиблись, дитя мое. А теперь, милая Розарио, когда мы оба сделались немного хладнокровнее, поговорим о вещах более серьезных.
-- Говорите, мой добрый отец, мой дорогой Валентин, я вас слушаю, как самая покорная дочь. Если мой другой отец и моя добрая мать видят нас с неба и следят за своей дочерью, то они должно быть очень счастливы тем, что видят нас наконец вместе; они знают, что я ограждена теперь от всевозможных бедствий.
-- Да, дитя мое, они очень счастливы, потому что от них ничто не скрыто; они все читают в сердцах наших. Но ваше место, дорогое дитя мое, не здесь, среди этих солдат, где угрожают вам всевозможные опасности.
-- Это правда.
-- Согласны ли вы оставить этот лагерь и последовать за мною?
-- Если вы находите это нужным, то я сейчас же готова ехать с вами.
-- Но я хотел бы знать ваше желание.
-- О, это мое единственное желание! Я приняла покровительство этого честного и учтивого человека, но теперь, когда вы за мною приехали, когда вы здесь, я должна и я хочу отправиться вместе с вами -- разве вы не принадлежите к нашему семейству?
-- К несчастью, нет, бедное дитя.
-- Но вы позволите мне, не правда ли, взять с собою эту молодую девушку, моего друга, которая мне очень преданна?
-- О, я не оставлю вас, госпожа! -- воскликнула Гарриэта Дюмбар, целуя ее руки, -- разве я не поклялась вечно оставаться с вами?
-- Не беспокойтесь, mademoisell, -- сказал Валентин с улыбкой, -- друзья моей дочери -- мои друзья; вы и Пелон будете сопровождать донну Розарио.
-- Слава Богу! -- воскликнула Гарриэта Дюмбар, радостно всплеснув руками. -- Я знала, что ваш названый отец согласится оставить меня при вас.
-- Успокойся же, милая моя, -- сказала донна Розарио, обнимая молодую девушку.
-- Дорогое дитя мое, -- сказал Валентин, -- приготовьтесь же к отъезду, между тем как я отправлюсь поблагодарить капитана Грифитса за оказанную вам услугу.
-- Мне кажется, что я, со своей стороны, могу поблагодарить его и после, перед отъездом, не правда ли? Это будет и удобно и прилично для меня.
-- Конечно, вы должны это сделать, но поспешите, дитя мое.
-- Хорошо! Но разве вы уйдете, не обняв меня?
-- О, извините, извините, дитя мое! -- воскликнул Валентин, заключая ее в свои объятия.
Он вышел.
-- Как она похожа на свою мать, -- прошептал Искатель следов. -- То, что она называет меня отцом, какою-то болью отзывается в моем сердце.
Он подошел к Пелону, который, вычистив лошадей, на которых они приехали, хлопотал о том, чтобы накормить их.
Валентин спросил его, где квартира капитана.
-- Не знаю, где он теперь, -- отвечал Пелон, -- но вот идет лейтенант Маркотет, он проводит вас.
-- Благодарю, -- сказал Валентин.
И он подошел к лейтенанту, который с сигарой во рту обходил лагерь.
Увидев Искателя следов, Маркотет пошел к нему навстречу и почтительно раскланялся.
-- Чем могу служить вам, милостивый государь? -- спросил он.
-- Я желал бы, милостивый государь, видеть капитана Грифитса, -- отвечал Валентин, в свою очередь раскланиваясь, -- но не знаю, где могу найти его.
-- Вы желаете знать, где его квартира?
-- Да, милостивый государь, и, во-вторых -- может ли он меня принять?
-- Ничего нет легче, как ответить вам на оба вопроса: не угодно ли вам следовать за мною.
Они оба прошли вкось через весь лагерь и через пять или десять минут остановились перед небольшим домиком, стоявшим отдельно от прочих хижин лагеря, у дверей которого стоял вооруженный охранник.
-- Вот, милостивый государь, квартира капитана, -- сказал лейтенант. -- Не угодно ли вам подождать одну секунду, пока я доложу о вас капитану?
Валентин молча поклонился.
-- Войдите, милостивый государь, если желаете, -- сказал Маркотет, снова показываясь на пороге, -- капитан к вашим услугам.
-- Благодарю вас, милостивый государь, -- отвечал Валентин и вошел в комнату.
Капитан был один; он лежал во всю длину свою на огромной карте гор Рошез, на которой накалывал некоторые пункты булавками с разноцветными головками.
Увидев охотника, он тотчас же встал и вежливо приветствовал его.
Эти два человека в первый раз встречались лицом к лицу.
Одного пристального взгляда было для них обоих достаточно, чтобы оценить друг друга.
Оставшиеся еще у Валентина подозрения относительно поведения капитана исчезли в первую же минуту.
Джон Грифитс, со своей стороны, при виде этой честной открытой физиономии почувствовал невольное уважение к человеку, которого боготворили все обитатели пустыни.
Охотник поклонился и взял стул, предложенный ему капитаном.
-- С кем имею честь говорить? -- спросил капитан, садясь на свое место.
-- Я тот, -- отвечал охотник, -- за которым посылала сегодня утром нарочного дама, которую вы так великодушно спасли.
-- Значит, вы Валентин Гиллуа? -- воскликнул капитан с волнением. -- А, милостивый государь, я очень счастлив, что вижу вас у себя.
-- Да, капитан, я действительно Валентин Гиллуа, но как вы могли это знать?
-- Совершенно просто, милостивый государь: сегодня утром эта дама пригласила меня посетить ее и, сказав, что вы ее названый отец, просила отправить к вам ее письмо.
-- И вы были так добры, что тотчас же исполнили ее просьбу.
-- Мог ли я отказать ей, милостивый государь? Эта дама согласилась воспользоваться моим гостеприимством и уж этим одним поставила меня в совершенную от нее зависимость.
-- Вас не оскорбит, капитан, то, что эта дама сегодня же оставит ваш лагерь и отправится со мною?
-- Меня оскорбит? Какое же я имею право, милостивый государь, обижаться этим? Разве вы не названый отец этой дамы?
-- Да, капитан.
-- Ну, а следовательно, вы опекун ее и настоящий покровитель; этого права никто не может у вас оспаривать, ее место возле вас, милостивый государь, и я уверяю вас, что буду очень рад видеть ее под вашим могущественным покровительством.
После этого разговор у них не клеился; оба держали себя как-то принужденно.
Наконец, Валентин первый прервал это неловкое молчание.
-- Желаете ли вы, капитан, -- сказал он, -- поговорить со мною откровенно, как могут говорить между собою два честных человека?
-- Я не желал бы ничего лучше, милостивый государь, -- отвечал капитан, в глазах которого сверкнула молния.
-- Я начну, -- продолжал Валентин, -- но прежде всего прошу вас не оскорбляться тем, что я вам буду говорить.
-- Разве мы не условились быть откровенными друг с другом? -- отвечал капитан. -- Говорите, милостивый государь, я вас слушаю.
-- Благодарю вас, капитан, будьте уверены, что я не стану злоупотреблять нашим договором. Около трех месяцев тому назад, когда я был в горах Рошез, я слышал о вас много...
-- Худого? -- подсказал капитан, -- не правда ли, милостивый государь?
-- Признаюсь, мне рассказали две истории, которые внушили мне к вам отвращение; вы видите, как я откровенен.
-- Да, милостивый государь, и хорошо делаете; какие же это истории?
-- Одну из них я слышал от той самой девушки, которую, как говорят, вы насильно увезли от ее родителей с целью сделать своей любовницей или, еще хуже, уступить ее мормонам...
-- О, это низкая клевета! -- прервал его молодой человек. -- Не скрою от вас, что я действительно увез эту девушку; правда, это была большая ошибка, это бесчестный поступок, я с этим согласен; но я любил ее, милостивый государь, страсть ослепила меня, я был сумасшедший! Я вовсе не хотел сделать эту девушку своей возлюбленной и тем менее уступить мормонам, я хотел жениться на ней, если бы мне удалось заслужить ее любовь; вот что справедливо, милостивый государь, остальное все чистейшая ложь. Я не имею ни малейшего желания прикрывать дурные стороны этого дела, а также извинять свой, далеко не похвальный, поступок, но я надеюсь загладить свою вину. В продолжение всего времени, как эта девушка находилась в моем лагере, мне не приходила в голову даже мысль воспользоваться ее положением; напротив, она была здесь окружена всевозможным вниманием и уважением.
-- Все это совершенно справедливо, милостивый государь; донна Долорес де Кастелар повторяла мне несколько раз то же самое, после того как я помог ей убежать из вашего лагеря, и говорила, что она вовсе не чувствует к вам ненависти, что она даже сожалеет о вас и почти извиняет; ее последнее слово, когда она расставалась со мною, чтобы возвратиться в Мексику, под защитой своего жениха, было: я совершенно уверена, что капитан Грифитс честный человек, но он с ума сходит от любви ко мне; когда он будет в состоянии хладнокровно обдумать свои действия, то он прежде всего пожалеет о том, что решился в порыве страсти на отвратительный поступок со мною.
-- О, она была права, говоря это, -- сказал капитан взволнованным голосом, -- я уже давно раскаялся в том, что сделал.
-- Если так, то первый ваш поступок в моих глазах извинителен, так как вы, совершая его, не имели дурной цели.
-- Но что же вам еще говорили обо мне? Даю вам слово, милостивый государь, что я не знаю, какая это может быть вторая история; говорите, пожалуйста!
-- Эта вторая история, милостивый государь, далеко серьезнее первой, но я начинаю думать, что вас оклеветали; впрочем, я боюсь, что, во всяком случае, одно слово правды может вас сильно огорчить.
-- Вы меня пугаете, милостивый государь; говорите, ради Бога, скорее!
-- Говорят, милостивый государь, что вы имеете некоторые сношения с одним гнусным бандитом пустыни, относительно торговли белыми женщинами, которых будто бы вы доставляете, в компании с ним, мормонам.
-- Значит, вас уверили, что я сообщник этого мерзавца Кильда?
-- Да, милостивый государь.
Молодой офицер разразился громким, неудержимым смехом; он хохотал так чистосердечно, что Валентин Гиллуа окончательно сбился в своих предположениях.
-- Ради Бога, простите мне, милостивый государь, это нарушение приличий, -- сказал капитан, когда его припадок смеха прекратился, -- но это обвинение до того нелепо, что я не мог выдержать.
-- Как нелепо? -- спросил с удивлением Валентин.
-- Знаете ли вы, милостивый государь, настоящего Кильда, или мнимого?
-- Но... я думаю, милостивый государь...
-- Итак, вы знаете, что это отъявленный мошенник, который убил настоящего Кильда, чтобы занять его место.
-- Я знаю, что это бандит, которого настоящее имя...
-- Гарри Браун, не правда ли?
-- Да, Гарри Браун.
Капитан отпер один из ящиков своего письменного стола, вынул оттуда бумагу и, развернув ее, передал охотнику.
-- Читайте, -- сказал он.
Валентин начал читать.
-- Прочтите со вниманием эти три письма, -- добавил капитан.
Прочитав все три письма, Валентин возвратил их Грифитсу и, поклонившись, протянул ему руку.
-- Извините, -- сказал он, -- я не знал, что это так.
-- Но теперь вы знаете, не правда ли?
-- Я знаю, милостивый государь, что вы благородный, честный человек; я знаю, что вы спасли жизнь моей названой дочери, которую я люблю больше всего на свете; я предлагаю вам свою дружбу и буду очень счастлив, если вы согласитесь принять ее.
-- От всей души, милостивый государь! -- воскликнул молодой человек с увлечением.
-- Теперь вы можете вполне рассчитывать на меня, как я буду рассчитывать на вас.
Они пожали друг другу руки.
Все уж было высказано между этими двумя сильными и благородными натурами, и договор был заключен.
-- Я вас заставил много страдать, -- заметил Валентин после минутного молчания.
-- Это правда, милостивый государь, но вы так щедро вознаградили меня, что радость заставляет меня забыть страдание.
-- Теперь позвольте мне проститься с вами. Ночь наступает, между тем как со мною отправляется дочь моя и ее камеристка.
-- Не лучше ли вам, милостивый государь, переночевать у меня? Завтра же на рассвете вы можете отправиться.
Валентин на минуту задумался.
-- Нет, -- сказал он, -- это невозможно, потому что я обещал друзьям моим возвратиться сегодня. Они не будут знать, где я, и будут беспокоиться; я должен сегодня ехать.
-- Не стану настаивать, милостивый государь, но я не отпущу вас одного ночью, а главное, с двумя женщинами; в настоящее время бандиты наводняют наши окрестности; кроме того, капитан Кильд, наверно, следит теперь за каждым вашим шагом и непременно поспешит воспользоваться случаем, который, согласитесь, будет для него как нельзя более кстати.
-- Вы правы; если бы я был один, для меня бы все это не составляло большого затруднения, но так как со мною две женщины, то проехать это пространство не совсем безопасно; но что же делать?
-- Это очень просто: я дам вам конвой, под прикрытием которого вы смело можете отправиться, куда вам угодно.
-- Благодарю вас, и так как я не могу у вас долее оставаться, то отчего бы вам не посетить меня? Мы будем беседовать все время не только в дороге, но и в продолжение всей ночи о ваших делах, которые теперь меня очень интересуют и которые, кажется, не совсем в порядке; я сознаюсь, что во многом виноват я. Не превосходная ли это мысль, как вы думаете, капитан?
-- Я с удовольствием принимаю ваше приглашение, милостивый государь, и сам провожу вас сегодня.
-- Прекрасно, это будет очень кстати.
-- Через несколько минут мы можем отправиться. Лакур!
На пороге показался слуга капитана.
-- Попросите ко мне капитана Джемса Форстера и лейтенанта Маркотета. Потом оседлайте двух смирных лошадей для дам, а для меня -- моего вороного Султана. Ступайте и поспешите!
Слуга вышел.
Несколько минут спустя в комнату вошли капитан Джемс Форстер и лейтенант Маркотет.
-- Дорогой мой Джемс, -- сказал капитан, -- имею честь представить вам господина Валентина Гиллуа.
-- Искатель следов, -- отвечал капитан Форстер, вежливо раскланиваясь. -- Я много слышал о вас, милостивый государь, и буду очень рад познакомиться.
-- Господин Валентин Гиллуа, позвольте мне представить вам моего второго капитана, Джемса Форстера.
Валентин Гиллуа и Форстер раскланялись и пожали друг другу руки.
-- С лейтенантом моим вы, кажется, уже знакомы, -- сказал Грифитс.
-- Да, я имел удовольствие видеть господина лейтенанта, -- отвечал Валентин с улыбкой.
-- Распорядитесь, лейтенант, -- сказал Грифитс, обращаясь к Маркотету, -- чтобы двадцать отборных всадников собрались через четверть часа у ворот лагеря.
Маркотет поклонился и вышел.
-- Дорогой мой Джемс, -- сказал капитан, обращаясь к Форстеру, -- я отправлюсь проводить господина Валентина Гиллуа и возвращусь только завтра, а потому поручаю вам занять на эту ночь мое место в лагере.
-- Будьте покойны, Джон, -- отвечал капитан Форстер, -- все будет в порядке во время вашего отсутствия.
-- Я это знаю, мой друг, и заранее благодарю вас; кстати, позаботьтесь о наших мормонах, а также не забудьте послать разъезд, чтобы открыть сборное место Кильда и по возможности наблюдать за ним.
-- Хорошо, мой друг.
В это время вошел Пелон.
-- Сеньор, -- сказал он, обращаясь к Валентину Гиллуа, -- сеньора уже готова, лошади оседланы, и мулы навьючены.
-- Хорошо, -- отвечал Валентин, -- попросите сеньору подождать еще несколько минут.
Пелон поклонился и тотчас же вышел.
-- Дорогой мой Джемс, -- сказал капитан, -- пожалуйста, постарайтесь присмотреть за всем, а в особенности наблюдайте за краснокожими.
-- Будьте покойны, -- отвечал капитан Форстер, -- я не упущу из виду ни белых, ни красных. Положитесь на меня.
-- Вполне полагаюсь, -- отвечал капитан, выходя.
На дворе ожидала его лошадь, которую держал Лакур.
-- Итак, до завтра! -- сказал капитан своему другу, вскочив в седло.
-- До завтра! -- отвечал Форстер.
Валентин Гиллуа подошел к донне Розарио; молодую девушку начинало уже беспокоить такое долгое отсутствие ее названого отца, но при виде охотника она снова успокоилась.
Валентин объяснил ей в нескольких словах обо всем происшедшем и помог обеим девушкам сесть на лошадей.
Минут десять спустя они съехались у ворот лагеря с капитаном Грифитсом.
К семи часам вечера они прибыли в Воладеро; в дороге с ними ничего особенного не случилось.
Валентин Гиллуа был и удивлен, и обрадован, когда при входе в пещеру он был встречен старым другом своим, доном Грегорио Перальта.