Прошло десять дней.
Лагерь охотников находился теперь в живописной местности, называемой Прыжок Лося, на левом берегу реки Журдан.
Не далее как на ружейный выстрел от них расположился лагерем капитан Грифитс со своим отрядом.
На противоположной стороне реки раскинули свои палатки мормоны.
Эти десять дней ознаменовались многими событиями, которые мы сообщим читателю в нескольких словах.
Спустя несколько часов после отъезда Валентина Гиллуа из Воладеро дон Грегорио Перальта долго разговаривал о чем-то наедине с донной Розарио.
Разговор этот сильно расстроил молоденькую девушку, слезы градом катились по ее щекам, когда она слушала дона Грегорио, который тщетно старался утешить ее.
-- Я исполню волю отца моего, -- сказала она голосом, в котором слышалась глубокая печаль, -- но я не перенесу этого.
И она удалилась, пошатываясь, между тем как давно сдерживаемые рыдания вырвались из ее груди.
-- Хорошо ли я поступил? -- задумчиво проговорил дон Грегорио. -- Что, если, повинуясь последнему желанию отца своего, она будет несчастна?
В это время к нему подошел Курумилла.
-- Зачем Седая Голова заставил плакать Розовую Лилию? -- сказал он, положив руку на его плечо. -- Валентин будет очень огорчен печалью молодой девушки. Отчего мой брат не предоставил Искателю следов самому передать ей волю его молочного брата Луиса? Мой брат поступил необдуманно.
Дон Грегорио молча опустил голову; он начинал сознавать свою ошибку.
Вечером, перед заходом солнца, Бенито Рамирес возвратился в Воладеро с десятью солдатами отряда Сожженных лесов и с крепко связанным капитаном Кильдом, которого он успел поймать.
Бандит отчаянно защищался, но, наконец, должен был уступить далеко превосходившей его силе.
Дон Грегорио тотчас передал воинам отряда Сожженных лесов приказание их вождя.
Бенито Рамирес просил дона Грегорио позволить ему повидаться с донной Розарио.
Но молодая девушка, узнав о прибытии своего возлюбленного, сама поспешила к нему навстречу.
Она страшно изменилась в это короткое время; на ее бледном, изнеможенном лице заметны были следы недавних слез; в ее впалых глазах выражалось глубокое страдание, между тем как ее поблекшие губы были осенены печальной улыбкой.
-- Боже мой! -- вскричал с испугом молодой человек, -- что случилось? Неужели вас постигло новое несчастье?
-- Ужасное несчастье, -- отвечала она, тщетно стараясь подавить в себе рыдания, -- забудьте меня, Октавио!
-- Вас забыть? Но разве это возможно?
-- Забудьте меня, -- повторила она, -- это неизбежно! Мы должны расстаться навсегда!
Она долее не выдержала и повалилась без чувств на руки Курумиллы, который вовремя успел оказать ей эту помощь.
-- Боже мой, Боже мой! -- восклицал разбитым голосом Рамирес. -- Что это значит? Возможно ли это? О, я должен знать, я хочу знать причину этого несчастья!
Он снова бросился к молодой девушке, но Курумилла остановил его.
-- Пусть мой брат не унывает, -- сказал он.
-- Не унывать! -- прошептал молодой человек, падая на груду мехов и рыдая, как ребенок, -- не унывать! Возможно ли это, когда сердце мое разбито?
-- Ничего, это пройдет, -- возражал вождь, -- надейтесь, вам говорит это Курумилла; Валентин ничего не знает; надейтесь, говорю вам.
В эту минуту Блю-Девиль, видевший издали всю эту сцену, подошел к дону Грегорио.
-- Вам бы следовало, прежде чем начать действовать, переговорить с Валентином.
-- Быть может, -- сказал печально дон Грегорио.
-- Можно ли после этого поверить, что вы любите донну Розарио? Посмотрите, как эти молодые люди любят друг друга, а вы разрушили их счастье.
-- Что вы хотите этим сказать? Вы меня пугаете.
-- Я хочу сказать, что вы убили этих молодых людей, -- резко ответил Блю-Девиль.
-- Валентин любит Розовую Лилию, как свою дочь, он никогда не простит вам зла, которое вы ей сделали, -- сказал Курумилла.
-- Он проклянет вас, -- добавил Блю-Девиль.
-- О нет, я не допущу этого! Я хочу, чтобы она была счастлива!
-- И вследствие этого отнимаете у нее того, кто ей дороже всего на свете! -- сказал с иронией Блю-Девиль.
-- Но это воля ее отца!
-- Ее отец желал ей счастья, но не смерти; она умрет, если не выйдет за того, кого любит.
-- Нет, этого не будет! -- вскричал дон Грегорио. -- Если она умрет, то не через меня! -- прибавил он, направляясь к пещере, в которой скрылась донна Розарио.
Он там пробыл довольно долго.
-- Ну что? -- спросил Блю-Девиль, когда дон Грегорио снова показался.
-- Ничего, она чувствует себя гораздо лучше и спокойнее; я утешил ее и подал ей надежду.
-- Вы поступили бы гораздо лучше, если бы не говорили ей всего этого; она была бы тогда несравненно счастливее и спокойнее.
-- Правда, правда! Я сознаюсь, что поступил необдуманно глупо!
Мало-помалу дону Грегорио, Курумилле и Блю-Девилю удалось, наконец, успокоить немного молодых людей, в сердца которых снова возвратилась надежда.
Однако они все еще были печальны: сомнение вкралось в их души и поколебало их счастье.
Тотчас же по заходу солнца, на третий день после отъезда Валентина Гиллуа, в Воладеро прибыли охотники под командой Кастора.
Их прибытие было встречено всеобщей радостью.
Когда Кастор рассказал обо всем случившемся, донна Розарио была в восторге от благородных подвигов своего брата, рисковавшего своей жизнью, чтобы спасти Валентина.
Потом Кастор передал распоряжения Валентина, которые состояли в том, чтобы он, Кастор, отвел в Форт-Снеллинг женщин и детей, отнятых у капитана Кильда.
Искатель следов ассигновал на каждую из этих несчастных по двести долларов и по сто долларов на каждого из детей, чтобы доставить им на первое время все необходимое; кроме того, Валентин приказал представить бывших невольниц властям этого города и попросить последних позаботиться о возвращении жертв капитана Кильда их семействам.
Конвой в пятнадцать охотников должен был проводить их до Форт-Снеллинга.
Октавио Варгас, посоветовавшись с Курумиллой, которому он вполне доверял, решился сам проводить женщин.
Тогда Кастор передал ему два письма.
Одно было адресовано банкиру Искателя следов, другое -- на имя губернатора Форт-Снеллинга.
Радость пленниц не имела пределов, когда они узнали о своей участи.
Они сожалели только о том, что не имели возможности выразить свою глубокую признательность своему избавителю.
На следующий день, на восходе солнца, дон Рамирес собрался в дорогу; он спешил скорее отправиться, чтобы скорее возвратиться.
Спустя два часа после его отъезда Курумилла, который перед тем долго разговаривал с Кастором, отправился по следу молодого человека, взяв с собой четырех смелых охотников.
Как всегда, он исчез, не сказав никому ни слова.
Кастор и его товарищи начали между тем готовиться к отъезду.
Приготовления эти были довольно продолжительны, потому что в лагере охотников было много багажа, который надо было собрать и уложить.
К счастью, в лошадях недостатка не было, потому что охотники, отправляясь в экспедицию, оставили своих лошадей в Воладеро.
Наконец, два дня спустя после отъезда Бенито Рамиреса все лошади были навьючены багажом, и охотники на третий день утром, в восемь часов, оставили Воладеро.
Пленники были сопровождаемы крепким конвоем. В первые два дня путешествия с охотниками не случилось ничего особенного.
На третий день, часа за два до ночной стоянки, при переходе через одну довольно опасную местность в караване наших путешественников произошел беспорядок, так как в этом узком проходе с трудом можно было провести лошадей.
Вдруг раздалось несколько выстрелов, направленных в охотников, которые старались восстановить порядок между взволновавшимися от этой неожиданности животными.
Вслед за тем на одном из утесов показался человек, в свирепой наружности и вообще во всей фигуре которого было что-то демоническое; одним громадным прыжком он очутился около донны Розарио, которая была выбита из седла падением лошади, пораженной в голову выстрелом одного из невидимых врагов наших путешественников; крепко обхватив руками молодую девушку, бандит взвалил ее на плечи и скрылся в чаще леса.
Но ему не суждено было далеко уйти со своей драгоценной ношей.
Не успел он сделать нескольких шагов, как в погоню за ним бросились Пелон и Курумилла, внезапно появившиеся на месте этого происшествия.
Пелон скоро настиг разбойника и мужественно напал на него, но последний схватил одной рукой ружье и замахнулся прикладом на своего противника. Пелон быстро отскочил в сторону, но не успел избегнуть сильного удара, повергнувшего его на землю.
Падая, молодой человек метнул в бандита свой нож с такою силою, что клинок его совершенно исчез в груди последнего.
Разбойник, который был не кто иной, как презренный Линго, зарычал, как дикий зверь.
-- Я задушу тебя, червяк! -- вскричал он с яростью.
И, замахнувшись снова, ударил прикладом молодого человека в голову.
Пелон опрокинулся навзничь и лишился чувств.
Вдруг Линго почувствовал, что кто-то схватил его за волосы так сильно, что голова его совсем откинулась назад.
Он невольно выпустил из рук донну Розарио и, стараясь вырваться, упал на колени.
-- Я погиб! -- прошептал бандит с испугом, увидев перед собой Курумиллу.
Вождь, продолжая держать левой рукой разбойника за волосы, вытащил правой рукой свой острый нож и, придушив коленями своего противника, скальпировал его голову.
-- Умри, собака! -- сказал он с презрением.
Сильно потянув бандита за волосы, вождь сорвал их с головы последнего вместе со скальпированным телом.
Обезумевший от боли Линго, по лицу которого струились целые потоки крови, сделал над собой сверхъестественные усилия, чтобы подняться, и, пошатываясь, направился к деревьям, где некогда были повешены охотниками его товарищи.
-- Ты будешь так же повешен, как и твои товарищи, -- сказал неумолимый вождь голосом, от которого бандит невольно вздрогнул.
Затем он протянул веревку под руки Линго, и через несколько секунд бандит висел на значительной высоте, покачиваясь в воздухе.
-- Сжалься надо мною! Убей меня! -- умолял Линго хриплым голосом.
-- Нет, -- твердо отвечал Курумилла, -- ты не щадил никого, не ожидай же состраданья! Ты будешь висеть, пока смерть прекратит твои мучения.
Скоро вождь присоединился к путешественникам, которые, прибыв на место ночлега, расположились на отдых.
Спустя три дня охотники достигли без дальнейших приключений Прыжка Лося, где их ожидал Валентин Гиллуа уже несколько дней.
Благодаря вниманию Джона Грифитса, которое он старался оказать Валентину Гиллуа, для донны Розарио была приготовлена со всевозможными удобствами та самая хижина, в которой некогда пробыла несколько дней донна Долорес де Кастелар.
Теперь эта хижина была обставлена такой роскошью, какую не всегда можно встретить даже и в населенных городах Нью-Йорке и Новом Орлеане.
Оставив молодую девушку на попечение преданных ей Гарриэты Дюмбар и Пелона, Валентин вошел в хижину, где поместились Кастор и Курумилла.
Кастор рассказал ему со всевозможными подробностями обо всем случившемся с той минуты, когда он оставил долину, названную Английской долиной в честь блистательного поражения англичан.
-- Отчего же вы возложили на Бенито Рамиреса обязанность проводить невольниц в Форт-Снеллинг?
-- Я вовсе не возлагал на него этой обязанности, тем более что не считал себя вправе сделать это, но он сам предложил заменить меня и настаивал на этом.
-- Странно! -- заметил Валентин, взглянув вопросительно на Курумиллу.
Вождь молча улыбнулся.
-- Бенито Рамирес показался мне очень печальным и озабоченным, -- продолжал Кастор.
-- Печален и озабочен? Бенито Рамирес? -- спросил Валентин с изумлением.
-- Да, -- отвечал Кастор.
Когда охотник рассказал о внезапном нападении Линго, Валентин несколько успокоился.
-- Ну, теперь для меня совершенно понятно дурное настроение моей названой дочери, которое она, очевидно, старалась скрыть от меня; такой сцены совершенно достаточно, чтобы расстроить молодую девушку.
Курумилла снова улыбнулся, но на этот раз в его улыбке проглядывала некоторая ирония, обеспокоившая Валентина.
-- Храбрый друг мой, -- сказал Валентин, когда Кастор окончил свой рассказ, -- вы мне оказали так много услуг, что я не знаю, буду ли иметь когда-нибудь случай отплатить вам за всю вашу ко мне преданность.
-- Напротив, я считаю себя должником вашим, а потому и желал бы, чтобы наш счет был отложен на неопределенное время.
Он поклонился и вышел.
-- Вы, кажется, хотите мне что-то сказать? -- спросил Валентин Курумиллу после некоторого молчания.
-- Да, -- отвечал вождь. -- Курумилла знает все.
-- В таком случае скажите мне, отчего Бенито Рамирес взял на себя это поручение?
-- Бледнолицый охотник любит Розовую Лилию.
-- Я знаю. Уж не поссорились ли влюбленные?
-- Нет, Седая Голова был причиной всему этому.
-- Как, дон Грегорио, который так любит донну Розарио и который мне так предан? Вы ошибаетесь, вождь.
-- Курумилла не ошибается.
И он рассказал Искателю следов обо всем происшедшем.
-- О, дон Грегорио должен разъяснить мне эту загадку! -- воскликнул Валентин, вскочив со своего места. -- Я сейчас же отправлюсь к нему...
-- Нет, пусть мой брат подождет до приезда Рамиреса.
В это время в хижину вошел Бальюмер.
-- Мормоны желают говорить с вами, друг мой.
-- Попросите их войти.
Бальюмер вышел и через минуту возвратился с тремя мормонами.
Валентин вежливо приветствовал посетителей и попросил их садиться.
-- С кем имею честь говорить и что вам угодно? -- спросил он.
-- Мы смиренные даниты, -- отвечал один из мормонов, -- посланные пророком Бриггамом Юнгом к капитану Грифитсу, чтобы просить его содействия в аресте данита преступника Гарри Брауна, который убил одного из наших собратьев. Капитан Грифитс сказал нам, что презренный изменник находится в ваших руках.
-- Это правда.
-- Мы пришли теперь просить вас, чтобы вы предали нам этого преступника.
-- Нет, господа, этот человек сделал несколько других преступлений, в которых он должен отдать мне отчет, и потому я не могу предать его вам; но сегодня этот преступник, а также и один из его соучастников будут судимы импровизированным судом, состоящим из трех Сожженных лесов, трех охотников и трех мормонов. Приговор суда будет немедленно исполнен здесь, в моем лагере.
Мормоны молча поклонились и вышли.
Через час суд, состоящий из Валентина Гиллуа, Бальюмера, Курумиллы, Ионафана Моберта, двух мормонов, Джона Грифитса, лейтенанта Маркотета и капитана Джемса Форстера, собрался под деревом, находящимся в центре лагеря.
Перед ними стоял, охраняемый стражей, один из пленников.
Это был мнимый капитан Кильд.
Он окинул судей самонадеянным взглядом, поклонился им и сел на приготовленную для подсудимых скамейку.
-- Как ваше имя? -- спросил Валентин.
-- Гедеон Кильд, -- отвечал обвиняемый.
-- Откуда вы?
-- Из Массачусетса.
-- Сколько вам лет?
-- Пятьдесят три.
-- Чем занимаетесь?
-- Покупаю женщин и детей и доставляю их мормонам.
-- Вы обвиняетесь в насильственном похищении нескольких женщин и детей с целью продать их мормонам.
-- Это неправда.
-- Вас также обвиняют в похищении одной молодой девушки, испанки.
-- Это ложь, я купил ее у ее родителей. В моих бумагах вы найдете акт, свидетельствующий об этой покупке.
-- Вы обвиняетесь в нескольких убийствах и, между прочим, в убийстве Гедеона Кильда.
-- Это тем менее вероятно, что я сам Гедеон Кильд.
-- Итак, вы не желаете признаться ни в одном из ваших преступлений?
-- У меня нет преступлений.
-- Хорошо, мы даем вам полчаса для размышлений. Уведите обвиняемого и приведите его товарища.
Ко второму пленнику Валентин обратился с теми же вопросами.
Обвиняемый отвечал, что его имя Давид Стилдер, что он уроженец столицы Перу, что ему сорок семь лет, что он приглашен был в Сен-Луи Миссури на службу к капитану Кильду и что более ничего не имеет сказать.
Пленник добавил, что он положительно не понимает, каким образом он подвергнут военному суду, тогда как он не только не виновен, но даже не участвует ни в каком преступлении.
-- По всей вероятности, вы забыли, что пойманы на месте преступления, что вас схватили в ту самую минуту, когда вы, в качестве шпиона капитана Кильда, старались подсмотреть, что происходит в нашем лагере. Вас обвиняют в присвоении чужого имени и в соучастии в нескольких похищениях молодых девушек и убийстве капитана Кильда.
-- Это чистейшая ложь.
-- Так вы тоже ни в чем не хотите признаться?
Пленник на минуту задумался.
-- Нет, -- отвечал он потом, -- я не чувствую за собою ни одного преступления.
Валентин приказал привести другого пленника.
-- Подумали ли вы? -- спросил он его.
-- Мне не о чем было думать, -- отвечал мнимый Кильд коротко,
-- Но ведь вам докажут, что вы виновны во всех перечисленных мною преступлениях.
-- Для меня было бы очень интересно слышать эти доказательства.
По знаку Валентина Бальюмер вышел и через минуту возвратился в сопровождении Блю-Девиля, который вместо охотничьего костюма был одет с ног до головы в черное.
Увидев его, капитан Кильд вскочил со своего места и хотел подойти к пришедшему, но охотники остановили его, и он снова опустился на скамейку.
-- Знаете ли вы этого господина? -- спросил его Валентин.
-- Да, это мой бывший лейтенант.
-- А вы? -- обратился Валентин ко второму обвиняемому.
-- Я его тоже знаю. Это бывший лейтенант капитана, пользовавшийся полнейшим его доверием, который потом подло изменил капитану и обокрал его, -- отвечал бандит, между тем как нервная дрожь охватила все тело его. -- Я не понимаю, -- продолжал он, -- как можно принимать во внимание свидетельское показание такого мерзавца.
-- Вы оба лжете бессовестно! -- вскрикнул Блю-Девиль с жаром. -- Довольно уж и так мы разыгрывали комедию. Долой маски! Я начинаю, берите с меня пример.
Одним быстрым движением он сорвал свой парик, сбросил фальшивую бороду и вытер свое лицо платком.
В одну минуту он так преобразился, что никто не признал бы в нем прежнего Блю-Девиля.
-- Теперь вы узнаете меня, подлецы? -- вскричал он, поднимая голову.
-- Джон Естор! Вождь тайного луизианского общества! -- вскрикнули почти в одно время оба бандита с невыразимым ужасом.
-- Я погиб, -- прошептал капитан глухим голосом.
Его товарищ дрожал всем телом и не мог произнести ни слова.
-- Да, Джон Естор, вождь тайного луизианского общества, -- продолжал Блю-Девиль. -- Вот уж пять месяцев, как я вас подстерегаю, разбойники! Пять месяцев, как я следую за вами шаг за шагом, не упуская из виду ни одного из ваших движений. Павлет, мой друг, будьте так добры, прикажите привести в порядок туалет этих господ.
По знаку Павлета несколько охотников схватили мошенников и таким образом поставили их в невозможность пошевелиться.
Тогда Павлет приблизился к бандитам, сорвал с них парики и фальшивые бороды и, смочив губку, вытер их лица, чтобы стереть следы краски, употребляемой ими для изменения цвета лица.
Превращение было еще блистательнее первого.
Мнимый капитан Кильд оказался молодым человеком не более тридцати лет, с красивой, надменной и дерзкой физиономией, в которой между тем проглядывала самая утонченная хитрость.
Называвший себя Давидом Стилдером был человек дет пятидесяти с типичной испанской физиономией.
В одной из предшествующих глав мы описывали подробно лица их обоих, а потому ограничиваемся теперь только этими их общими чертами.
-- Ну, finita la comedia! Я сознаюсь, что я Гарри Браун, -- сказал капитан Кильд.
-- Но ведь вы также и Корнелио Бустаментэ, проворовавшийся кассир?
-- Какой дьявол доставляет вам все эти сведения? -- воскликнул бандит с отчаянием.
Джон Естор, не отвечая ему, обратился к заседавшим в суде.
-- Господа, -- сказал он, -- этот Корнелио Бустаментэ, называвший себя Гарри Брауном, капитаном Кильдом и многими другими именами, был присужден семью штатами, пять раз он присутствовал на суде, а два раза не явился. Тождество всех присвоенных им имен доказано теперь самым законным образом; правосудие должно сделать наконец свое дело. Вот вам доказательство всего мною сказанного, -- добавил он, бросая на стол бумагу.
-- Хорошо, -- сказал спокойно бандит, -- я погиб, но почтенный мой родственник, дон Мигуэль де Кастель-Леон, совершивший множество убийств, продавший мне свою племянницу, не задумавшийся убить своего отца и свою мать, -- также должен быть наказан; если суд не обратит внимания на все мною перечисленные преступления и оправдает его, то это будет несправедливо.
Суд приговорил обоих бандитов к смерти с тем, чтобы приговор его над Корнелио Бустаментэ был исполнен мормонами.
Преступник громко протестовал против последнего приговора, заявляя, что он не заслуживает мучений, которым, по всей вероятности, подвергнут его мормоны, но охотники заставили его замолчать и передали мормонам, которые, подвергнув бандита страшным мучениям, повесили на одном из деревьев.
После захода солнца был также исполнен приговор над Мигуэлем Тадео де Кастель-Леон: он был повешен без предварительных мучений.