ГЛАВА I
В сентябре 1851 года, в седьмом часу вечера, приблизительно в четырех верстах от деревни Лубериа в Пиренеях, почти уже на границе Испании, двое мужчин гуляли по аллеям сада, спускающегося до самой речки Нивеллы. Сад примыкал к дому готической архитектуры, почерневшему от времени. На берегу речки была устроена маленькая пристань, к которой были привязаны две красивые лодочки, принадлежавшие владельцу этого прекрасного поместья. В гулявших нетрудно было, по сходству их, узнать отца и сына. Отцу казалось лет сорок пять -- сорок шесть, а сыну -- не более двадцати лет. По осанке отца легко было догадаться, что он военный, что еще и подтверждалось красненькой ленточкой ордена Почетного легиона, которую он носил в петлице. Его сын, красивый брюнет, удивительно пропорционально сложенный, казался еще привлекательнее в своем оригинальном национальном костюме.
В этом уголке Пиренеев еще уцелели потомки древних кантабрийцев, называемых теперь басками. Принадлежа прежде к Испании (присоединение их к Франции произошло только во второй половине семнадцатого столетия), они сохранили язык и костюм своей прежней родины. На молодом человеке была синяя бархатная куртка, шелковый шейный платок, концы которого были продеты в кольцо с крупным бриллиантом, белоснежная рубашка из тонкого батиста с широким отложным воротником, пунцовая жилетка, пестрый шелковый кушак, в котором прятался каталонский нож. На голове была огромная фуражка без козырька, так называемая "бэрэ", на ногах веревочные сандалии. Его длинные черные волосы падали до плеч, на руке висела на ремне дубина из орешника, без которой ни один добрый кантабриец шагу не сделает.
Отец доказывал сыну, только что вернувшемуся из Парижа, где он кончил курс медицинских наук, что он будет скучать в этом захолустье. Сын же, со своей стороны, уверял отца, что только здесь, на родине, он чувствует себя хорошо и привольно, что он никак не мог привыкнуть к шумному Парижу, что он просто задыхался в каменных сундуках, которые называются домами, и что все его желания ограничиваются тем, чтобы навсегда остаться в этом забытом уголке.
-- Я от души рад этому, сынок, -- сказал отец. -- Но ты еще слишком молод!
-- Но ведь я с каждым днем излечиваюсь от этого недуга, -- возразил сын, смеясь. -- А к тому же я так горжусь тобою, отец! Все тебя так любят и уважают в окрестностях, твое имя восхваляется здесь всеми. Лучше быть первым в деревне, чем последним в городе.
-- Ты мне льстишь! -- сказал отец нежно. -- Я стараюсь по мере возможности помогать всем нуждающимся. Впрочем, у нас своего рода честь -- медицинская, которую следует поддерживать, в нашей семье я представляю уже седьмое поколение врачей.
-- А я буду представлять восьмое, когда заступлю твое место, отец! Потому-то я и не желаю более расставаться с тобою.
-- Ну, хорошо, хорошо! Перестаньте ко мне подъезжать, господин доктор Юлиан Иригойен! Я подозреваю, что вовсе не сыновняя любовь привлекает вас сюда и возбуждает в вас такую страсть к уединению, а скорее какая-нибудь...
-- Отец! -- перебил его вдруг молодой человек, указывая на другой берег. -- Посмотри туда!
-- Ах, да! "Заколдованный дом". Но ты стараешься замять разговор, а я говорю, что...
-- Смотри же, отец! -- вскрикнул нетерпеливо сын.
-- Ну что там еще? -- возразил доктор с некоторой досадой.
-- Я вижу свет!
-- Свет! Где же?
-- В "заколдованном доме".
-- Вздор! Там никто не живет.
-- Да я и не спорю, а все-таки посмотри -- я тебя уверяю, что вижу свет, смотри, вот видишь?.. Огонек пошел из дому... Вот он в саду, вот опустился и не шевелится, вероятно, поставили на землю.
Доктор наконец посмотрел внимательно в указанном направлении.
-- Действительно, -- сказал он минуту спустя, -- сомнения не может быть -- это огонь. Что бы это значило?
-- Кто знает, отец? Этот дом уже давно наводит ужас. Не готовится ли там новое преступление?
-- Ты с ума сошел, Юлиан!
-- Ведь уже кого-то убили в этом доме?
-- Да, это было до твоего рождения; двадцать пять лет тому назад было совершено в этом доме убийство, сопровождавшееся зверскими истязаниями.
-- Отец, я чувствую безотчетный страх, я предчувствую несчастье; пойдем посмотрим, что там происходит или будет происходить. Ведь стоит только переехать на ту сторону. Через десять минут мы можем узнать, в чем дело.
-- Гм! -- сказал старый доктор, качая головой. -- Нехорошо из одного любопытства вмешиваться в чужие дела.
-- В иных случаях это правда, но здесь другое дело. Впрочем, мы не покажемся, никто нас не увидит, и если там ничего преступного не происходит, чего я, признаться, не допускаю, -- то мы вернемся домой.
-- Не лучше ли вовсе не ехать, сынок? Это было бы благоразумнее.
-- Как хочешь, отец, оставайся; но я так убежден в справедливости моих предчувствий, что решился ехать и поеду один.
Настала минута молчания, доктор думал, он хорошо знал своего сына и боясь, что он один подвергнется опасности, решился ехать с ним.
-- Ну будь по твоему, -- сказал он, -- поедем, упрямец, если ты уж этого непременно желаешь.
Они спустили лодку. Юлиан принялся грести, а отец его сел у руля. Юлиан стал под тенью ив подниматься по течению, желая переехать реку выше дома, к которому они направлялись, но вдруг, бросив весла, он схватил большую ветвь, опускавшуюся над водой, и мгновенно остановил лодку.
-- Что такое? -- спросил тихо доктор.
-- Посмотри, -- ответил также тихо сын.
Лодка с двумя мужчинами, из которых один греб, а другой правил, быстро приближалась, несмотря на то, что также шла против течения. Она прошла так близко, что едва их не задела, но благодаря густой темноте они не были замечены незнакомцами. Эта лодка направилась прямо к заколдованному дому.
-- Ты видел? -- спросил Юлиан отца.
-- Да, -- ответил тот, -- и мне кажется, у того, который правил, на лице была маска.
-- Ну, отец, скажешь ли ты теперь, что мои предчувствия пустяки?
Пока отец с сыном перекидывались этими торопливыми фразами, таинственная лодка причалила к другому берегу. Юлиан переехал на ту же сторону, но несколько выше, причалил и тщательно спрятал лодку в кустах.
Отец и сын направились к покинутому дому. Они шли почти на ощупь, так как под деревьями было очень темно.
Огонек в саду исчез.
Но сквозь щели ставен двух окон нижнего этажа вырывались полосы света, которые ложились кровавыми бороздами на аллею сада. Юлиан и его отец, подстрекаемые уже не любопытством, а страшными предчувствиями, тихонько проползли сквозь обвалившуюся в одном месте изгородь, подкрались осторожно к окнам и приложили глаза к щелям в ставнях.
Вот какое зрелище предстало их испуганному взору: в небольшой комнате, в которой находились только три простых стула и некрашеный стол, молодая женщина, одетая в изящный домашний наряд, лежала на скамейке, связанная по руками и ногам и с повязкой на рту. Слабый свет фонаря, стоявшего на столе, едва освещал трех мужчин, сидевших около стола. Мерцание фонаря придавало еще более зловещий вид этой картине. Возле фонаря были расположены бутылки с какой-то жидкостью, шкалик, свинцовая чернильница, перья, несколько бумаг, из которых одна была наполовину исписана. Вот все, что можно было разглядеть в этой комнате.
Двое из сидевших были одеты матросами.
Черты их загорелых лиц были грубы; третий же был очень изящно одетый господин, с лентой Почетного легиона в петличке. На его лице была маска, и он наполовину был закутан в военный плащ.
-- Сними веревки и повязку, Себастьян. -- сказал господин в маске повелительным тоном.
Один из матросов встал и исполнил приказание.
-- Помогите! -- закричала раздирающим душу голосом женщина, почувствовав себя свободной.
Она хотела броситься вон из комнаты, но матрос ее грубо схватил и привел к стулу, на который силой заставил сесть.
Это была женщина высокого роста, стройная, с великолепными светло-русыми волосами. Ей было около двадцати двух лет, и она была дивно хороша, несмотря на мертвенную бледность.
-- Напрасно будете кричать, -- сказал хладнокровно человек в маске, -- никто на ваш зов не придет, мы здесь в пустыне.
-- Ах! Этот голос, -- сказала она шепотом, глядя на него с ужасом. Потом прибавила: -- Нет такой пустыни, куда бы не проникал взор Божий! Сжальтесь, ради Бога! Я невиновна, зачем вы меня сюда привели? Что вам от меня нужно?
-- Вы это узнаете сейчас же, -- ответил замаскированный человек, с жестокой усмешкой, -- но прежде всего подпишите эту бумагу.
С этими словами он протянул ей исписанную бумагу, лежавшую на столе.
Молодая женщина взяла бумагу и неохотно стала читать ее. Вдруг она вскочила в порыве сильного негодования и, разорвав бумагу на клочки, крикнула:
-- Убейте меня! Убейте! Никогда я не подпишу своего бесчестия, я чиста, я всегда была непорочной и верной супругой. Это известно Богу, и Он за меня отомстит.
Она бросила на пол клочки разорванной бумаги.
Незнакомец быстро сбросил маску. Черты его лица были очень красивы, но выражение глаз, которые как будто прятались под полуопущенными веками, было крайне неприятным.
-- Презренная! -- крикнул он с бешенством. -- Осмелишься ли ты мне в лицо повторить, что ты невинна?
-- Боже мой! Я вас узнала по голосу! Убейте же меня, подлый мучитель беззащитных! Но знайте, что богатства, для которых вы хотите и меня лишить жизни, не попадут в ваши руки. Меры предосторожности приняты. Что же? Я жду!
Она стояла, выпрямившись, перед ним, скрестив руки на груди и устремив на него презрительный взгляд.
Незнакомец посмотрел на Себастьяна и сделал ему знак, тот откупорил склянку и вылил заключавшуюся в ней жидкость в стакан.
-- Вырыта ли могила? -- спросил незнакомец другого матроса.
-- Да, полковник, -- ответил тот, -- она вырыта, как вы приказали -- длинная и глубокая.
Во время этого разговора Себастьян, поставив склянку на стол, стал незаметно за спиной своего товарища.
-- Хорошо, -- сказал тот, которого назвали полковником, -- в каком месте вырыта могила?
-- Посреди поляны, полковник.
-- Возьми, это тебе!
И он бросил ему кошелек, который матрос подхватил на лету, с выражением алчной радости.
-- Действуй! -- сказал незнакомец.
В это мгновение руки Себастьяна опустились на шею его товарища и стали его изо всех сил душить. Этот последний был человек сильный и, хотя был захвачен врасплох, старался защищаться, но тот был сильнее его. Несмотря на все усилия, ему не удалось высвободить своей шеи из сдавливавших ее тисков. Его лицо исказилось, глаза налились кровью и стали закатываться, затем он весь побагровел и страшно захрипел. Тогда Себастьян разжал руки, и могильщик повалился на пол, как сноп. Последние судороги прошли по его членам, и он остался лежать неподвижно. Он умер.
-- Унеси! -- приказал незнакомец тем же резким, повелительным голосом.
Матрос взвалил себе на плечи тело убитого им товарища и, не торопясь, вышел из комнаты.
Тогда незнакомец обратился к несчастной молодой женщине, которая стояла все в том же месте, как бы оцепенев от совершенного при ней убийства, и, вынимая из портфеля другую бумагу, протянул ее со словами:
-- Вот второй экземпляр той бумаги, которую вы разорвали! Согласны ли вы теперь ее подписать? То, что вы сейчас видели, не заставило вас переменить ваше намерение?
-- Да, -- ответила она коротко.
-- Стало быть, вы согласны! -- вскричал он с невольной радостью.
Она взглянула на него с невыразимым презрением и ответила:
-- После того, что видела, милостивый государь, я пришла к убеждению, что если я и соглашусь подписать эту бумагу, вы меня все-таки убьете -- я слишком неудобный свидетель... Стало быть, лучше умереть сейчас.
И она протянула руку к стакану.
-- Пейте же, если таково ваше убеждение, -- сказал он ей со странным выражением.
Молодая женщина бросила на него взгляд, заставивший его опустить глаза, взяла со стола стакан и выпила его залпом.
-- Вы когда-нибудь пожалеете, что совершили такое отвратительное и бесполезное убийство -- я умираю невинная, и вы это отлично знаете, прощайте! Я прощаю вам свою смерть!
И молодая женщина опустилась на стоявший возле нее стул.
-- Благодарю, только вы, кажется, слишком поспешили даровать мне прощение, -- сказал он со своей ехидной усмешкой, -- от того, что вы выпили, вы еще не умрете.
-- Что вы хотите этим сказать? -- спросила она, хватаясь руками за отяжелевшую голову. -- Я не умру?
-- Да, не умрете. Не сейчас по крайней мере. Вы выпили сильное наркотическое средство. Вы проснетесь только в могиле! Ваша смерть от яда была бы слишком скорая. Я хочу, чтобы вы долго призывали к себе смерть, прежде, чем она сжалится над вами.
-- Боже! -- вскричала она. -- Вы изверг!
-- Нет, -- расхохотался он, -- вы меня разоряете, и я мщу.
Молодая женщина хотела еще что-то сказать, но силы ей изменили. Сильное усыпляющее средство уже проявляло свое действие, глаза ее закрылись, и она осталась неподвижной.
В это время матрос вернулся.
-- Возьми, и свяжи ее покрепче! -- скомандовал незнакомец.
Матрос повиновался, не выказывая ни малейшего сожаления.
-- Теперь унеси ее! -- послышался тот же повелительный голос.
Матрос взвалил несчастную на плечо, и оба направились к вырытой могиле, где уже лежал тот, чьими руками она была вырыта.
Незнакомец шел впереди, освещая дорогу.
Страшная яма была видна посреди поляны.
Незнакомец подошел с фонарем к самому краю.
-- Брось ее, ей тут хорошо будет, -- сказал он с циничной улыбкой.
Себастьян тряхнул плечом, и тело несчастной упало в яму, послышался глухой стук одного тела о другое.
Матрос взял лопату и стал заваливать могилу.
-- Готово? -- спросил незнакомец.
-- Готово!.. Прикажете крест поставить? -- ответил матрос своим грубым голосом.
-- Это еще для чего? -- сказал незнакомец, пожимая плечами. -- Дурак! Тебе хочется оставить след?
-- И то правда, я и не подумал. Я только притопчу немножко землю.
-- Совершенно напрасно. Она крепко связана, к тому же никто сюда не придет. А нам нужно спешить -- ты знаешь, что в два часа ночи мы уже должны быть на корабле, который нас ждет на взморье.
-- Да, надо, чтобы никто и подозревать не мог, что вы провели несколько часов во Франции.
-- Перестань разговаривать. Собери инструменты, запри двери дома, потуши фонарь и -- пойдем.
Матрос быстро исполнил все приказания: он отнес лом и лопату под навес, а фонарь бросил под куст.
Они направились к своей лодке, послышался плеск весел, и вскоре злодеи исчезли во мраке.