Доктор Иригойен и сын его Юлиан, как уже известно нашим читателям, присутствовали при ужасной сцене, которую мы описали в предыдущей главе.
Под влиянием душевного негодования молодой человек несколько раз порывался броситься в дом и стать между жертвой и ее палачом, но отец его каждый раз удерживал. Действительно, его вмешательство не спасло бы молодую женщину, и он бы только сам погиб в неравной борьбе.
Когда плеск весел утих, доктор первый выскочил из засады и крикнул сыну:
-- Скорее, принимайся за дело! Нельзя и минуты терять!
Юлиан зажег фонарь, который ему нетрудно было найти под кустом, где он был брошен. При свете фонаря он взял из-под навеса лопаты, одну передал отцу, и оба принялись немедленно за работу.
К счастью, матрос, спеша скорее закончить, небрежно набросал землю в могилу, и она оказалась настолько рыхлой, что в несколько минут они ее всю выкинули обратно на лужайку.
Доктор остановился и, приказав сыну держать фонарь, сам продолжал осторожно руками выгребать землю, стараясь прежде всего очистить голову молодой женщины, чтобы скорее открыть воздуху доступ к ее легким.
По странной и счастливой случайности молодая женщина упала лицом вниз, на тело матроса, и поэтому земля не коснулась наружных дыхательных органов и не могла ее мгновенно задушить.
Вскоре все тело незнакомки было высвобождено из-под земли. Отец и сын спустились осторожно в могилу, чтобы вынуть ее оттуда. Юлиан, при всей храбрости и навыке к обращению с трупами, не мог не почувствовать холодную дрожь, когда ему пришлось наступить на мягкое и еще теплое тело убитого матроса. Они бережно вынесли усыпленную незнакомку и положили на траву, на плащ, который доктор бросил на землю.
Он перерезал веревки, которыми она была связана, и, став на колени, приложил ухо к ее груди.
Юлиан, затаив дыхание, в мучительном ожидании следил за всеми действиями отца.
-- Слава Богу! Она жива! -- вскрикнул, наконец, доктор, приподнимаясь на ноги.
-- Неужели могло быть сомнение? -- спросил с ужасом молодой человек.
Доктор молча улыбнулся, закутал женщину в плащ и опять взял лопату.
Отец и сын поспешили опять засыпать могилу, в которой осталось еще одно тело, поставили на ней наскоро связанный из двух кольев крест, и затем, подняв молодую женщину, понесли ее поспешно к своей лодке.
Четверть часа спустя, они внесли к себе в дом добычу, вырванную ими из когтей смерти.
Было только девять часов вечера; старая служанка доктора давно уже ушла на посиделки, откуда она обыкновенно возвращалась не раньше одиннадцати часов и прямо отправлялась в свою комнату, не заходя к "господам". Единственный же представитель мужской прислуги, который в доме доктора исполнял должности лакея, кучера и дворника, спал крепким сном в конюшне. Отец и сын были, стало быть, совершенно одни в своем доме и могли легко скрыть от посторонних глаз все случившееся в этот вечер.
Во всех домах этой части Франции всегда есть прекрасно убранная комната, предназначенная для друзей, приезжающих погостить, или для запоздалых путешественников, которых принимают по старинному обычаю. В эту комнату Юлиан отнес молодую женщину и положил ее на кровать, потом пошел помогать отцу в приготовлении средств, с помощью которых доктор надеялся прервать ее наркотический сон.
Прежде всего доктор раздел больную и уложил в нагретую постель. Потом оба принялись ее растирать, доктор с трудом влил ей в рот несколько ложек крепкого кофе с эфиром, и наконец наука восторжествовала: больная шевельнулась, открыла глаза и слабым голосом произнесла на языке басков:
-- Bicia salbat len hayza... (Вы мне спасли жизнь).
-- Eghia da (это правда), -- ответил на том же языке доктор.
Но вскоре вместе с сознанием воскресла и память, молодая женщина задрожала.
-- О! Боже мой! -- вскрикнула она, сжимая голову руками. -- Какое страшное видение! Где я! Не сон ли это? Ради Бога, скажите!
-- Успокойтесь, сударыня, -- сказал доктор ласково. -- Успокойтесь, пожалуйста, мы ваши друзья и в этом доме вы в совершенной безопасности.
-- Стало быть, это произошло наяву? Значит, я не во сне видела, что этот ужасный человек, мой муж, дал мне выпить наркотическое средство?
-- К несчастью, это так и было, сударыня!
-- Боже мой! Боже мой! -- говорила она с ужасом. -- Стало быть, я уснула?
-- Да, сударыня.
-- А потом, что было потом?
Доктор медлил ответом.
-- Говорите, я вас умоляю, я должна, я хочу все знать, не скрывайте от меня ничего, мне необходимо знать до какого злодейства мог дойти этот человек.
При этих словах глаза ее засверкали огнем ненависти.
-- Этот человек, ваш муж, сударыня, исполнил свою угрозу, он ее довел до конца с холодной и беспощадной жестокостью.
-- Стало быть, когда я уснула...
-- Он приказал своему сообщнику вас связать. Взгляните на кисти ваших рук.
-- Это правда, -- сказала она вполголоса, взглянув на свои истерзанные руки. -- Ну а потом? Неужели он решился меня бросить?..
-- В могилу, заранее вырытую человеком, которого он приказал задушить! Да, сударыня, вы были брошены в могилу и засыпаны землей.
-- Ах! Это ужасно! -- вскрикнула она в отчаянии. -- И этот изверг продолжает быть членом общества и еще занимает высокую должность! И у него есть друзья... Но каким же образом вы меня спасли?
-- Мы с сыном тайно присутствовали при этой гнусной сцене; вы оставались не более четверти часа под землей, мы вас оттуда вынули, как только ваш палач уехал.
-- О! Каким образом могу я вас вознаградить за это?
-- Мы уже достаточно вознаграждены вашим спасением.
-- Скажите, пожалуйста, далеко ли отсюда до Сен-Жан-де-Люса!
-- Часа два езды, не более.
-- Что же мне теперь делать? Что предпринять?
-- Но ведь ничто не мешает вам вернуться домой, сударыня?
-- Я теперь уже для всех умерла! Неужели же мне опять идти и отдаться в руки моему мучителю, моему палачу?
-- Вам нечего опасаться вашего мужа, сударыня, по крайней мере теперь.
-- Что хотите вы этим сказать, сударь? Я вас не понимаю.
-- Ваш муж, как видно, прибыл во Францию тайно и старается тщательно скрыть свое пребывание здесь. Корабль, привезший его, ожидает его на взморье; вот почему едва успел он совершить свое преступление, как поспешил уехать, чтобы поспеть на корабль к двум часам ночи.
-- Правда ли это? Уверены ли вы в этом? Не сердитесь, пожалуйста, за мое недоверие.
-- Я сам слышал, как он говорил об этом матросу. У него не могло быть причины не говорить откровенно с этим человеком, которому тоже, по-видимому, известно, что он должен нынешней же ночью отплыть на корабле. Я даже расскажу вам возмутительную подробность, которую я от вас скрыл и которая вас окончательно убедит в правдивости моих слов.
-- Говорите, говорите, сударь, я все хочу слышать!
-- Знайте же, сударыня, что когда могила была завалена, матрос спросил, не нужно ли притоптать землю, и ваш муж ему ответил: "Не нужно, она связана, к тому же мы должны спешить". Матрос же на это ответил: "Правда! Надо, чтобы никто и подозревать не мог, что вы были сегодня во Франции, а корабль нас будет ждать на взморье до двух часов, надо спешить".
-- О! Я вам верю, я вам верю, сударь! -- вскрикнула она, вздрагивая. -- Но каким образом я могу теперь вернуться домой?
-- Каким образом попали вы сюда?
-- Мой муж проник ко мне в дом через тайный ход и похитил меня, никто этого не видел, все в доме думают, что я сплю, потому что дверь моей спальни заперта изнутри задвижкой.
-- Кто же вам мешает возвратиться домой тем же путем? Завтра, когда вы встанете, никто и подозревать не будет вашего временного отсутствия.
-- Вы правы! Это легко, даже очень легко было бы сделать, если бы я была в Сен-Жан-де-Люс, но, к несчастью, меня там нет.
-- Пожалуйста, об этом не беспокойтесь -- отдохните еще несколько минут, и я сам вас отвезу в своем экипаже в Сен-Жан-де-Люс. Я даю вам слово, что вы будете у себя раньше двенадцати часов.
-- О, как вас благодарить, сударь, за все ваши заботы обо мне?
-- Помилуйте, сударыня, я исполняю свой священный долг. Успокойтесь же. Все, что вы выстрадали, будет только казаться вам дурным сном, -- прибавил он, улыбаясь.
-- Я должна вам сказать, кто я, чтобы вы знали, кому вы так благородно спасли жизнь.
-- О сударыня!
-- Я этого желаю -- разве я могу иметь от вас тайну? Меня зовут Леона де Вернель, маркиза де Жермандиа.
-- Как! Сударыня, вы...
-- К несчастью, да, сударь! И, поверьте, я не буду неблагодарной.
-- Сударыня...
-- Поймите меня, -- сказала она, протягивая ему руку с обворожительной улыбкой. -- Я хочу быть дочерью для вас и сестрой для вашего сына. Неужели вы мне откажете в этом?
-- Юлиан, -- обратился доктор к сыну, вероятно, для того, чтобы скрыть свое волнение, -- ты хотел отправиться на посиделки. Тебе необходимо туда сегодня показаться, чтобы отвлечь подозрения. Твое присутствие здесь более не нужно. Простись с маркизой и отправляйся туда. Я уже буду дома, когда ты вернешься.
-- Слушаю, отец, -- ответил Юлиан.
И он подошел к молодой женщине.
-- Поверьте, сударыня, -- сказал он почтительно, -- что я буду одним из преданнейших...
-- Нет, не так, Юлиан, брат мой. Зовите меня Леона, я так хочу, и любите меня, как я вас и вашего отца люблю.
И, нагнувшись к нему, она ему подставила лоб, которого молодой человек почтительно прикоснулся губами.
-- А теперь, до свидания, до скорого свидания, брат мой Юлиан, -- сказала она с грустной улыбкой.
Молодой человек от волнения ничего не мог ответить и, поклонившись, молча вышел из комнаты.
Если бы не этот странный и непредвиденный случай, который совершенно отвлек мысли доктора в другую сторону, он бы тоже пошел с сыном на посиделки, конечно, не для того, чтобы за ним присматривать, а с целью убедиться воочию, насколько молодой человек близко сошелся с красавицей Денизой, как ее звали в деревне.
Доктор думал, что это маленькая вспышка любви, и имел намерение сразу пресечь ее, прежде, чем она превратится в серьезное чувство.
Брак между его сыном и Денизой ему нисколько не нравился; не потому, что девушку можно было в -чем-нибудь упрекнуть, напротив, Дениза была не только самой красивой девушкой во всей окрестности, но и самой благоразумной, самой добродетельной. Семейство Мендири, к которому она принадлежала, было тоже одно из самых древних и благородных в их околотке, но они сильно обеднели, а доктор Иригойен, хотя и не был скуп, но знал цену деньгам и мечтал о блестящем будущем для своего сына. У него был капитал, дававший ему от восемнадцати до двадцати тысяч франков дохода -- что в этом уголке было очень много, -- но отец желал, чтобы сын поселился в Париже, а для этого нужно было по крайней мере утроить этот доход.
Доктор имел в Байоне старого друга детства, тоже доктора, очень богатого, у которого была прелестная дочь. Вот ее-то и прочил он сыну в невесты. Отцы уже между собой порешили этот вопрос, и нужно было только согласие самих молодых людей, которым этот заговор еще не был известен.
В этом именно положении находилось дело при начале нашего рассказа. Отцы только ожидали случая, чтобы привести в исполнение давно задуманный ими план.
Но подобные проекты очень редко осуществляются, в большинстве случаев какое-нибудь непредвиденное ничтожное обстоятельство является преградой в последнюю минуту.
То же случилось и на этот раз. Доктор все рассчитал, но не позаботился заручиться согласием сына, а последний, не подозревая отцовского плана, самым неожиданным образом влюбился.
Однажды утром, стоя у окна и следя глазами за удалявшимся отцом, он заметил молодого парня, который показался ему знакомым. Юлиан от нечего делать позвал его, и тот поспешил подойти.
По мере его приближения Юлиан убеждался, что знает этого молодого человека. Действительно, это был один из его товарищей и друзей детства, с которым он очень любил играть, потому что тот был старше его тремя годами и всегда брал его под свою защиту.
-- Эй! Бернардо! -- крикнул он. -- Разве ты меня не узнаешь?
-- Ах, Боже мой! Какое счастье! -- вскричал Бернардо, всплеснув руками. -- Это ты, мой Юлиан!
-- Наконец-то, ты вернулся!
-- Ну, да! -- ответил Юлиан, смеясь. -- Войди же, старый товарищ!
Они обнялись и расцеловались от души. Они стали припоминать времена своего детства и остальных друзей и товарищей.
Бернардо остался завтракать у Юлиана, причем, перебирая всех живущих в окрестностях, произнес имя Денизы с особенной похвалой.
Это имя, произнесенное мимоходом, воскресило в памяти Юлиана образ прелестной девочки, соучастницы его игр, сердце его забилось и он стал припоминать подробности их детской дружбы.
Семейства Мендири и Иригойен были очень дружны в то отдаленное время. Они почти жили вместе, а их дети просто не расставались. Юлиан называл Денизу своей маленькой женой, а Дениза называла его маленьким мужем.
Все эти проснувшиеся воспоминания возбудили в Юлиане сильное желание увидеть опять ту маленькую девочку, которая теперь, по словам Бернардо, превратилась в прелестную девушку, которую все окружающие боготворят.
В этот же день Юлиан в сопровождении Бернардо отправился в село.
Он был принят с восторгом старыми товарищами, которые все его любили и от души ему обрадовались.
С этой минуты он опять сделался кровным баском. Он опять надел национальный костюм, стал посещать все сборища, игры в шары и посиделки.
Дениза, увидев его, вскрикнула от радости и бросилась ему на шею со слезами. Бедная девочка не переставала о нем думать и наивно призналась ему в этом, не стараясь скрывать свою радость при свидании с ним.
Когда она после долголетней разлуки увидела этого красивого, статного молодого человека, она поняла, до какой степени любила его.
Юлиан тоже полюбил ее всеми силами своей души, но вместе с любовью у него зародилось и другое, неведомое ему до сих пор чувство ревности.
Дениза была слишком хороша собой, чтобы не иметь вздыхателей. Но последние относились к ней с величайшей почтительностью. Они любили молодую девушку, но не решались высказывать ей это открыто. Между ними был один, который более других возбуждал опасения в сердце Юлиана: это был рослый и красивый молодой человек лет двадцати четырех. Он был сыном богатого хлебопашца из соседнего села и очень гордился своей красотой и своим богатством. По силе и ловкости он не имел соперников и поэтому часто позволял себе высокомерные выходки.
Говорили, что он не отличался примерным поведением -- он уже обольстил нескольких девушек, которых потом бросил. Подобные вольности часто вовлекали его в неприятные истории, но благодаря влиянию богатых родителей он до сих пор выпутывался из беды. Но вследствие всего этого он был нелюбим и его отчасти даже боялись.
Этого молодого человека звали Фелиц Оианди. Он не скрывал своей любви к Денизе, хотя молодая девушка, по-видимому, ее вовсе не поощряла. Но это нисколько не обескураживало Фелица, и он поклялся, что так или иначе молодая девушка будет ему принадлежать.
В то время как Юлиан Иригойен входил в помещение посиделок, все общество было уже в полном сборе: тут были молодые люди, молодые девушки и их родители, -- более тридцати человек. Пряли, разговаривали, вышивали, хохотали, пели и даже плясали; было очень весело.
Посиделки составляют старинный и любимый обычай басков. Тут, под зорким наблюдением старших, молодежь знакомится и влюбляется. На посиделках же происходит, при всех, обручение сговоренных, после чего уже все вздыхатели отходят от обрученной, около которой продолжает оставаться один жених.
Помолвленные, таким образом, уже не могут отказаться друг от друга под страхом всеобщего презрения.
Мы скоро представим читателю случай присутствовать при исполнении этого трогательного и величественного обычая, который носит первобытный и патриархальный характер.
Посиделки в тот вечер происходили в доме Мендири, в большой и высокой комнате -- стены были обшиты дубовыми филенками, почерневшими от времени, земляной пол был, как ток на гумне. У одной стены огромный камин мог приютить нескольких человек под своим выступом. Мебель состояла из нескольких плетеных стульев для стариков и деревянных скамеек, расставленных в беспорядке, для молодежи. Освещение состояло из первобытных каганцев, подвешенных кое-где под потолок, и главным образом из пылавшего камина...
Отец и мать Денизы сидели по правую сторону камина, окруженные знакомыми, Дениза сидела за прялкой в кругу остальных девушек.
Когда Юлиан вошел, все работали и весело разговаривали; Фелиц Оианди с нахальной усмешкой что-то рассказывал в группе молодых людей.
Юлиан, не обращая на него внимания, прошел через всю комнату и, поздоровавшись с отцом и матерью девушки, ласково приветствовал Денизу, и подошел к тем молодым людям, с которыми был дружен.
Однако при появлении Юлиана произошло заметное смятение среди присутствовавших. Все обратились в его сторону: молодые девушки шептались и хихикали, глядя на него, молодые люди прекратили свой разговор, заметное молчание воцарилось на несколько минут, точно все ожидали чего-то.
Но это волнение длилось недолго. Вскоре разговоры и хохот возобновились во всех углах еще громче прежнего.
Время шло, было уже около одиннадцати часов, некоторые девушки стали складывать свою работу, наставала пора расходиться по домам.
В это время Фелиц Оианди подошел к камину и, наклонившись к Денизе, подкладывавшей дрова в огонь, сказал:
-- Сударыня, кажется, дрова плохо горят, позвольте мне подложить это полено...
И он положил свое полено в то место, где огонь ярче горел.
Мертвая тишина воцарилась в зале, все ждали -- кто с замиранием сердца, кто просто с любопытством, -- что произойдет.
Дениза молча взяла щипцами полено молодого человека и отставила его в сторону, так что оно мгновенно потухло.
Фелиц Оианди вздрогнул, лицо его позеленело от злости. Он попробовал улыбнуться и затем поспешил скрыться, преследуемый хохотом молодых девушек.
Аллегорический ответ Денизы означал отказ самый решительный. Вынув полено из огня и дав ему потухнуть, она этим сказала молодому человеку: "Я вас не люблю и любить не буду".
Когда Фелиц Оианди исчез в группе молодых людей, Юлиан Иригойен в свою очередь подошел к Денизе. Поклонившись ей, он сказал дрожащим голосом:
-- Позвольте мне, дорогая Дениза, положить в огонь это полено, которое я тщательно выбрал.
И он прибавил с грустной улыбкой:
-- Может быть, оно лучше загорится, чем первое.
-- Пожалуйста, Юлиан, -- ответила девушка с выражением искренней нежности в голосе, -- вот сюда положите -- огонь, может быть, и не станет от этого жарче, но все-таки станет светлее.
-- О! Благодарю! Благодарю! -- крикнул Юлиан страстно.
И он бросил полено в огонь.
Радостные возгласы послышались со всех сторон и приветствовали выбор девушки. Все любили Юлиана и потому все его искренно поздравляли. Отец и мать обнимали Денизу, повторяя, что она не могла сделать лучшего выбора.
Что же касается Фелица Оианди, то он поспешно удалился, придумывая способ отомстить за нанесенную обиду.
Полчаса спустя все начали расходиться по домам.
Несколько товарищей Юлиана, зная злобный и мстительный характер Фелица, настояли на том, чтобы проводить Юлиана домой. Как он ни отговаривался, ему пришлось уступить, но так как он более всего боялся, чтобы Фелиц не мог его упрекнуть в трусости, то было решено, что он пойдет один, а друзья будут за ним следить издали, для того чтобы в случае нужды они могли поспеть к нему на помощь.
-- Ну, если ты уж такой упрямый, то иди вперед, -- сказал Бернардо, -- во всяком случае, мы не дадим этому олуху тебя убить.
-- Спасибо, -- ответил, смеясь, Юлиан. -- Но если уж быть сегодня драке, то едва ли Фелицу удастся меня одолеть, ему сегодня что-то не везет.
Молодые люди дружно расхохотались и отравились в путь.
Мы уже сказали, что село было окружено со всех сторон густым лесом. Юлиану приходилось пересечь этот лес, чтобы дойти до своего дома, и идти этим путем около получаса.
Луна светила с безоблачного неба, так что в чаще не было особенно темно, на полянах же было совсем светло.
Молодой человек уже прошел более половины пути, когда, подойдя к довольно просторной поляне, увидел на ней четырех человек, которые, как казалось, его ожидали.
-- Ого! -- проговорил он про себя. -- Неужели мои друзья были правы? Ну, пойду к ним навстречу, там видно будет!
И, попробовав, хорошо ли вертится в его руке дубина, он вышел на середину поляны.
В это время один из стоявших на поляне пошел к нему навстречу.
-- Ага! Это ты, Пауло, -- сказал Юлиан весело. -- Что же ты тут делаешь?
-- Я тебя ждал, Юлиан, -- ответил ласково Пауло.
-- Ну, так вот и я -- что же тебе от меня нужно?
-- Да мне-то, собственно, от тебя ничего не нужно, Юлиан; только, вот, Фелиц Оианди взбешен на тебя и говорит, что ты его очень оскорбил на посиделках.
-- Фелиц Оианди с ума сошел: я воспользовался своим правом, также, как он воспользовался своим. Тем хуже для него, если ему отказали, мне до этого нет дела.
-- Так скажи ты ему это сам, Юлиан.
-- Пожалуй! Пойдем!
-- Да, пойдем! -- повторил Бернардо, который в это время подошел с четырьмя товарищами.
Силы были теперь равны, на стороне Юлиана был даже перевес, так как со стороны Фелица было только четверо, а со стороны Юлиана шесть молодых людей.
Они все вместе подошли к Фелицу, который продолжал стоять посреди поляны.
-- Ого-го! -- сказал Фелиц насмешливо. -- Вы пришли сюда целым стадом! Должно быть, вы что-то подозревали?
-- С тобой всегда можно что-нибудь подозревать, -- ответил сухо Бернардо.
-- Молчи, пожалуйста, Бернардо, -- сказал Юлиан. -- Это дело касается меня одного! Впрочем, Фелиц едва ли мог задумать против меня измену.
-- Мне никакой измены не надо, чтобы проучить такую мокрую курицу, как ты! -- крикнул Фелиц.
-- Не будем терять времени на перебранки. Скажи мне прямо, зачем ты меня тут поджидал с товарищами в такой поздний час?
-- Что я хочу? -- крикнул Фелиц, изменившимся голосом. -- Я хочу тебя убить!
Юлиан улыбнулся.
-- Стало быть, будем драться, -- сказал он с невозмутимым хладнокровием.
-- Да пока один из нас не останется на месте.
-- В таком случае, я вот что предлагаю: мы бросим наши ножи, ножами совершаются убийства, и решим наше дело дуэлью.
-- Но...
-- Ни слова! Ты меня вызываешь, значит, я имею право выбрать род оружия; к тому же, ты гораздо старше и храбрее меня.
-- Правда, правда! -- закричали все присутствовавшие в один голос.
-- Ладно! -- проворчал Фелиц, принужденный согласиться.
-- Мы будем драться дубинами. Дубина наше национальное оружие; можно также пускать в дело кулаки; секунданты не должны вмешиваться.
-- Хорошо, -- сказали секунданты.
-- Хорошо, -- повторил Фелиц глухим голосом. -- Что же, все ли, наконец?
-- Еще два слова.
-- Скорее!
-- Ну, не волнуйся, ты от меня не уйдешь, -- возразил с насмешкой Юлиан. -- Каждый из нас должен дать себя осмотреть, чтобы секунданты убедились, что у нас нет спрятанного оружия. Мы сбросим всю лишнюю одежду и останемся в одном белье...
-- Как ты трусишь, однако! -- расхохотался Фелиц.
-- Дуэль только тогда прекратится, -- продолжал Юлиан, -- когда один из нас признает себя побежденным и скажет: "Я виноват, я подлец, меня справедливо наказал такой-то, я прошу у него прощения за то, что напрасно вызвал его на бой".
-- Кончишь ли ты наконец! -- заревел Фелиц.
-- Да, принимаешь ли ты эти условия?
-- Принимаю.
-- Все? Даже слова, которые побежденный обязан произнести?
-- Все, говорю тебе! Это ты, недоносок, их произнесешь!
-- Это мы увидим! Господа, вы слышали? Будьте свидетелями.
-- Да, -- сказал Бернардо, -- мы клянемся, что эти условия будут соблюдены!
Секунданты приступили к исполнению своих обязанностей: отняли у борцов их ножи и всю лишнюю одежду и, когда все было готово, поставили их друг против друга с дубинами в руках.
Юлиан, хотя и казался очень сильным для его лет, тем не менее еще не вполне сформировался физически, и поэтому он был значительно слабее своего противника. Но, несмотря на это, он весело улыбался.
Юлиан рассчитывал только на свою ловкость. Во время пятилетнего пребывания в Париже он брал уроки у знаменитейших профессоров бокса и савата [ Cabata (la savate) состоит в умении драться одновременно руками, ногами и головой. Удары, наносимые этим способом, отличаются меткостью и неотразимостью ] и слыл талантливейшим из их учеников. Благодаря этим знаниям, человек сравнительно не сильный может справиться со всяким соперником, вооруженным только своей грубой силой.
Сигнал был дан.
Фелиц вскрикнул от радости и бросился на противника с поднятой дубиной, но удар его упал в пустое пространство. Юлиан быстро нагнулся, предпослав Фелицу два удара кулаком в лицо и удар ногой в колено.
Лицо Фелица обагрилось кровью, которая у него хлынула из носа и изо рта. С этой минуты он потерял всякое самообладание и стал изо всех сил наносить палкой направо и налево удары, которые попадали только в воздух.
Юлиан уклонялся от всех ударов, он вертелся вокруг противника и наносил ему удар за ударом вполне безнаказанно. Лицо несчастного Фелица уже потеряло образ человеческий, оно так распухло, что глаз почти не видно было, грудь издавала хриплые звуки при каждом новом ударе, наконец одним сильным ударом ногой в правое бедро Юлиан опрокинул его навзничь на землю.
-- Ну вот, -- сказал молодой человек, смеясь, -- теперь отдохнем немного.
Свидетели этой необыкновенной борьбы были в восхищении. Они никогда ничего подобного не видали и просто не понимали, каким образом Юлиан мог действовать так метко и так быстро.
Молодой человек был цел и невредим, между тем как Фелиц ревел от злости и боли. Секунданты привели его в чувство, но он точно лишился рассудка.
-- Ах! Дьявол! -- кричал он бешено. -- Если ты только мне попадешься в руки, я тебя разорву на части.
-- Я это отлично знаю и потому к тебе в руки и не попадусь, -- ответил, смеясь, Юлиан.
-- Ну, это мы посмотрим, -- проворчал Фелиц глухим голосом.
-- Ты бы уж лучше перестал драться, пока еще цел.
-- Ни за что! Я тебя убью!
-- Дурак! Я бы давно с тобой покончил, если бы захотел.
-- Ты еще думаешь насмехаться надо мной, плюгавый недоносок! О, я тебя убью!.. Помогите мне встать, на этот раз я с ним порешу!
Секунданты повиновались.
-- Ну, начнем опять, если ты этого желаешь, -- сказал Юлиан, становясь против него.
Борьба опять началась и с еще большим ожесточением, чем в первый раз. Юлиан уже не щадил своего противника, каждый удар его образовывал кровавый подтек, если не рану; противнику не только не удалось ударить Юлиана, но он даже не мог отражать ударов, которые тот ему наносил. Наконец он зашатался и, как сноп, повалился на землю.
-- Он умер! -- вскричали секунданты, в которых заговорило чувство жалости при виде страданий несчастного.
-- Нет, он не умер, -- сказал Юлиан, -- но если он захочет еще раз сразиться, то я буду неумолим и убью его, как собаку.
-- Как! Юлиан! Ты его до сих пор щадил? -- спросил наивно Бернардо.
-- Да, мой друг, я его щадил, я только хотел его проучить.
-- Ого!
-- Я тебе говорю сущую правду -- ничего не было легче, как одним ударом головой в грудь убить его наповал, но, повторяю тебе, я его пощадил и не нанес ему ни одного смертельного удара.
Между тем Фелиц был в ужасном состоянии. Череп был в одном месте проломлен, нос раздавлен, несколько зубов выбиты, правое плечо вывихнуто, грудь расшиблена и одна нога повреждена.
При этих условиях продолжать борьбу было невозможно; Фелиц сам сознался в этом, когда был приведен в чувство.
-- Ну, если так, -- сказал Юлиан, -- то пусть тебе это послужит уроком. Ты воспользовался своей силой, чтобы нагнать здесь на всех страх. Ты затеял со мной ссору только потому, что понадеялся на свою силу; теперь ты видишь, что и не одной грубой силой можно побороть человека. Я тебя более не трону, но и ты не трогай тех, кого я люблю, или я тебе покажу, как я умею наказывать. Теперь ты, как побежденный, должен сделать условленное заявление.
Фелиц что-то невнятно промычал.
-- Говори сейчас. -- сказал Юлиан, -- или мы тебя бросим здесь волкам на съедение.
-- Условия должны быть соблюдены, -- отчеканил Бернардо, -- или мы все отсюда уйдем.
-- Ну, погоди! Я тебе отплачу! -- проговорил Фелиц невнятно.
-- Что ты говоришь?
-- Ничего! Я скажу, если вы этого хотите.
-- Мы этого требуем.
Фелиц с затаенным бешенством произнес условленные слова.
-- Хорошо, -- сказал Юлиан, когда он кончил, -- я тебя прощаю, и молю Бога, чтобы он тебя скорее исцелил.
-- Да, но я не прощу тебя, дьявол, и отплачу тебе, -- произнес Фелиц так тихо, что никто этих слов не разобрал.
Молодые люди занялись приисканием способа для перенесения раненого домой. Наконец они сделали носилки из ветвей, разложили на них плащ, потом уложили Фелица на это наскоро приспособленное ложе и понесли его в Сэр, где он жил.
Фелиц лежал без чувств.
Юлиан оделся и пошел домой в сопровождении Бернардо, который не отставал от него и раз десять во время пути ему повторил:
-- Прошу тебя, Юлиан, научи меня так же драться, как ты.
Наконец он так надоел Юлиану, что тот обещал ему выучить его этому искусству, только с тем условием, что он никому не разболтает о случившейся драке и убедит всех свидетелей никому о ней не говорить. Бернардо охотно обещал это исполнить.
(Однако или Бернардо забыл предупредить молодых людей, или сам не сдержал своего обещания, но на другое утро каждый уже на свой лад судил и рядил о необыкновенных подробностях ночного побоища).
У дома доктора друзья расстались; Бернардо ушел обратно в деревню, а Юлиан вошел к себе.
Доктор уже был дома, но, вероятно, утомленный всеми происшествиями и треволнениями этого дня, он, несмотря на обещание дождаться сына, лег в постель и заснул.
Юлиан был очень доволен тем, что не показался отцу в таком возбужденном состоянии, в каком он находился.
Он поспешил в свою комнату и вскоре тоже заснул.
Доктор Иригойен, через час после того, как сын его отправился на посиделки, исполнил просьбу своей милой пациентки отвезти ее домой в Сен-Жан-де-Люс.
Закутав ее потеплее в несколько мягких пледов, он снес ее на руках в кабриолет, который сам же запряг, и они быстро покатили.
Убаюкиваемая покачиванием экипажа, утомленная женщина закрыла глаза и заснула.
Расстояние, которое им нужно было проехать, составляло не более двух лье.
Это было дело получаса для такого рысака, как лошадь доктора. Стало быть, они должны были прибыть в город не позже десяти с половиной часов.
Город Сен-Жан-де-Люс, набережная которого с каждым днем все более и более подмывается волнами, в то время как его порт постоянно мелеет и, вероятно, скоро совершенно исчезнет, был когда-то значительным торговым пунктом.
Теперь Сен-Жан-де-Люс можно назвать мертвым городом, особенно во время долгой и суровой зимы. В десять часов вечера все дома уже заперты, огни потушены и улицы совершенно пусты. Поэтому доктор мог смело въехать в город, не опасаясь встреч и любопытных взоров.
Впрочем, он и его экипаж были настолько всем известны, что приезд его в какое бы то ни было время никого не удивил бы.
Мы воспользуемся молчанием доктора и его спутницы, чтобы несколько подробнее представить читателю личность доктора Иригойена, о котором мы еще только мимоходом сказали несколько слов.
Этот человек, которого мы встречаем в одной из забытых местностей нашего отечества, был замечательной и выдающейся личностью. Он в свое время занимал весьма важную должность в медицинском мире.
Громадные услуги, которые он оказал обществу во время холеры в Париже в 1831 году, когда ему было еще только двадцать семь лет, обратили на него внимание правительства и он был пожалован кавалером ордена Почетного легиона и ему была предложена кафедра в медицинской академии.
В это время молодой доктор женился по любви на прелестной молодой девушке, принадлежавшей к очень хорошей фамилии. Жизнь улыбалась молодой чете: любовь, слава, богатство -- все у них было, оставалось только жить и пользоваться всеми этими благами; но судьба распорядилась иначе: молодая женщина умерла во время родов через год после свадьбы, оставив сына, на которого в первом порыве отчаяния доктор и взглянуть не хотел.
Два месяца доктор находился между жизнью и смертью; наконец молодость восторжествовала над недугом; он выздоровел, но страдать не перестал.
Удрученный горем, он отказался от кафедры и подал прошение о переводе его в Африку, в действующую армию. Сына же он поручил кормилице, которая увезла ребенка в деревню и изредка писала ему о состоянии его здоровья.
Таким образом прошло три года. Вдруг доктор получил письмо, в котором его извещали, что сын его болен и находится при смерти.
-- Я его спасу! -- вскричал он, прочитав страшную весть. -- Это все, что у меня осталось от женщины, которую я так любил. Я не хочу, чтобы он умер!
Доктор еще никогда не видел своего сына!
Приехав в Марсель, он верхом поскакал в село, где был его ребенок, и, час спустя, он был уже в Лубериа, у кормилицы.
Ребенок был еще жив, и доктор вовремя приехал -- днем позже его уже невозможно было бы спасти. В течение нескольких недель доктор не отходил от ребенка, у которого оказался пятнистый тиф. Борьба со смертью была ужасна, но наука и отцовская любовь взяли верх, и маленькое существо осталось в живых.
Все родительские чувства, которые дремали в его сердце, проснулись при виде этого ребенка, которому он второй раз даровал жизнь. Он так сильно, так беззаветно привязался к своему сыну, что, когда опасность миновала, он решил никогда более с ним не расставаться и сдержал свое слово.
Вот почему мы находим доктора Иригойена в маленькой деревне Лубериа в Пиренеях. Он поселился в своем поместье -- где его сын вырос -- и все время был истинным спасителем бедняков всего округа. Все его любили и уважали как человека и как медика.
В то время, когда начинается наш рассказ, уже прошло шестнадцать лет с тех пор, как доктор поселился в Лубериа.
...Кабриолет продолжал быстро двигаться вперед. Вдали виднелись уже неясные очертания города. Маркиза проснулась и, высунувшись немного из экипажа, внимательно рассматривала дорогу.
-- Через несколько минут вы будете дома, сударыня, -- сказал ей доктор.
-- Да, -- произнесла она рассеянно, продолжая смотреть на дорогу. Вдруг она положила свою нежную ручку на руку доктора и сказала: -- Остановитесь, доктор, мы приехали.
-- Как приехали? -- возразил доктор с удивлением. -- Ведь мы в открытом поле!
-- Да, но я не могу возвратиться ночью домой в этом наряде, когда никто из моих людей не знает, что меня нет в замке. Это возбудит толки, которых я хотела бы избежать. Я должна вернуться в свою комнату тем же путем, каким меня похитили. Я должна сказать вам одну вещь, которой вы, вероятно, не знаете. Замок Жермандиа -- одна из последних феодальных построек, уцелевших в Сен-Жан-де-Люс.
-- Я это знаю, сударыня, я даже знаю и то, что этот замок служил временной цитаделью в городе.
-- Вот об этом именно я и хочу поговорить с вами, доктор. В массивных стенах этой феодальной постройки находится огромное количество потайных лестниц и помещений, о которых нынешнее поколение и понятия не имеет. Только я с моим мужем знаем все ходы и выходы. Одна из подобных лестниц ведет в мою спальню, и дверь так искусно скрыта, что ее невозможно заметить. Эта лестница ведет из моей комнаты прямо под крышу, а потом спускается в подземелье, вход в которое находится в гроте, недалеко от берега реки.
-- Совершенно справедливо, сударыня, недалеко отсюда есть грот; но я в нем несколько раз бывал и могу вас уверить, что в нем, кроме входного, другого отверстия нет.
-- О! Оно тщательно скрыто, -- возразила молодая женщина с грустной улыбкой. -- Именно через этот проход муж проник в мою спальню. Вот почему он мог меня увезти насильно. Понимаете ли вы теперь, доктор, почему я должна избрать тот же путь?
-- Совершенно понимаю, сударыня; но будете ли вы в силах идти так далеко пешком?
-- Успокойтесь, доктор, благодаря вам, мне теперь гораздо лучше. Впрочем, другого удобного пути я не вижу.
-- Вы правы, сударыня, я согласен.
Доктор вышел из экипажа и, взяв лошадь под уздцы, повел ее к реке, где и спрятал ее вместе с экипажем в кустах. Затем, высадив молодую женщину, он снял с экипажа один фонарь, чтобы посветить ей, а другой потушил.
Маркиза пошла вперед вдоль реки. Две или три минуты спустя они дошли до пещеры, в которую немедленно вошли.
Это было природное углубление в скале, небольших размеров вход в него был ниже уровня воды, и поэтому река при поднятии воды должна была его затоплять.
Маркиза попросила доктора поднять фонарь, внимательно осмотрела каменную стену и нажала рукой на известную ей точку.
-- Посмотрите, -- сказала она доктору.
В ту же минуту вся гранитная масса тихо подалась и, повернувшись на невидимой оси, открыла вход в узкое подземелье, которое, по-видимому, было весьма длинным.
-- Это удивительно! -- сказал доктор. -- Кто бы мог это угадать? Но, -- прибавил он, -- как же вы пойдете туда в темноте?
-- Тут, наверное, найдется орошенный ими фонарь, когда матрос меня нес, муж ему светил фонарем.
Действительно, у входа в подземелье доктор нашел этот фонарь. Он его зажег и, передавая маркизе, сказал:
-- Прощайте, сударыня, и помните, что я к вашим услугам, если смогу вам быть чем-нибудь полезен.
-- Благодарю вас, доктор. Я хочу вас непременно завтра видеть, я скажусь больной и пришлю за вами!.. Мне нужно с вами о многом переговорить. Теперь же еще раз благодарю, до свидания!
Она протянула ему руку, которую доктор поцеловал, и они разошлись. Каменная глыба опять стала на свое прежнее место, и маркиза осталась одна в подземелье.
Полчаса спустя, она счастливо добралась до дверей своей спальни. Потушив фонарь и оставив его на лестнице, она заперла тайную дверь и упала в первое попавшееся кресло, в котором пролежала несколько минут без движения.
Затем она тщательно осмотрела свои вещи, бумаги, деньги. Все было цело; стало быть, муж ее действительно поспешил уехать, так как он не воспользовался ее отсутствием, чтобы похитить что-нибудь.
Убедившись в том, что ничего не тронуто, она переменила платье, которое носило следы борьбы и пребывания ее под землей, и позвонила.
Вошла молоденькая, хорошенькая горничная, почти одних с ней лет, это была ее молочная сестра. Она вместе с маркизой росла и была искренно привязана к ней; ее звали Клер Мартен или, лучше сказать, Клеретта.
-- Ах, как я испугалась, сударыня! -- вскричала она, входя. -- Я два раза стучалась к вам, а вы не отвечали. Дверь была заперта, я вас звала, но вы не откликнулись.
-- Я, вероятно, уснула. Ну, не ворчи, мне что-то нездоровится, должно быть, мигрень. Принеси мне чаю.
-- Сейчас, сударыня. Больше ничего не прикажете?
-- Нет! Ничего. Ах, да! Слушай, я не знаю, отчего, но я вся дрожу. Мне страшно в этом древнем доме; ты себе постели здесь на диване, я хочу, чтобы ты спала у меня. Прикажи одному из лакеев сходить завтра утром за доктором Иригойеном. Я хочу его видеть.
-- Слушаю, сударыня. Как вы бледны! Не больны ли вы?
-- Я надеюсь, что это только легкое недомогание; все-таки я хочу посоветоваться с доктором. Скорее, милочка! Ты мне поможешь лечь в постель, мне холодно.
-- Еще бы не озябнуть! Огонь в камине почти погас.
-- Ступай скорее!
Девушка вышла. Вскоре она вернулась с чаем, который поставила на столик перед маркизой, и в одну минуту раздула уголья, и огонь весело затрещал в камине. Затем она быстро приготовила себе постель на диване и сказала:
-- Ну, вот и готово. Как я тут отлично спать буду -- просто восхищение!
-- Ты отдала приказание, чтобы завтра поехали за доктором?
-- Да, сударыня.
-- Ну так поди скажи, что все могут ложиться спать.
-- Я и сама догадалась им это сказать, сударыня.
-- В таком случае, садись тут возле меня и пей чай.
Молодая девушка повиновалась и приняла из рук маркизы чашку чая.
-- Ты меня очень любишь, неправда ли, Клеретта? -- спросила, немного погодя, маркиза.
-- О да, сударыня, -- ответила с чувством девушка, -- вы такая добрая!
-- Тебе было бы жаль со мной расстаться?
-- Что вы, сударыня, да я с вами никогда не расстанусь!
-- Ну а если бы мне пришлось уехать очень далеко отсюда?
-- Я с вами поеду, только бы мне с вами не расставаться. Зачем вы меня об этом спрашиваете, сударыня?
-- Потому, душечка, что, по некоторым обстоятельствам, я могу быть вынуждена уехать надолго, может быть, навсегда. Может быть, придется даже совсем покинуть Францию.
-- Сударыня, если вы мне все это говорите, чтобы меня испытать, то грешно вам, право, -- вы знаете, как я вас люблю, вы знаете, что вы одни у меня остались, так как у меня нет ни отца, ни матери. Я ваша навсегда. Зачем же вы мне говорите, что хотите расстаться? Боже мой за что вы хотите от меня избавиться, куда я от вас пойду?
И бедная девушка горько заплакала. Маркиза привлекла ее к себе, вытерла своим платком ее слезы и, поцеловав ее в лоб, сказала:
-- Не плачь, дурочка, я теперь знаю, что хотела знать, -- я так же люблю тебя, как сестру, и никогда с тобой не расстанусь.
-- Значит, правда, что вы куда-то собираетесь уехать, сударыня?
-- Да, очень может случиться, что мы через несколько дней уедем из Сен-Жан-де-Люса.
-- Куда же мы поедем, сударыня, в Париж?
-- Может быть, и в Париж, но не забывай, что никто не должен знать об этом.
-- О! Я умею молчать, сударыня.
-- Ну что, ничего не слышно нового в городе?
-- Нет, сударыня, сколько мне известно, все идет по-старому... Ах, да! Говорят про какой-то корабль, который показался перед портом в то время как солнце садилось; капитан его не принял лоцмана, который к нему подъехал, сказав, что ему только нужно отправить несколько писем в городе и, поэтому ему в порт въезжать незачем.
-- Как это странно.
-- И, кажется, шлюпка действительно ездила от него в город, но в городе не остановилась, а, проплыв мимо, поднялась по реке неизвестно к какому месту. Два часа тому назад та же шлюпка опять проплыла тем же путем и подплыла из порта к кораблю, который ее дожидался на взморье. Бог знает, какие толки идут теперь между рыбаками по этому поводу.
Маркиза побледнела во время этого рассказа.
-- А не известно, к какой нации принадлежит этот корабль? -- спросила она, минуту спустя.
-- Как же, сударыня, это испанский корабль. Это ужасно странно!
-- Да, в самом деле. Однако раздень меня, я лягу.
-- Лучше ли вам теперь, сударыня?
-- Немного, но я совсем разбита и хочу спать.
Полчаса спустя, при тусклом мерцании лампады обе женщины, казалось, спали спокойным сном, но маркиза только притворялась спящей. Ни одной минуты в течение этой долгой ночи тревожные думы не оставляли ее. Только на рассвете ей удалось немного вздремнуть.
Впрочем, ночь прошла спокойно и ничто не нарушило тишины этого мирного жилища.
Рано утром молоденькая горничная потихоньку встала и унесла свою постель. В десять часов маркиза позвонила и спросила вошедшую Клеретту, ушли ли за доктором?
-- Антон уже давно ушел, сударыня.
-- Так он, вероятно, скоро придет. Дай мне одеться, я не хочу принять его в постели, я не настолько больна.
-- Какое платье прикажете подать, сударыня?
-- Утренний наряд, первый, который тебе под руку попадется, для докторов не следует наряжаться. Но помоги мне прежде встать.
Простой туалет маркизы занял час времени.
Клеретта принесла на подносе утренний шоколад.
Маркиза спросила ее, стараясь казаться равнодушной:
-- Ну что же, больше ничего не узнали о вчерашнем таинственном корабле?
-- Как же, сударыня, рыбаки видели, как шлюпка подплыла к кораблю, и вскоре после того на корабле распустили паруса, и он ушел по направлению к юго-западу. Все в недоумении, потому что оказывается, что никакого письма на лодке не привозили, и эти люди неизвестно куда ездили.
-- Когда-нибудь узнают, зачем они приезжали, -- сказала маркиза с грустной улыбкой, -- а теперь убери все это, я больше есть не хочу.
Девушка вышла, унося шоколад,
-- Он, действительно, уехал, -- сказала маркиза, оставшись одна, -- но кто знает -- не вернется ли он опять? Защити меня тогда от него, Господи!
-- Доктор Иригойен приехал, сударыня, и спрашивает, можете ли вы его принять?
-- Да, да! -- вскрикнула маркиза. -- Проси, проси!
Доктор вошел и почтительно поклонился молодой женщине.
-- Пожалуйте, доктор, пожалуйте, -- сказала маркиза, -- я вас ждала с нетерпением. Подай кресло, милочка, и оставь нас. Мне нужно говорить с доктором.
Клеретта подала кресло и ушла.
Маркиза и доктор остались одни.
-- Как провели вы ночь, сударыня? -- спросил ее доктор.
-- Я всю ночь провела в тревоге и размышлениях, доктор, только под утро, когда стало уже совсем светло, я уснула и проспала часа три.
-- Вам теперь нечего опасаться вашего мужа. Мне достоверно известно, что корабль, на котором он приезжал, отплыл в два часа ночи.
-- Я это знаю, доктор, но он может вернуться.
-- Да, действительно, это может случиться; он, вероятно, вернется.
-- Может быть, скоро?
-- Я не думаю. Он предполагает, что вы умерли, ему и в голову не может прийти, что вы спаслись просто чудом.
-- И это чудо совершили вы, мои добрый, мои милый доктор, -- сказала она, взяв его нежно за руку.
-- Я в этом случае был только орудием Провидения.
-- Так вы думаете, доктор, что мой муж нескоро вернется?
-- Сударыня, женщина, занимающая такое высокое положение в обществе, как вы, не может исчезнуть без того, чтобы все власти не всполошились; полиция разошлет агентов, сыщиков; нарядят следствие, начнут выслеживать, узнавать. Положим, в настоящем случае, благодаря предосторожностям, принятым вашим мужем, они, может быть, ничего и не откроют, но во всяком случае нужно будет выждать, чтобы об этом деле забыли. До того ваш муж не осмелится заглянуть сюда, он побоится навлечь на себя подозрение.
-- Но как его могут заподозрить? Вот уже год, как он отсюда уехал. Это всем известно. Во время же нескольких часов, которые он здесь пробыл, его решительно никто, кроме вас и меня, не видал; вы же, конечно, никому об этом не скажете.
Доктор покачал головой.
-- Предположите, что месть вашего мужа вполне удалась. В таком случае уже теперь полиция делала бы дознание в вашем отеле. Она не нашла бы ничего подозрительного, -- согласен. Но тогда вспомнили бы о таинственном появлении корабля, о присылке им лодки, неизвестно где причалившей и не привезшей в город тех писем, о которых упоминал капитан. Затем вспомнили бы не менее таинственный отъезд корабля, состоявшийся именно в ночь вашего исчезновения. Вы сами видите, какое подозрение должно родиться вследствие подобного стечения обстоятельств. Ваш муж, сударыня, не только не подумает сюда вернуться, а, напротив, он теперь всеми силами постарается, чтобы в случае нужды могли бы засвидетельствовать, что он вчерашний день был очень далеко отсюда. Пройдет, быть может, несколько лет, прежде чем он посмеет сюда показаться.
-- Все это, может быть, и правда, доктор, но когда-нибудь он вернется, и тогда он меня убьет. Вот уже два раза, как он пытался убить меня. Я не могу жить в таком постоянном страхе. Этот человек возбуждает во мне неодолимое отвращение. Я хочу, во что бы то ни стало, оградить себя от его преследования. Это мое твердое решение. Если я вас пригласила к себе сегодня утром, то именно с целью попросить у вас совета -- каким образом мне избавиться от человека, который думает только об одном, а именно -- как бы меня окончательно обобрать. Он самым постыдным образом растратил все свое личное состояние; вот почему он хочет меня лишить жизни. Он отлично знает, что, пока я жива, я ему не уступлю своего состояния.
-- У вас разве раздельное имущество? -- спросил доктор.
-- Да, доктор; я имею право распоряжаться своим состоянием: покупать, продавать и т. д. в силу условия, заключенного у нотариуса. Условие это мой муж был вынужден подписать за час перед своим отъездом, взамен ста тысяч франков, которые я ему тогда отсчитала и с которыми они уехал на службу в Африку.
-- И ваш муж разорен, говорите вы, сударыня?
-- У него только эти сто тысяч, которые я ему дала; вернее сказать -- ничего, потому что он, вероятно, их уже давно промотал. Вот почему он и приезжал сегодня ночью.
-- Все это весьма вероятно. Но ведь он мог уничтожить данное условие, и, вероятно, по приезде в Африку поспешил это сделать?
-- Да, я, кажется, что-то подобное слышала, но это все равно. На другой же день после его отъезда я поручила своему нотариусу ликвидировать все мое состояние и купить фонды на вырученные деньги. Это было сделано дней в десять, то есть гораздо раньше, чем мой муж доехал до места назначения. И с тех пор все мое состояние постоянно находится при мне; правда, это мне обошлось недешево. Вследствие этой операции я потеряла около трехсот тысяч.
-- Вы, стало быть, очень богаты, сударыня?
-- Да, -- сказала она печально, -- поэтому мой муж и желает меня убить.
Она встала, открыла потайной ящик прелестного столика розового дерева и вынула из него нечто вроде альбома, окованного железом.
-- Посмотрите, -- сказала она.
Доктор взял альбом и открыл его машинально.
-- Банковые билеты! -- вскрикнул он с удивлением. -- Да тут их, должно быть, на огромную сумму?
-- Этот альбом содержит два миллиона шестьсот пятьдесят тысяч франков, смотрите: тут четыреста билетов в пять тысяч франков и шестьсот билетов в тысячу франков. Это огромное состояние занимает, таким образом, мало места, и его легко возить с собой всюду.
-- Я вижу, сударыня, что вы предусмотрительны.
-- Да, доктор, я еще тогда задумала бежать и скрыться от мужа, когда он однажды попробовал меня отравить, добиваясь от меня денег.
-- Отчего вы не просите развода судебным порядком?
-- Но если бы мне даже и удалось добиться формального развода, разве это помешает моему мужу меня убить и обокрасть? Понятно, нет. Стало быть, не стоит и хлопотать. Впрочем, каков бы ни был исход процесса, он всегда невыгоден для женщины. Разведенная жена более ни девица, ни вдова, ни жена, -- положение ее отвратительно. Нет, мне надо исчезнуть, так, чтобы мой муж и подозревать не мог, куда я девалась. Если б можно было устроить дело так, чтобы он думал, что я умерла, то это было бы лучше всего. Таким только способом могу я обеспечить свою безопасность.
Доктор помолчал несколько минут и затем ответил:
-- Сударыня, я не имею чести вас близко знать: я в душе убежден, что вы невинны. Впрочем, даже если и предположить с вашей стороны какую-нибудь вину, то нет на свете такого преступления, которое бы оправдывало страшное насилие, которому вы подверглись. Для меня ваш муж злодей, изверг, -- вы тысячу раз правы, желая вырваться из его зависимости. Закон бессилен вас оградить, поэтому вы сами должны позаботиться о себе. Я, со своей стороны, всеми силами буду вам помогать и прошу вас на меня безусловно рассчитывать. Теперь, скажите мне, пожалуйста, что вы придумали?
-- Я решилась уехать отсюда, но, к несчастью, мне кажется, что это будет ужасно трудно устроить. Я одинока и окружена людьми, между которыми, как я подозреваю, есть шпионы моего мужа. Но это еще не все; предположим, что мне удалось бы бежать отсюда, никем из них не замеченной. Однако, как же я могу выехать из города без того, чтобы сейчас не стало известно, куда я поехала? Вы видите, доктор, что мне здесь оставаться нельзя, но нельзя и уехать, -- словом, я в отчаянии. У меня есть только один человек, на которого я могу полагаться, как на самое себя -- это моя молочная сестра и в то же время горничная, которая ко мне искренно привязана. Но что может сделать молодая девушка одних со мною лет, находящаяся в таким зависимом положении?
-- Я полагаю, сударыня, что для того дела, которое вы замышляете, ваше одиночество -- большое счастье. В подобных случаях самое лучшее не иметь сообщников и действовать одному. Затем, я полагаю, что вы могли бы прекрасно покинуть этот замок незамеченной, пользуясь тем путем, по которому вас уже раз похитили. Ваш муж воображает, что вы навеки остались в. могиле, в которую он вас бросил. Если вы, например, сегодня ночью исчезнете при подобных же условиях, то есть запрете изнутри спальню, оставите лампу зажженной, словом, устроите ту же обстановку, при которой он вас вчера похитил, то завтра утром произойдет то, что произошло бы сегодня, если бы злодейский план вашего мужа удался. Ваш муж первый об этом узнает или через своих шпионов, если они у него есть, или по газетам, потому что переполох будет ужасный. Как я вам уже говорил, персона, подобная вам, не может исчезнуть незамеченной. Ваш муж убедиться, таким образом, что вы умерли, потому что он отлично будет знать причину вашего исчезновения. В этом убеждении и будет заключаться ваше спасение. Не станет же он вас искать, зная, что вас уже нет более в живых. Вы тогда можете легко избрать себе другое место жительства и жить спокойно, не опасаясь преследований.
-- Вы забываете одно, доктор. Мой муж тотчас же догадается обо всем, когда прочтет, что я исчезла сутками позже, чем он меня похитил.
-- Напротив, эта разница чистые пустяки. Ваш муж вообразит себе, что это ошибка, и будет очень рад, потому что таким образом, пребывание его в этот день в другом месте будет ему легче доказать. Стало быть, сударыня, будьте сегодня веселы, как всегда. Покажитесь прислуге, как ни в чем не бывало, и вечером, часов в восемь, заприте вашу спальню и отправьтесь по тайному ходу в пещеру на берегу речки.
-- Хорошо, доктор, я так и сделаю.
-- Скажите мне, сударыня, -- спросил тут доктор, улыбаясь, -- вы не трусливого десятка?
-- О нет, доктор! Я воспитана моим отцом совершенно, как мальчик. Я езжу отлично верхом и с детства занималась гимнастикой, училась фехтовать, стреляла в цель. Я постоянно сопровождала отца на охоту с гончими, умею прекрасно плавать. Мой бедный отец любил меня наряжать в мужское платье и находил, что оно мне очень к лицу. Вы видите, доктор, что при подобном воспитании из меня не могла получиться трусиха.
-- Если так, сударыня, то я вполне убежден, что наш план удастся. У вас, вероятно, уцелело ваше мужское платье?
-- О да, у меня целый сундук принадлежностей мужского туалета.
-- Ну и прекрасно. Вы наденете вечером мужское платье, возьмете чемоданчик с мужским же бельем, и выйдете к тому месту, где я прошлой ночью спрятал в кустах кабриолет, там будет вас ожидать оседланная лошадь. Вы найдете место?
-- Да, доктор, будьте покойны.
-- Вы сядете на лошадь и, объехав город, не въезжая в него, поедете прямо в Байонну. Под седлом лошади будет находиться паспорт. Куда думаете вы сперва ехать?
-- В Париж, доктор, там, я полагаю, легче всего скрыть следы.
-- Да, вы правы. Только не берите билет прямо в Байонну. Вы говорите по-испански?
-- По-испански, по-итальянски, по-английски и по-немецки. Я отлично владею иностранными языками.
-- Прекрасно. У вас будет паспорт испанский, на имя молодого человека, едущего из Бургоса в Тур, чтобы повидаться с родными. Из Тура вы поедете в Бурж. Из Буржа в Орлеан. И только из Орлеана поезжайте в Париж; таким образом, никто не найдет вашего следа.
-- Я непременной последую вашему маршруту, доктор, но когда же я вас опять увижу?
-- Когда вы приедете в Байонну, то остановитесь в гостинице "Париж". Там останавливаются все богатые испанцы. Вы меня там найдете. Если бы, против ожидания, я не мог туда приехать, то мой сын там будет и постарается вам служить вместо меня.
-- Благодарю вас, доктор, от всей души. У меня только еще есть одна просьба. Я вам говорила о моей горничной, которую я люблю, как сестру. Нельзя ли что-нибудь придумать, чтобы мне с ней не расставаться?
-- Как ее зовут?
-- Клер Мартен.
-- Надо, чтобы она сегодня под каким-нибудь предлогом уехала. Где она родилась?
-- В Шавеле, близ Версаля.
-- Через час она получит письмо, в котором ее вызовут на родину по экстренному делу. Пускай она это письмо всем покажет. Вы ее рассчитаете и при всех отпустите. Скажите ей, чтобы она вас ожидала в Байонне, в предместье Святого Духа в гостинице "Большой олень". Только, пожалуйста, сударыня, скажите ей, чтобы она хорошо разыграла эту комедию; ведь в подобном деле малейшая оплошность может иметь гибельные последствия.
Тут доктор Иригойен простился с маркизой и уехал.
Маркиза позвала Клеретту и передала ей все, что было решено с доктором. Девушка запрыгала от радости и обещала маркизе в точности исполнить все, что требовалось для приведения плана в исполнение. Между тем маркиза занялась укладыванием своих драгоценностей. У нее было два обручальных кольца, вот по какому случаю: раз маркиза не нашла своего обручального кольца и, боясь гнева мужа, с которым тогда еще жила, заказала поскорее ювелиру другое. Когда ювелир принес новое кольцо, старое уже было найдено. Молодая женщина его все-таки взяла, но не сказала мужу. Она уже запирала чемоданчик, в который положила некоторые необходимые вещи, когда Клеретта вбежала в комнату, держа в руках распечатанное письмо, и объявила ей, плача и смеясь в одно и тоже время, что у нее умер дядя, который оставил ей в наследство домик со всею обстановкой и пять дойных коров.
Комедия была сыграна при людях отлично. Клеретта горько плакала, прощаясь со своей доброй барыней, которая в свою очередь не скрывала сожаления по поводу того, что теряла такую преданную горничную.
Когда Клеретта уехала, маркиза сказала дворецкому:
-- Пожалуйста, Антон, постарайтесь завтра же найти мне другую горничную. Главное, чтобы она была расторопная и знала свое дело.
За обедом маркиза еще раз напомнила дворецкому про горничную, отдала приказание приготовить экипаж на другой день, так как намеревалась сделать несколько визитов по окрестным замкам, и в семь с половиной часов вечера ушла к себе и заперлась.
В восемь часов молодая женщина в мужском костюме и светлом парике садилась на приготовленную доктором Иригойеном лошадь и часа два спустя подъезжала в Байонне к гостинице "Париж".
На пороге двое мужчин дружно разговаривали и весело ей поклонились. В одном из них она узнала доктора, который заговорил с ней по-испански, называя ее дон Луис.
-- Я все устроил по вашему желанию, дон Луис, -- сказал ей доктор, -- я нанял здесь в гостинице две комнаты, одну для вас, а другую для вашего лакея.
"Дон Луис" пристальнее взглянула на спутника доктора и узнала в нем переодетую Клеретту.
Все трое мужчин, из которых двое были переодетые женщины, вошли в гостиницу; хозяин вышел к ним навстречу и приветствовал дона Луиса по-испански. Они все вошли в номер, отведенный дону Луису.
Посреди комнаты стоял накрытый стол. По испанскому обычаю весь обед стоял на столе, подогреваемый на спиртовых горелках.
-- Мой человек будет нам прислуживать, -- сказал дон Луис лакею, который внес чемоданчик и остановился в ожидании приказаний.
Лакей вышел. Вслед затем маркиза заперла дверь на задвижку.
-- Теперь мы у себя! -- сказала она весело. -- Поставь еще прибор, милочка, и садись с нами ужинать.
-- Позвольте вас поздравить, дон Луис, -- сказал доктор молодой женщине. -- Вы так сумели изменить свою внешность, и мужской костюм к вам так идет, что, когда вы подъезжали, я узнал не вас, а мою лошадь.
-- А мне, доктор, позвольте еще раз поблагодарить вас от души. Без вашего содействия я никогда не выбралась бы из моего заточения.
При этих словах молодая женщина протянула доктору руку. Доктор пожал ее с жаром и, удерживая ее своих руках, воскликнул:
-- Какая неосторожность, сударыня! Как это вы оставили на пальце ваше обручальное кольцо? Разве молодые люди носят подобные кольца? Снимите его сейчас. Неужели оно было на вас и вчера?
-- Да, доктор, я ношу его постоянно.
Доктор покачал головой.
-- Как это я прежде не догадался об этом, -- сказал он, помолчав немного, -- теперь уже ничего не поделаешь.
-- Что такое, доктор?
-- А вот что, сударыня: при виде этого кольца, мне пришла одна мысль в голову.
-- В чем же дело, доктор?
-- Вот, видите, что следовало сделать, да, к несчастью, я об этом теперь только подумал. Надо было взять все, что на вас было вчера надето, в том числе и это кольцо, и все это надеть на какой-нибудь труп, который нетрудно для меня достать. Мы бы этот труп зарыли в ту могилу, из которой нам удалось вас спасти, и, таким образом, никакого бы сомнения не могло быть в том, что маркиза Жермандиа действительно сделалась жертвой преступления.
-- Так за чем же дело стало, доктор? Это можно и теперь сделать. Вот кольцо, а все, что на мне было вчера, тут в чемодане...
-- Зачем же вы это тряпье с собой захватили?
-- Как зачем, доктор? А если бы завтра, когда меня будут всюду искать, нашли изорванное и перепачканное платье, какие бы толки и догадки оно возбудило? Нет, доктор, я не могла оставить подобной улики.
-- О женщины! -- вскричал доктор. -- Вы всегда будете догадливее нас!
По знаку маркизы, Клеретта вынула из чемоданчика требуемые вещи, которые доктор завернул в свой плед; затем маркиза, сняв обручальное кольцо, передала его доктору.
-- Да хранит вас Бог! -- сказал доктор, прощаясь с маркизой. -- Дай вам Бог избавиться навсегда от преследований этого изверга.
В тот самый час, когда в Байонне молодой дон Луис Парэдэс де Очоа, прибывший накануне из Мадрида, садился в почтовую карету со своим слугой, направляясь в Тур, -- недалеко от Байоны, в городке Сен-Жан-де-Люс, странный, невероятный слух разнесся по всем улицам и привел в ужас жителей.
Рассказывали, что маркиза Жермандиа, одна из самых знатных и богатых городских жительниц, исчезла бесследно из своего замка на набережной реки Невеллы.
Уверяли, что утром дворецкий, которому маркиза накануне поручила отыскать новую горничную взамен той, которая была накануне отпущена, не видя маркизы в обычный час и не слыша ни малейшего шума в ее спальне решился постучаться к ней. Ответа не последовало, дворецкий попробовал отворить дверь, но она оказалась запертой изнутри на задвижку. Управляющий стал громче звать, стучать, но тщетно, ничего не нарушало тишины, царящей за дверью.
Тогда было призвана полиция и, когда взломали дверь -- спальня оказалась пустой, маркиза исчезла!
Тотчас же приступили к самому тщательному дознанию: прислугу допрашивали несколько раз, весь огромный дом перешарили с чердака до подвалов, в течение всего дня происходили поиски, полицейские агенты выбились из сил, но не оказалось никакого следа побега или преступления.
-- Однако не в трубу же вылетела маркиза! -- заметил полицейский комиссар двум агентам, которые только что окончили тщательный осмотр спальни и пришли доложить, что никакого тайного выхода из этой комнаты они найти не могли.
-- Я ведь и не говорю, господин комиссар, -- ответил старший, -- что не существует тайного хода, напротив, вероятнее всего, что он существует, только я вам докладываю, что мы не могли его найти.
-- Стало быть, плохо искали.
-- Нет, уж это напрасно вы изволите говорить, господин комиссар. В этих древних постройках тайные ходы так искусно бывают скрыты, что их только можно открыть, разобрав стены.
-- Этот человек прав, -- вмешался следователь. -- Нечего нам долее время терять. Пошлите за мировым судьей -- он наложит печати, а там видно будет, что делать.
Час спустя печати были наложены. В замке остались только дворецкий и привратник, которым было поручено караулить замок и наблюдать за сохранностью печатей.
Но полиция, несмотря на трудность задачи, не дремала. С виду дело казалось забытым, но тем не менее дознание продолжалось тайно с большой энергией.
Из Парижа прислали одного опытного сыщика. В течение целого месяца он тайно собирал всевозможные сведения по этому делу в городе и в окрестностях. По истечении этого времени, он в первый раз пришел с докладом к следователю.
-- Я думаю, -- сказал он, -- что маркиза убита.
-- Кем? -- спросил следователь.
-- Я бы вам ответил: ее мужем, если бы его присутствие в другом месте в то время не было доказано. Он постарается даже слишком тщательно доказать свое отсутствие.
-- Ого! Берегитесь! Маркиз Жермандиа принадлежит к одному из самых знатных родов Беарна; он полковник французской армии и на очереди к производству в генералы за отличие по службе и за храбрость.
-- Гм! -- промычал сыщик. -- Герцог Прален тоже был знатного и древнего рода, да еще пэр, а это ему помешало...
-- Убить свою жену -- хотите вы сказать? Но тут дело совсем другое.
-- Да, в том отношении, что этот маркиз гораздо умнее свое дело обставил. Рассказывают какую-то таинственную историю о корабле и лодке, проезжавшей через весь город, нигде не причалив. Кроме того, я узнал, что этот маркиз -- человек безнравственный и крайне жестокий. Они с женою уже с год, как разошлись. Ее огромное состояние, которое она всегда имела при себе -- два миллиона шестьсот тысяч, -- исчезло вместе с ней. Словом, хотя маркиз Жермандиа замечательно хорошо сумел скрыть следы своего преступления, но он сделал одну оплошность. Он перехитрил, и это его погубило. Зная поговорку: "Ищи кому преступление принесло пользу", я стал в этом направлении искать и, могу сказать, кое-что нашел!
-- Да говорите же скорее!
-- А вот пойдемте в замок Жермандиа, я вам покажу свои открытия по порядку.
Полчаса спустя, те же лица, которые в первый раз так неудачно производили обыск в спальне маркизы, опять собрались в ней. Полицейский агент, который тогда объявил, что следует разобрать стены замка, чтобы отыскать тайный ход, посмеивался, глядя на вновь прибывшего парижского сыщика.
Но сыщик не смутился; он вынул из кармана какую-то записку, просмотрев ее внимательно, он подошел прямо к стене и нажал рукой одну фигуру деревянной резьбы, которая украшала стены комнаты. Стена как бы расступилась, часть ее повернулась без малейшего шума и открыла ту лестницу, о существовании которой читателям уже известно.
-- Вот через этот ход была похищена маркиза месяц тому назад, -- сказал сыщик.
-- Да каким же это образом вы, прибывши сюда так недавно, узнали о существовании тайного хода, о котором даже старожилы ничего не знают?
-- Очень просто, сударь. Я узнал, что эта постройка существует уже без малого четыреста лет, что она имеет свою историю; мне и пришло в голову порыться в архивах города, думая, что найду, может быть, указания на ее тайны. Результат превзошел мои ожидания -- я нашел план этого замка, снятый в то время, когда он служил городской цитаделью. Все тайные ходы, лестницы, подземелья, все было там очень ясно отмечено. Остальное пустяки; я удивляюсь, как никому подобная мысль раньше не пришла в голову?
-- Честь и слава вам, сударь, -- сказал мировой судья, -- теперь спустимся по этой лестнице и посмотрим, что там скрывается.
Сыщик нагнулся и поднял фонарь, брошенный маркизой. Показывая его следователю, он сказал: "Обратите внимание на этот фонарь. Он, несомненно, морской и на нем надпись "El Relampago" ("Молния").
-- Вероятно, название таинственного корабля, -- сказал следователь. -- Это важная улика.
Сыщик провел всех присутствовавших до конца прохода, и там, надавив на известную ему часть скалы, вывел их через пещеру на берег речки. Тут уже ожидали их четыре лодки. Толпа любопытных собралась на берегу, и, когда увидали, что вся следственная комиссия, разместившись в лодках, отчаливает от берега, многие также достали лодки, и вскоре целая флотилия стала подниматься вверх по течению.
Пока они плыли, сыщик передал спутникам свое предположение о том, что маркиза была убита и зарыта в саду "заколдованного дома", где он открыл свежую могилу.
-- Да у нас нет врача для медицинского осмотра, на случай, если мы отроем тело убитой, -- спохватился мировой судья.
-- А вот он, легок на помине, -- возразил следователь.
В самом деле, доктор Иригойен, увидав следственную комиссию, направлявшуюся к "заколдованному дому", сел с сыном в лодку и присоединились к ней.
По указаниям парижского сыщика, они осмотрели пустой дом. На столе все еще стояли бутылка и пустой стакан. Оба доктора Иригойена, отец и сын, попробовав жидкость, находившуюся в бутылке, подтвердили, что это сильное наркотическое средство.
Полицейский комиссар, воспользовавшись пером и чернильницей, находившимися на столе, стал писать протокол.
В это время сыщик собрал валявшиеся на полу бумажные клочки и наклеивал их на лист белой бумаги.
-- Что это вы делаете? -- спросил его следователь.
-- Прочтите, -- ответил ему тот.
Это была та бумага, которую, как читатель помнит, маркиза Жермандиа разорвала в порыве негодования, отказавшись ее подписать.
Сомнения после этого уже не могло быть. Преступником был маркиз Жермандиа. Вскоре могила на лужайке была разрыта, и перед взорами изумленных зрителей предстал труп молодой женщины в белом платье, тело было в совершенном разложении, но волосы уцелели: они были совершенно схожи с волосами маркизы Жермандиа; наконец, на правой руке было найдено золотое обручальное кольцо с следующей надписью внутри: "Танкред, Леона, 25 мая 1848 года". На теле задушенного матроса была найдена рабочая книжка на имя Марциала Северина. Тело молодой женщины было крепко опутано веревками, связывавшими ее по рукам и по ногам, что служило явным доказательством, что она была заживо погребена!
Протокол подписали все члены полиции, доктор Иригойен и его сын. Так было констатировано, что маркизы Жермандиа более нет в живых.
-- Теперь, -- сказал сыщик, -- половина моей задачи исполнена. Остается мне отправиться в Африку и постараться арестовать преступника прежде, чем до него дойдет слух о сделанных нами открытиях.
Действительно, вследствие испрошенных им в тот же день из Парижа полномочий, он выехал в Байонну и, четыре дня спустя, уже плыл в Алжир на трехмачтовом корабле, который перевозил в африканскую колонию переселенцев из земли басков.
Едва прибыл он в Алжир, как, не теряя ни минуты, отправился к генерал-губернатору.
Губернатор уже получил предписание от министра юстиции содействовать во всем сыщику. Он дал ему отряд солдат и все устроил для того, чтобы тот на другой день мог выступить внутрь страны, к тому месту, где находился маркиз.
Но когда на другой день сыщик уже садился на лошадь, чтобы отправиться в путь, его потребовали к губернатору, и он там узнал, к крайнему своему прискорбию, что три дня перед тем маркиз Жермандиа застрелился в своей палатке. Подробности об этом событии были только что получены губернатором.
Полковник получил перед этим письмо из Франции, которое его очень огорчило; впрочем, с некоторого времени он казался весьма озабоченным. На другой день по получении письма, которое он тут же уничтожил, ночью, когда все в лагере спали, полковник лишил себя жизни, пустив себе два заряда из револьвера прямо в лицо. Он был так обезображен этими двумя выстрелами, что его узнали только благодаря мундиру и кольцу, которое он всегда носил на мизинце левой руки.
Сыщик удалился в отчаянии, он готов был рвать волосы на себе от злости, что ему не удалось арестовать полковника. Смерть преступника прекращала все преследования.
Неделю спустя, бедный сыщик отбыл назад во Францию, пристыженный, как лисица, которую надула курица.
За два дня перед тем, ночью, двое незнакомцев тайно пробрались в Арзев, к берегу моря, и сели на судно испанских контрабандистов.
Один из этих незнакомцев был маркиз, другой -- его преданный слуга Себастьян.
Стало быть, оба, муж и жена, находились в обоюдном заблуждении насчет смерти другого и бежали оба по разным направлениям.
Извещая об этом событии маркизу, которая уже дней десять как устроилась в Париже, на улице Монтель, доктор Иригойен прибавлял в виде постскриптума: "Не радуйтесь слишком этой смерти, сударыня; кто знает, не сделал ли ваш муж то же самое, что и вы; можно всего ожидать от человека подобного закала".
Доктор Иригойен постиг хитрость маркиза.