ПОКЛОНЕНИЕ КРАСОТЕ
-- Я сегодня, тетя, -- сказала Клавдия, нежась на кровати, -- в гимназию не пойду. Мне что-то нездоровится...
-- Да, нездоровится, -- заметила недоверчиво тетка, -- фокусничаешь все. Какие-нибудь новости придумала! Эх, Клаша, Клаша, несдобровать тебе: уж больно ты востра.
-- А что же, по вашему мнению, размазней быть? В наш век тихони прозябают, а не живут. То ли дело я: все превзошла и решила, что на жизнь надо смотреть с точки зрения "велосипеда и тарарабумбии", как я где-то вычитала! Мной только не исследована на практике любовь -- объекта подходящего не попадалось. Если найду, конечно, задушу в объятиях; я не у папуасов живу -- это там невинность девушек в клетках охраняют: климат очень к объятиям с первым встречным-поперечным располагает... Так-то, тетенька!
-- Ах, ты воструха, воструха! -- качает в ответ укоризненно старуха головой. -- Веселись, смейся, но только смотри, не обожгись...
-- Не только не боюсь обжечься, но и совсем превратиться в пепел на груди "объекта"... "Все мы жаждем любви -- это наша святыня!" -- запела Клавдия.
Старуха, замахав руками, вышла из общей с племянницей спальни и удалилась хлопотать по хозяйству.
"Сухарь! Старая дева! -- подумала про нее молодая девушка. -- И зачем, спрашивается, вы жили? Неужели для того, чтобы, воздерживаясь от грязной "мужчинской" любви, дойти до любви к мопсу! Холить, спать с ним, вычесывать злодеек-блох и надоедать ему своими ласками. Фи! какой ужас... Такая жизнь хуже смерти!"
И Клавдия при этой мысли соскочила в одной рубашке с кровати и подбежала к зеркалу...
-- Посмотрим, -- воскликнула она вслух, любуясь в зеркало на свое томное ото сна лицо, полуобнаженную пышную грудь, -- кто посмеет устоять передо мной! Только бы найти, кому подарить себя! О, если бы "обрести" его сейчас, сию минуту, когда я так молода, здорова, так жить хочу! Я все, все бы ему отдала, сама бы заставила взять меня! Задушила бы в своих, не испытавших страсти, объятиях...
-- Барышня! -- перебила своим вопросом размышления Клавдии вошедшая в спальню молоденькая горничная. -- Прикажете изготовить ванну?
-- Конечно, Маша, -- сказала молодая девушка и повернула к вошедшей свое возбужденное, раскрасневшееся лицо. -- Кстати, скажи, кто такой наш новый жилец?
-- Не знаю-с. Говорят, я художник. А должно, не прав-да-с -- кто-нибудь другие. Всю комнату бесстыжими бабами увешали. Все до одной голые-с. Так что стыдно и женщине смотреть-с, а им, знать, ничего.
Клавдия засмеялась.
-- А уж сами с лица, -- продолжала тараторить Маша, -- настоящие ангелы-с. И добрые такие, ласковые. Просто чудно-с!
-- У тебя все мужчины -- ангелы! -- заметила Клавдия горничной. -- А чудного тут ничего нет. Жилец действительно художник и голых женщин рисует. Это такая специальность. Ну, что тебе объяснять, ты все равно не поймешь! И женщины есть такие, которые себе хлеб этим зарабатывают. С них художники рисуют...
-- Ужели с голых-с? -- удивилась горничная. -- Срамота какая!
-- Какая ты глупая! Никакой срамоты нет. Это красота... Попроси вот меня кто-нибудь для картины донага раздеться, я с удовольствием соглашусь.
-- Ах, что вы, барышня, что вы!
-- Ну, молчи, беспонятная! Иди лучше ванну готовить.
Сидя в большой мраморной ванне, Клавдия как-то инстинктивно тщательно мыла свое роскошное, упругое, молодое тело; она как будто действительно его для кого-то готовила. Идя в ванну, она столкнулась в дверях со Смельским и была поражена его "ангельской", как выразилась горничная, красотой. Клавдия обязательно бы сама познакомилась с ним, если бы она не была не совсем одета. Вежливый художник, увидев в дезабилье какую-то молодую девушку, поспешил скрыться. Он совершенно не разглядел Клавдии. Она была счастливее... Ей страстно понравилось нежное, безбородое лицо Смельского, дышащее такою свежестью и наивностью, его черные, вьющиеся волосы, его огромные, почти женские, волоокие светлые глаза.
-- Он настоящая девчонка, -- подумала Клавдия, плескаясь в ванне. -- Но я сделаю из него мужчину. Господи, как он хорош! Наконец, мои желания сбылись: объект найден! Какие только у него зубы, какой голос? О, если хорошие! Я не только соглашусь раздеться для его новой картины, но даже для него самого... Довольно я натерпелась со своей невинностью. Минута наслажденья настоящего, райского, говорит Достоевский, есть все... Ради нее стоит отдать даже жизнь, не только что какую-то, почитаемую фарисеями, невинность... Он будет мой! Хотя я и не изведала на деле любви, но страсть заставит меня быть опытной, и я даже научу любить его -- мужчину! Ведь трудно же предположить, чтобы он не знал женщин; теперь даже все мальчишки избаловались...
И, вся -- порыв, вся -- сладострастье, вся -- необузданный наследственный порок, она стала бить себя по трепещущей груди, судорожно, до боли, сжимать свои, разгоряченные теплой ванной, руки и ноги. Румянец залил ее щеки, она в изнеможении положила свою голову на край ванны, закрыла глаза и так долго, долго оставалась без движения. Казалось, она спала...
-- Маша, ты сказала, -- смеясь, говорила Клавдия, подходя к комнате художника, -- жилец ушел.
-- Да, только сейчас...
Клавдия порывисто отворила комнату Смельского и вошла в нее... Осмотрев беглым взглядом всю обстановку художника, она осталась очень недовольна всеми "голыми работами" его. И, сравнивая себя со всеми обнаженными женщинами, висящими по стенам и стоящими по мольбертам, она еще сильней убеждалась в своем превосходстве...
"Не стоит смотреть, -- мысленно проговорила молодая девушка. -- Неужели у такого красавца не нашлось более "талантливого" тела?.. Удивляюсь! А вот, кажется, и сам он изображен, почти без тканей, на картине: "Любимый раб Мессалины". Какой восторг!.. У Мессалины губа была не дура! Какой профиль! Грудь! Мускулы!"
-- О, я с ума сойду, -- закричала она вне себя, -- если я сегодня не увижу его!
Рассматривая обстановку художника, Клавдия и не заметила, что дверь комнаты то отворяется, то притворяется.
Оказывается, Смельский возвратился зачем-то домой. Удивленный, что в его комнате кто-то есть, он слегка полуотворил дверь и, увидев молодую девушку, восхищающуюся "эскизом" с него одной знаменитости, не смел войти в свою "хату". Как художник, он был поражен внешностью "бойкой" девушки.
-- В натуре она еще лучше, -- прошептал про себя юноша, -- вакханка, настоящая вакханка! О, что бы я дал, если бы она согласилась позировать передо мной! Но нет, разве это возможно!
В это время Клавдия, полюбовавшись на изображение "красавца", подошла к двери и, отворив ее, натолкнулась на Смельского.
-- Простите за мое любопытство, -- просто сказала художнику Клавдия, -- передо мной, кажется, сам хозяин? Позвольте познакомиться. Надеюсь, вы на меня не рассердились?
-- Ах, что вы, что вы! -- воскликнул сконфуженный Смельский. -- Я очень рад...
-- Ну, рады, не рады, -- другой вопрос! -- промолвила Клавдия и крепко, по-мужски, пожала ему руку. -- А все-таки я и сейчас не уйду от вас и буду восхищаться живым рабом Мессалины.
И молодая девушка с вызывающей улыбкой посмотрела на художника.
Он еще более сконфузился от этого вольного обращения и не знал, что сказать ей в ответ.
-- Какой вы тихоня, -- продолжала со смехом Клавдия. -- Занимаетесь такими "женскими" сюжетами и в десять раз скромней меня. Меня -- что! Я сорванец, скромнее -- красной девицы. Однако, ваши картинки я не одобряю: ни одной хорошенькой. Неужели у вас нет красивых женщин?
-- Есть, -- ответил тихо Смельский. -- Но они ни за что не согласятся...
-- Раздеться, -- подсказала Клавдия, -- какие глупости. Есть что скрывать! Хотите, я буду вашей натурой?
"Она шутит", -- подумал художник.
-- Что же, не хотите?! -- воскликнула Клавдия. -- Иль я не гожусь?!..
И страстно, тяжело дыша, она вплотную подошла к юноше.
-- Вы смеетесь! -- промолвил он.
-- Я никогда не смеюсь, -- сказала громко девушка. -- Хотите, я сейчас разденусь... Осмотрите меня художественным взглядом! Что вы удивляетесь... смотрите так дико?.. Уж такая откровенная родилась. Извините!
-- Я не смею об этом вас просить... Но еще вчера, когда нанимал у вас комнату, я увидал ваш портрет и...
-- И что?.. Влюбились?..
-- Да, как художник. Такую "вакханку" для моей картины трудно отыскать. Я мечтал познакомиться с вами и упросить вас впоследствии...
-- Как вы пышно выражаетесь: "впоследствии". Я и сейчас готова... Хотите, я разденусь?..
"Не сумасшедшая ли она?" -- подумал художник, увидав, что, действительно, девушка, расстегнув корсаж у платья, стала снимать его...
-- Что, не хороша? -- промолвила Клавдия и легла совсем обнаженная на диван. -- Заприте свою дверь, может кто-нибудь войти. А вас я не стыжусь: вы художник! Ну, рисуйте! Что же вы медлите?
Смельский, как загипнотизированный, застыл на месте. Такого красивого тела, такого страстного лица он никогда не видел. Стихийное плотское вожделение одержало победу над чистым стремлением к чистому искусству, и Смельский готов был броситься, убить, растерзать эту "красоту", насильно завладеть ею с первым пылом неизведанной еще страсти...
Клавдия прекрасно, по инстинкту, понимала его борьбу. Его искаженное от страсти лицо страшно возбуждало ее. Она совершенно обессилела, видя этого красивого как бога юношу, пожирающего ее безумными, очарованными глазами... Стоило только Смельскому быть смелее, и Клавдия без колебания отдалась бы ему, ему, которого она только что увидала...
Но юноша был так целомудрен, так робок, и это только спасло Клавдию...
Видя, что молодой человек в изнеможении опустился на кресло и скрыл свое пылающее, прекрасное лицо руками, Клавдия опомнилась и проговорила:
-- Видно, первый блин -- комом... Вы, кажется, сегодня не можете рисовать... Я буду одеваться... До следующего раза...