Le beau coup a faire, ma chere Atropos! Remplissons d'étonnement l'Europe et l'Asie; tranchez ce fil c'est un meurtre digne de nous. Otons la vie et la couronne á ce jeune empereur qui fait concevoir á ses peuples de si belles espérances.
(Прекрасный случай для удара ножницами, моя дорогая Атропос! Исполним удивления Европу и Азию; перережьте эту нить; это покойник достойный нас. Лишим жизни и короны этого молодого императора, который внушил народам столь прекрасные надежды).
Lesage. Une journée des parques
II est dans la destinée des peuples, comme dans celle des individus, de vivre dans un état presque perpétuel de couffrance; aussi les penples, comme les malades, aiment á changer de position: tout mouvement leure donne l'espoir de se trouver mieux.
(Участь народов, как и отдельных личностей, -- жить в состоянии почти непрерывного страдания; потому народы, как и больные, любят менять положение: всякая перемена даст им надежду, что им станет от того лучше.)
Comte de Ségur
I. Принц из Карлсруэ
Вечером 17 февраля 1801 года объемистая возок-карета остановилась около здания первого кадетского шляхетного корпуса на Васильевском острове.
Двери подъезда с угрюмыми колоннами отворились, и толпа служителей со свечами в руках выбежала на подъезд, толкаясь и спеша.
Ветер задувал оплывавшие и чадившие сальные свечи и засыпал служителей сухим струящимся снегом. Огромное пространство темной Невы дышало ледяным веянием. В небе дрожало и переливалось северное сияние.
Служители стали помогать выйти сидевшим в карете.
Первым вышел или, скорее, был вынесен, некто очень невысокий, закутанный в долгополую лисью шубу с бобровым воротником.
За ним последовала другая столь же невысокая фигурка в такой же шубе. Наконец, вышел иностранный офицер -- красивый, складный немец высокого роста в щегольском полушубке, украшенном шкурами на груди...
Прибывшие вступили в вестибюль здания, ярко освещенный и озаренный целым костром дров, пылавших в камине. На лестнице, шедшей прямо и круто, как на колокольне, вверх из вестибюля, стояли шпалерами в полной форме офицеры драгунского полка с их командиром во главе.
Служители раскутали две шубы. Из одной поя вился толстый, коротенький подросток, облеченный однако, в старого образца драгунскую форму генерал-майора, в зеленый кафтан, желтый узкий жилет и желтые панталоны -- необычайное соединение цветов, напоминавшее яичницу с луком.
Только конечности и голова маленького генерала не были обряжены по форме из-за мороза и дорожных обстоятельств. На ногах были валенки, внутри подбитые мехом, а на голове соболья шапка с наушниками, малиновым верхом и бисерной кистью Из-под шапки вырывались каскадом великолепные золотые волосы, отросшие за долгий путь, совершенный из Карлсруэ в Петербург. Из другой шубы вытащили такого же роста карикатурнейшего старикашку в старопрусском кафтане, в парике с косичкой, который сверху защищал от мороза убор, не сколько напоминавший женский капор, подбитый кошачьим мехом. Ноги старикашки тоже были в валенках. Он поспешил снять капор и оправить парик.
Трудно изобразить впечатление, которое теперь производило это маленькое, невыразимо уродливое существо. Можно было сравнить его с болваном, что в цирюльнях служит для надевания париков, с механической куклой-щелкунчиком, разгрызающей орехи, или с теми безобразными фарфоровыми фигурками, которые ставились иногда на обеденные столы у немецких принцев старомодных, незначительных дворов.
Маленький генерал снял соболью шапку. Открылись его большие голубые глаза и окончательно освободились золотые локоны. То были принц Евгений Вюртембергский, сын известного героя Семилетней войны, родной племянник императрицы Марии Федоровны, и нарочито посланный за ним в замок Карлсруэ, в Силезии, близ города Оппельна (не смешивать с многолюдным городом Карлсруэ в Западной Германии!) и привезший принца в Россию, по повелению государя Павла Петровича, генерал барон Дибич, служивший под начальством отца принца в Семилетнюю войну в офицерском чине и раненый под Цорндорфом. Особливую милость государя барон заслужил еще тем, что написал книгу о домашней жизни Фридриха Великого, поклонником коего был Павел.
Командир драгунского полка церемониальным шагом подошел, поздравил его высочество с благополучным прибытием в российские пределы и рапортовал, как шефу полка, о состоянии последнего.
Затем принц в сопровождении барона Дибича и иностранного офицера, учителя военных наук принца, последовательно прошедшего саксонскую, голландскую и прусскую службу, ротмистра фон Требра, стал подниматься по лестнице.
За ними и перед ними толпой бежали слуги со свечами. Другая толпа слуг со свечами встретила их наверху, когда они вступили в анфиладу огромных, великолепно убранных комнат.
Все они изъявляли шумную радость, толкали друг друга и спешили показать путь его высочеству и осветить его, хотя и без помощи их оплывавших и чадивших сальных свечек в высоких шандалах достаточно давали света стенные канделябры и всюду зажженные люстры.
Слуги проводили принца в столовую, где был накрыт на три прибора великолепно сервированный стол.
За креслами стояли придворные лакеи, а парадный метрдотель еще с целым отрядом официантов готовился командовать трапезой августейшего гостя.
Командир драгунского полка, сопровождавший своего шефа, взял за локоть ротмистра фон Требра, учтиво по-французски сообщил ему, что собственно ему предстоит ужинать за столом офицеров внизу.
Неудовольствие изобразилось на красивом лице статного немца, и он отвечал тоже по-французски, но с самым дурным произношением:
-- Я вижу, однако, три прибора и, как наставник его высочества, не могу быть лишен преимущества, коего удостоен барон Дибич!
-- Третий прибор предназначается лично для господина премьер-директора корпуса, вас же я прошу разделить трапезу со мной и с офицерами полка, шефом коего состоит его высочество! -- любезно, но настойчиво объяснил командир.
-- Конечно, я к вашим услугам и почту честью познакомиться с офицерами столь почтенного полка, но предпочтение, оказанное барону, не соответствует...
Фон Требра не кончил, ибо вся орава лакеев со свечами по знаку командира устремилась, кланяясь и указывая путь, вперед, и находившиеся теперь среди этой толпы командир и ротмистр принуждены были скорым шагом миновать опять бесконечную анфиладу огромных, гулких, остывших и великолепных покоев; опять спуститься по круглой лестнице между шеренгами офицеров и, уже окруженные последними и опять-таки нижней толпой лакеев со свечами, пройти по неизмеримой длины коридору со сводами в офицерскую столовую корпуса. После мороза, ночной тьмы и тесного пространства возка, ротмистр совсем ошалел от множества огней, обширности здания, суеты и многолюдства. К тому же сейчас ротмистр был подведен к столу с закусками и водкой-травником, называемым "ерофеичем" и, убеждаемый с дороги после морозу погреться, осушил объемистую чарку. Затем началась шумная и обильно поливаемая винами трапеза.
Между тем, едва командир повел ротмистра в столовую, где надлежало трапезовать сам-третей маленькому принцу, вошел генерал, в звездах и в мундире.
-- Имею честь представиться вашему высочеству! -- почтительно сказал он по-немецки, -- премьер-директор и шеф шляхетного корпуса, вступлением в среду воспитанников коего мы осчастливлены вашим высочеством, -- князь Платон Зубов! Благополучно ли совершили путь ваш, принц?
-- Благодарю вашу светлость... -- начал было в ответ золотокудрый генерал.
Но Дибич прильнул к его уху и яростно прошептал:
-- Этого господчика не надо величать светлостью!..
-- Благодарю вас... -- поперхнувшись повторил мальчик. -- Мы ехали прекрасно, прекрасно.
-- Не страдали ли от российского мороза, ваше высочество?
-- Нисколько, благодаря шубе, шапке и этим мягким русским сапогам! В возке было очень тепло и укрыто.
-- Возок имел нарочитое приспособление, -- невыразимо скрипучим голосом сказал барон Дибич. -- Под сиденьем приспособлен железный ящик, наполняемый на каждой станции горячими угольями.
-- О, с таким приспособлением мороз не страшен! -- согласился князь Зубов.
Он сам отодвинул кресла, предназначенные для принца. Мальчик сел. Взгромоздился на другое кресло и барон. Сел и Зубов.
Он угощал принца, ведя с ним любезнейшую беседу. Барон вставлял скрипучие, отрывистые замечания и жевал, странно двигая и прищелкивая челюстями и непомерно разевая рот, когда подносил к нему кусок или кубок.
В последнем случае длинный нос его едва не обмакивался в благородную виноградную влагу.