Камергер граф Рибопьер получил записку от графа Федора Васильевича Ростопчина, приглашавшего пожаловать к нему для выслушания высочайших распоряжений относительно дальнейшей службы.
-- Одеваться! -- крикнул "маленький" Саша в восторге.
Он не сомневался, что граф Ростопчин сообщит ему о пожаловании его в мальтийские командоры. Наверное, Лопухина уже попросила за него. Что ей стоит? Он знал, что и отец хлопотал о помещении его в канцелярии верховного совета ордена.
В новой только что сшитой статской форме, с ключом позади, в шляпе с плюмажем, важно поехал шестнадцатилетний камергер, стараясь придать физиономии дипломатическое глубокомыслие.
Но весеннее утро было так ясно, так вольно дышала грудь бурным, но теплым веянием со взморья, освободившаяся от ледяных оков Нева так величественно ширилась в берегах, вся усеянная судами и лодками, так весело трепетали разноцветные флаги на мачтах, столько народа толпилось, особенно у пристаней, где шла разгрузка привезенных товаров и с криками таскали крючники ящики, катили бочки и бочонки, столько встречалось товарищей-гвардейцев, гарцевавших на великолепных жеребцах, столько знакомых и незнакомых дам и девиц, разряженных, хорошеньких, со сверкающими глазками, смеющихся, в кабриолетах попадалось навстречу, что юный камергер забыл напускную важность и, улыбаясь, высовывался из окна кареты и раскланивался, размахивая шляпой с плюмажем, причем парик его трепетал косой с огромным бантом из широких лент, концы которых носились по воздуху и бились, точно на затылке молодого человека сидела живая, огромная бабочка.
При этом Рибопьер имел удовольствие услышать громкое замечание одной великолепной, подобной Юноне, красавицы:
-- Этот малюточка уже камергер!
Замечание укололо камергера; он спрятался в глубину кареты, надвинул на нос шляпу, опять состроил глубокомысленную физиономию и услышал серебристый смех прекрасной незнакомки.
С окном кареты поровнялся полковой товарищ Рибопьера на вороном жеребце, и, заглянув внутрь, крикнул:
-- Сашка, тебя ли я вижу? Что ты насупился, как мышь в крупу? Куда ты едешь, обезьяна?
-- Оставь, братец, -- с досадой отвечал мальчик. -- Я еду к Ростопчину по важному делу.
-- Черт тебя возьми! Ты в самом деле стал чернильной душой! Придешь, что ли, вечером к Долгоруковым танцевать вальс с княжной?
-- Вероятно, буду, но более, чтобы благодарить княжну, нежели для танцев, -- важно ответил камергер. Она, брат, кажется, мне командорство добыла! -- не утерпел мальчик, чтобы не похвастаться.
-- Ого! Поздравляю! Поздравляю! -- закричал всадник. -- Ну, прощай, обезьяна! Не забудь нас при гласить вспрыснуть командорство!
-- Прощай, брат, прощай, -- кивнув шляпой, небрежно ответил командор.
Приемные графа Ростопчина полны были народом, когда в них появился юный камергер. Поднялся шепот. Замечая насмешливые улыбки, Саша покраснел и, стараясь придать себе величие и глубокомыслие, даже прихрамывая на одну ногу, словно старый подагрик, проследовал в кабинет министра без всякого доклада.
Он был здесь свой человек.
Ростопчин сидел за грудами бумаг, когда Саша вошел к нему. Он поднял голову, сначала рассеянно окинул взглядом, потом всмотрелся и вдруг расхохотался.
-- Покажись! Покажись! -- сказал он. -- Повернись, пожалуйста! Великолепно!
-- Ну что ж тут смешного, граф! -- с досадой сказал Саша Рибопьер и вдруг, не выдержав тона напряженной серьезности, сам расхохотался.
-- Вот что, однако, господин камергер, -- перестав смеяться, озабоченно сказал Ростопчин. -- Я вызвал тебя, чтобы сообщить волю государя.
-- Я произведен в мальтийские командоры? -- не утерпел Саша и подсказал Ростопчину.
-- В командоры?! Э, нет! С чего ты это взял? Я получил приказ государя императора ехать тебе немедленно в Вену кавалером российского посольства. Я за тем и вызвал тебя. Выехать ты должен в три дня. Родителя твоего я еще не уведомил. Да ты сам расскажешь. Вот что, господин камергер.
-- В Вену! Кавалером посольства? -- сказал, пораженный, мальчик, но ведь это ссылка! За что же? Я полагаю, что был бы полезнее здесь, в канцелярии верховного совета ордена, и во всяком случае.
-- Что ты полагаешь, можешь при себе оставить, -- перебил Ростопчин. -- Это не высылка, а монаршая милость. В Вене живется весело Я знаю сей городок Ты получишь там отделку окончательно отшлифуешься в высшем обществе Европы. При посольстве иметь будешь и занятия, которые образуют твой слог. Я дам тебе письмо к нашему послу Андрею Кирилловичу Разумовскому. Но тебя к рукам приберет супруга его, графиня Елизавета Осиповна. Да что ты смотришь сычом? Я на твоем месте плясал бы от радости! После Парижа самый изящный и веселый город Европы -- это Вена.
Но камергер стоял, повеся голову, и слезы готовы были кануть из опущенных его глаз.
-- Э-э-э! Да нет ли у нас здесь какой-либо присухи! -- сказал проницательный дипломат. Верно, наше сердечко приковано золотой цепочкой к прелестям какой-либо красотки! Ну, да в шестнадцать лет не бывает прочных привязанностей! Да и красавицы в Вене затмят северных прелестниц! Там ты познакомишься с тремя дочерьми принца де Линя, графиней Кларой, графиней Фефе-Пальери и графиней Флорой Вербна -- истой богиней цветов! А несравненная София Замойская! А Красинская! И сколько других! Жизнь в Вене, друг мой, протекает, как упоительный сон.
Ростопчин стал прохаживаться по кабинету, обнимая одной рукой за плечи юного камергера и перебирая воспоминания о венской жизни и ее прелестях. Но Саша оставался печальным и унылым.
-- Ты говоришь, что тебя государь высылает! -- продолжал Ростопчин. -- То правда, что он твоим поведением крайне недоволен и именно для того и шлет тебя в Вену, чтобы ты в высшем аристократическом обществе этой столицы вкуса и утонченности научился приличиям.
-- Чем же я себя заявил? Каким неприличием прогневал государя? -- спросил удивленный мальчик.
-- Каким? Ты вчера с Лопухиной вальс танцевал?
-- Танцевал.
-- Ну, вот! А знаешь ли ты, что в это время государь тайно стоял за ширмами и все видел?
-- Не знаю. Но что же мог видеть государь? И чем быть недоволен? Ведь он мне сам приказал всегда с княжной вальс танцевать?
-- Приказал. А как ты ее держал?
Рибопьер ударил себя по лбу и побледнел, как полотно.
-- Я пропал! -- вскричал он.
-- А-а-а! Теперь вспомнил!? Ты княжну по-модному держал за талию обеими руками, она же свои ручки кинула тебе на плечи, и вы смотрели друг другу в глаза! А государь все это видел и... произвел тебя в камергеры и посылает кавалером посольства в Вену! Благодари же Создателя и милосердие его величества!
Ростопчин рассмеялся. Через силу улыбнулся и Саша Рибопьер.
-- Не то ли печалит тебя, -- сказал министр, -- что тебе уже не придется глядеть в черные глазки милой танцорки? Э, брат, в Вене заглянешь в такие очи, что все прочие забудешь!
-- Граф, вы заблуждаетесь, -- важно отвечал мальчик. -- Княжна мой друг, это правда. Но и только. Никакой нежнейшей связи между нами нет. Подлинно, однако, предстоит мне разлука с той, перед которой благоговею, на которую едва смею поднять взор, за которую рад бы умереть! Она недоступна, она слишком высока для меня. Но забыть ее... Нет! Никакие красавицы Вены не изгладят ее царственного образа из моего воображения и сердца! Ей одной я буду предан до гроба! Но это тайна и... она умрет в груди моей! -- пылко воскликнул камергер.
-- Не буду выпытывать сей тайны! -- смеясь сказал Ростопчин. -- И если красавица твоя слишком еще высока для тебя, то, надеюсь, за пребывание в Вене ты подрастешь и разница между вами будет уже не столь разительна. Но полно болтать глупости. У тебя три дня сроку. Сообщи отцу и потом приготовляйся. Сейчас я еще покончу с бумагами и с некоторыми посетителями. Ты же ступай в столовую и прикажи подать тебе покушать. Да в салоне на клавесине лежит флейта и новый романс. Можешь его просвистать под сурдину. Когда кончу дела, поеду с тобой к канцлеру князю Безбородко. Пусть благословит нового камергера и кавалера посольства! Ступай!.. Постой, впрочем. Ты не один поедешь. Император приказал состоять при тебе дядькой Дитриху, знаешь? Старый копченый немец, кавалерийский офицер.
-- Как! Неужели же я в Вене буду расхаживать с дядькой? -- сказал удивленный Саша Рибопьер.
-- Непременно. По высочайшему повелению сей дядька Дитрих имеет тебя всюду сопровождать, чиня смотрение прилежное за твоим поведением и о сем постоянно рапортуя государю императору, -- отвечал граф Ростопчин.
-- Но ведь это ужасно! -- сказал совершенно обескураженный камергер. -- Я, камергер и кавалер посольства и вдруг дядька, как у мальчика!
-- Такова есть воля монаршая! -- важно склоняя голову, сказал Ростопчин.
-- Но это ни на что не похоже! Все надо мной будут смеяться... Все дамы. Это ужасно! Кавалер посольства, камергер и., сзади дядька! И представьте долговязую, плохо бритую фигуру старого Дон Кихота, пропитанного скверным кнастером, с длинным носом... Ведь Дитриху сто лет... Ах, какое свинство! -- чуть не плакал опять бедный камергер.
-- Ну, мне некогда с тобой разговаривать дальше, -- перебил строго граф Ростопчин. -- Иди завтракай. А потом к Безбородке.
-- Я не хочу завтракать! -- крикнул Саша, убежал в соседний салон, бросился как был с ключом на софу ничком и, зарыв лицо в подушку, горько разрыдался.