-- Дорогая mademoiselle, -- сказала, поднимаясь, принцесса Тарант. -- Теперь я оставлю вас. Князь, -- обратилась она к Куракину. -- Вы не откажетесь проводить меня к г-же Делафон?
-- О, да, принцесса, я должен засвидетельствовать свое почтение высокой начальнице и воспитательнице прелестных монастырок! -- отвечал князь.
Начались взаимные реверансы и поклоны.
-- Идемте, князь; припомним былое прекрасное время с г-жей Делафон!
С этими словами старая статс-дама Марии-Антуанетты удалилась из покоев фрейлины Нелидовой.
Екатерина Ивановна, между, тем, передвигаясь быстро и неслышно на высоких каблучках, собрала рисунки и карандаши и все это представила на суд Шуазеля.
Это были виды различных мест: Павловска, Гатчины, Петергофа и Царского Села, пасторальные сцены к идиллиям французских поэтов и несколько изображений императора Павла Петровича в домашней обстановке.
Шуазель рассматривал с улыбкой неизменного восхищения рисунки и рассыпался в самых утонченных комплиментах.
Нелидова предлагала ему карандаши, но Шуазель отстранял их, уверяя с полной искренностью, как казалось, что поправлять в этих прелестных рисунках решительно нечего.
Он передавал рисунки нунцию; который с самыми разнообразными ужимками немой адорации на подвижном лице, каждый раз, взглянув на бумагу, кланялся художнице.
Это привело Екатерину Ивановну в детский восторг. Забыв все горести, она весело улыбалась.
Один из рисунков особенно заинтересовал графа.
Он изображал лунную ночь, стремительно текущие воды реки, темные деревья над ней и обломленную колонну на берегу. В то время, как другие рисунки с тщательной тушовкой и вырисовкой всех мелочей, казалось, были начерчены перышком беззаботной колибри, в этом изображении проявилась неожиданная сила скорбного выражения и движения.
-- Это прекрасно! -- сказал нунций.
Но Екатерина Ивановна поспешно взяла из его рук рисунок. Брови ее свелись и опять набежала морщинка между ними.
-- Ах, как попал сюда этот рисунок! -- сказала она. -- Это изображение ужасного призрака моего несчастного детства! Ses eaux si dien ombragèes d'arbre toufus qui effrayaient mon enfance!.. Это река в смоленском селе, нашем, Климятнине, с глубокими, черными стремительными водами, с мрачными старыми, тенистыми деревьями. Мне рассказали о духах, живущих в черной воде... Как это? Водяники, седые, злые старики и девушки с зелеными волосами, которые завлекают прохожих и топят их... И там была еще одна несчастная -- крестьянская девушка, лишившаяся рассудка от жестокого обращения своих господ. Она часто бродила в речных тростниках, плакала и хохотала... Ах! И теперь часто мне снится все это и я просыпаюсь с бьющимся сердцем, в слезах!..
Екатерина Ивановна взяла рисунок и поспешно заперла его в один из пузатых, с инкрустациями и толпою фарфоровых фигурок на верхней крышке, шкафчиков на ножках, теснившихся среди другой прихотливой мебели гостиной.
-- Дорогой граф, лучше оцените вот эти рисунки, -- продолжала она, отбирая несколько листков. -- Государыня императрица Мария Федоровна дала мне мысль для них -- стих Люцилия: "Где можно чувствовать себя лучше, как не в недрах собственной своей семьи?" Я полагаю поднести эти рисунки высоким гостям нашего монастырского праздника.
Она задумалась на мгновение и сидела, подперши пудреную головку. Граф и нунций с особенным выражением рассматривали идиллические семейные сцены, поднесение которых Павлу Петровичу теперь имело значение весьма ясного намека.
-- Гнев Юпитера есть гнев вселенной, -- сказала маленькая фаворитка. -- Когда он улыбается -- вся природа радостно блещет, щебечут птицы, сверкают ручейки, цветы умильно раскрывают венчики и благоухают, люди согласно, мирно предаются трудам и заботам. Но, когда отец богов и людей в гневе -- сверкают молнии, ревут ветры, клубятся тучи, природа в смятении и ужасе, столетние дубы падают, вырванные с корнями, подавляя при падении гнезда птичек с их малютками, и в сердцах людских бушуют дикие страсти, зависть и вражда, все нестройно, все несчастно!.. Ужели не высокая заслуга, -- найдя путь к сердцу владыки, охранять в нем безмятежный мир и тем самым благотворить всей вселенной?.. Павел улыбается -- и ликуют подвластные ему бесчисленные народы, Павел в гневе -- все трепещет и ужасается. Что говорю! Разве вся Европа не отражает малейшее движение русского царя? Единая опора чести, порядка, законной власти, тронов всей Европы -- Павел!.. Хранительница сердца Павлова, смирительница бурь, в нем зреющих, есть хранительница и блага народов, блага всей Европы! Вот высокий жребий, с которым ничто не может сравниться. Что же будет теперь, когда сердце Павла в руках низкой куртизанки, направляемой своекорыстными интриганами, пробудившими в нем желания чувственных удовольствий?.. Но будет об этом! Скажите, граф, вы еще не окончили ваше живописное путешествие в Грецию? Как восхитительны были последние отрывки, прочтенные вами. Императрица была чрезвычайно ими заинтересована.
-- Моя работа подвигается постепенно. Надеюсь, что она будет окончена, -- скромно отвечал граф Шуазель. -- Во всяком случае, возможность окончания этого труда в моих руках. Но безумный вихрь революции, развратные правила и буйственное воспаление рассудка, поправшие закон Божий и повиновение установленным властям, лишив лучших людей Франции их отечества, изгнали и меня. Вместе с тем я лишен возможности кончить мой прекрасный дом в Париже -- pavilion d'Idalia dans l'avanue de Neuilly. Поверите ли, mademoiselle, там все было сработано по античным образцам древних Афин с совершенной точностью, изяществом, высоким искусством!..
И граф с увлечением пустился в подробное описание павильона Идалии.
Нунций, уже не раз слышавший эти описания, вежливо скучал, терпеливо ожидая их окончания.
Нелидова вставляла свои замечания, показывавшие, что она обладает значительными сведениями в искусстве и жизни античной древности.