Первые реляции о действиях войск российских в северной Италии вместе с известиями о славных победах и подвигах приносили и списки раненых и убитых. Павел Петрович едва ознакамливался с реляциями сам, первый сообщал радостные известия княжне Анне и во время своих посещений incognito фаворитки читал ей реляции, сопровождая их толкованиями. Княжна слушала государя с притворным вниманием, но каждый раз просила дать ей просмотреть списки раненых и убитых.
-- Кто знает? Может быть, кто из знакомых найдется, -- объясняла княжна, -- то Панихиду отпою.
При этом руки ее дрожали, дыхание учащалось, глаза наполнялись слезами, голос дрожал, она то бледнела, то пылала...
Все это возбудило крайнее подозрение государя.
-- Видно, в армии есть кто-либо ей дорогой! -- думал он. -- Кто бы то был?
И государь стал сам списки прочитывать, медленно, останавливаясь на каждом имени и впиваясь взглядом в возбужденное лицо княжны.
Однажды, едва только император прочел: "Тяжело ранен князь Павел Гаврилович Гагарин", как княжна Анна отчаянно вскрикнула, всплеснула руками и покатилась с кресла в обмороке.
Государь не сказал ни слова, только стал пыхтеть и отдуваться, откидывая голову назад и передергивая лопатками. Все то было признаками готового разразиться припадка гнева, лицо его было ужасно, сардоническая улыбка кривила уста злобой. Буря гнева бороздила чело. Но, видимо, он боролся с собой. Отошел к окну и стал, отвернувшись, барабанить по стеклу пальцами. Обычно присутствовавшая при визитах императора госпожа Жербер бросилась оказать помощь княжне, опустившейся около кресла на ковер бесчувственной. Она хотела позвать камер-юнгфер. Но император вдруг повернулся и сиповатым голосом запретил кого-либо звать. Потом он подошел и помог госпоже Жербер перенести княжну на софу. И вновь отошел к окну и забарабанил.
Госпожа Жербер поспешила распустить шнуровку девушки и поднесла к ее лицу флакон с чрезвычайно крепкими солями, с которыми сама не расставалась. Глубоко вздохнув, княжна открыла глаза и приподнялась на софе.
-- Ты ранен!.. Ты тяжело ранен!.. Ты умираешь?!. -- произнесла она, с ужасом обращая огромные черные глаза к какому-то видению, стоявшему перед ней.
-- Бога ради, придите в себя, милая Анета, ангел мой, -- шептала ей госпожа Жербер. -- Государь здесь и все слышит.
При этих словах княжна задрожала с головы до ног, лицо ее исказила судорожная гримаса плача, и она разразилась неудержимыми рыданиями. Слезы лились из ее прекрасных, огромных глаз. Она ломала пальцы, восклицая:
-- Ох, горе мне! Ох, тошно мне! Ох, смерть моя! О, я несчастная, несчастная, несчастная!..
Госпожа Жербер совершенно растерялась. Кинулась было за водой и опять к княжне, умоляя ее придти в себя, успокоиться.
Но княжна рыдала неудержимо. Она сидела на софе, с распущенными черными волосами, прикрывающими ее трепещущие плечи, не замечая, что расстегнутое платье и распущенная шнуровка открыли ее девичью, девственную грудь, и повторяла:
-- О, я несчастная, несчастная, несчастная...
Растерянная госпожа Жербер продолжала метаться в последней степени ужаса. В голове ее вихрем неслись картины заточения в крепости, допросов может быть, пытки, наказания кнутом, ссылки в сугробы Сибири, смертной казни.
Вдруг мягкий, проникновенный голос прозвучал над ней:
-- Успокойтесь, сударыня, и оставьте нас одних.
Изумленная dame de compagnie обернулась. Перед ней стоял Павел Петрович. Но она не узнала его, не узнала это прекрасное лицо, озаренное тихим светом больших глаз и неизобразимо привлекательной улыбкой. Как мягок, как кроток, как человечен был теперь взгляд этого страшного тирана! Какое рыцарское благородство и изящество запечатлелось на всей его стройной, невысокой фигуре, соединяясь с истинно монаршим величием.
-- О, государь!.. -- могла только прошептать француженка, прижимая руки к сердцу и приседая до земли в низком реверансе.
Император ответил изящнейшим поклоном. И вслед за тем, все приседая и прижимая руки к колотившемуся сердцу, госпожа Жербер вышла из покоя, не оборачиваясь лицом к двери.
Император остался наедине с плачущей фавориткой.
-- Княжна, -- сказал Павел Петрович, -- успокойтесь.
Голос монарха прозвучал так гармонично, что княжна, сдержав рыданья, подняла на него удивленные глаза, темные, как ночь, и, словно неиссякаемые источники, струившие слезы.
-- Дитя мое, не плачьте! -- продолжал государь, осторожно взял за руку фаворитку и почтительно, в должном расстоянии от девушки, присел на софе.
Рыдания затихли. Она только тяжко вздыхала. Ручка ее чуть трепетала в руке императора. Она не отрывала теперь от лица его плачущих своих очей и с надеждой доверчиво ждала и пощады и помощи. Сознание ее, видимо, еще было омрачено. Она не отдавала себе отчет во всем происшедшем. Но перемена в наружности Павла, нежная, кроткая душа, вдруг появившаяся в глазах этого взбалмошного владыки, этого страшного человека, этого грозного, свирепого тирана, которого она так боялась, так мучительно боялась столько дней, недель, месяцев, на свидание с которым шла всегда, как приговоренная к казни, зная, что и весь дом замирает и трепещет, ожидая, пройдет ли и на этот раз свидание государя с фавориткой благополучно, или внезапно разразится буря и все снесет, все исковеркает, расточит и виновных и правых, -- перемена в обхождении Павла, новый Павел, ей не знакомый, все это дивное откровение исполнило измученное сердце девушки удивлением и теплом.
-- Дитя мое, откройтесь мне, -- продолжал государь, -- откройтесь не как вашему государю, не как рыцарю и паладину ваших достоинств ума, сердца, красоты, но как нежному отцу! Скажите все, что вас мучит и терзает! Ничего не скрывайте от меня и знайте, что вам не грозит ни малейшая опасность, даже в том случае, если бы вы были достойны моего неудовольствия. Да, клянусь, -- торжественно продолжал Павел Петрович, -- клянусь тем Судилищем, пред которым мы все должны явиться, клянусь всем, что есть священного, клянусь торжественно и свидетельствую, что бы вы мне ни открыли, останетесь неприкосновенной!
При сих клятвах императора свет полного сознания озарил ум княжны. Мгновенно оценила она все происшедшее. Мгновенно пронеслись в голове ее самые сложные соображения, мгновенно выработал ее женский здравый смысл план дальнейших действий, и она сейчас заметила беспорядок своего туалета, легкий, алый румянец смущения появился на ее бледных щеках, с очаровательной стыдливостью целомудрия она поспешила прикрыть плечи и грудь черными волнами великолепных волос своих, напоминая сказочную Гризельду. Большие глаза Павла запылали страстью, и он, склонившись, припал горячими устами к трепетным, тонким пальчикам княжны.
Фаворитка не отнимала руки.
Император вновь поднял на нее взгляд. Но в нем уже произошла какая-то перемена. Тонкая морщина набежала на лбу. Он был теперь даже под большим обаянием красоты беззащитной, -- покорной девушки, но в глубине его взгляда замелькали какие-то острые искорки...
-- Откройте мне все, дитя мое, как отцу! -- повторил Павел Петрович.
Княжна осторожно вынула руку из его руки.
-- Если ваше величество жалеете меня бедную, несчастную, -- вдруг заговорила она быстро, шепотом, -- то... отпустите меня, о, отпустите! Отпустите в обитель! -- И она умоляюще сложила руки.
Облако недоумения и недоверия прошло по лицу государя, но вслед за тем оно озарилось какой-то милой насмешливостью.
-- Вы хотите удалиться от мира, дитя мое, в таких юных летах, когда жизнь вся пред вами, когда вы в первом, прекраснейшем расцвете красоты, когда вы можете быть счастливы, бесконечно счастливы! К чему хоронить себя в келье, когда я превращу ваши дни в сплошной праздник. Я -- император, -- с простотой полного могущества произнес Павел.
-- Отпустите меня, государь! -- повторила фаворитка.
-- Но, княжна, что же побуждает вас к сему? Что разочаровало вас в жизни? Я знаю, что вы многое любите в ней. Ну, хотя бы... вальс, который танцуете столь прелестно!
-- Я несчастна, государь. Жизнь моя разбита. Ужасы окружают мое существование. Все, все мне постыло!.. Хочу быть инокиней, хочу быть невестой Иисуса Сладчайшего.
Император насупился. Взгляд его стал угрюм.
-- Положим, что вы имеете сие желание, -- сказал он. -- Но что к сему, столь в юные лета необычному, разочарованию вас привело? Различные могут быть причины, влекущие человека к удалению от мира. Но главнейшая из них -- тяжесть, на совести лежащая, требующая уединенного покаяния и подвигов. Ужели же юная совесть ваша чем-либо столь омрачена? Откройтесь мне! Откройтесь, -- продолжал, поднимаясь, Павел Петрович, -- ибо я император. Я -- особа священная и Божий помазанник. Я -- верховный покровитель церкви и между мной и Христом нет посредников. Сам приступаю к святейшему алтарю, на коем бескровная совершается жертва за грехи людей и своими руками беру святую чашу и причащаюсь, яко священнослужитель тела и крови Спасителя нашего! Я -- гроссмейстер священного ордена Иоанна Иерусалимского и рыцарь святого храма и Гроба Господня! Я ношу далматик византийских императоров и Страсти Христовы на священном супервесте! Я -- самодержец! Исповедуйте мне юное сердце ваше, княжна, как духовному отцу.
Величие, с которым произнесены были эти слова государем, было неизобразимо.
Вновь бледная, сидела княжна, устремив глаза на императора. Но в них он прочитал лишь пугливую тревогу и вслед за тем их застлала непроницаемая завеса женского притворства.
-- Государь, -- кротко и с восхитительной наивностью сказала княжна, -- я очень грешна. Я суетна, мелочна, горделива, сластоежка, ленива, бепорядочна... Ах, я ужасть как грешна! -- повторяла она. -- Я живу в роскоши, а столько несчастных рабов страдают, скудно кормятся, льют пот и слезы, все для меня! Чем я лучше их? В келейке я молилась бы за них.
-- И это все? -- спросил император.
-- Все, государь. И чего же больше?
-- А почему вы лишились чувств, когда я прочел имя этого... как его? князя Гагарина в списках раненых?
-- Ах, ведь это сын друга нашего семейства! Я еще в раннем детстве с ним игрывала в Москве. Представила я себе горе родителей его и ужаснулась! Государь, к чему эта война? -- капризным тоном избалованного ребенка, замечательно хорошея при этом, продолжала княжна. -- Прекратите эти ужасы, эту бесполезно льющуюся кровь!
Павел Петрович глухо в себя рассмеялся, не разжимая губ.
-- Так вот почему вы лишились чувств? Вам стало жаль престарелых родителей товарища детских игр ваших!
-- Ну, и его самого немножко, -- небрежно сказала княжна.
-- Так! Так! -- сказал император, потирая руки, насмешливо улыбаясь и делая странные прыжки взад и вперед, как это делают дети, прыгая через веревочку. -- А скажите, mademoiselle, не соединяют ли вас более нежные чувства и связи с раненым рыцарем?
-- Я все сказала вам, государь, -- тоненьким голоском ответила княжна, кутаясь в волосах.
Император упер руки в бока и захохотал.
-- О, Лилит, первая Ева! Кланяюсь тебе! Кланяюсь тебе! Кланяюсь тебе! О, Мефаниэль, царь насекомых! О, Самиэль, царь червей! И ты, сам наставник Евы, прельститель змей, Самаэль! Посмотрите на сию девицу, сколь она простодушна! Кланяюсь вашим красным каблучкам, princesse! -- продолжал император, кривляясь, кобенясь, потирая руки, втягивая щеки так, что появлялись две ямы около его сардонически улыбающегося рта. -- Кланяюсь вашим каблучкам и желаю скорого замужества, желаю вам получить в собственность человекообразное покорное существо, которое и покорите под сей красный каблучок! Ах, красные каблучки, красные каблучки! Сколько благороднейших сердец вы растоптали! И не их ли кровью вы окрашены? ха! ха! ха!
-- А знаете ли, princesse, за что верховный ангел Метатрон был наказан шестьсот шестьюдесятью шестью ударами огненных розог? Не знаете? О, это прелюбопытная история! Расскажите ее вашему папеньке и папеньке вашего раненого товарища детских игр! Она весьма поучительна, эта история, хотя ее и сообщают проклятые жиды-каббалисты. Раз в день Метатрон записывает в книгу добрые дела людей, и в это время ему разрешается сидеть в присутствии самого Господа. Однажды великий талмид-хахам Элиша бен Абуийя, поднявшись на небо, увидел там сидящими два существа: Бога и Метатрона. Он подумал, что на небе два бога. За то именно, что Метатрон не встал при входе Элиши и ввел святого раввина в заблуждение, и приказано было от Бога вывести Метатрона немедленно и дать ему шестьсот шестьдесят шесть ударов огненными розгами. Расскажите эту историйку вашему папеньке, princesse! Au revoir, princesse! Лешана габои Бирушелаим! (До свидания на будущий год в Иерусалиме). И с неизобразимыми жестами, улыбками и прыжками император вышел из покоя, оставив княжну в полном недоумении, чего ей и семейству ее ждать в ближайшие дни.