На другой день, явившись во дворец на дежурство, Саша Рибопьер с изумлением узнал, что император чуть свет подписал указ о пожаловании его камергером, что соответствовало чину генерал-майора.
Вспомнил он мудрого собирателя дворцового вина барона Николаи, не сомневаясь, что таким головокружительным чинопроизводством обязан не чему иному, как вчерашнему романсу. Он, однако, намекал княжне Анне о другом, именно о том, что хорошо бы вышло, пожалуй его государь в мальтийские командоры. Сказал же он так потому, что кругом себя только и слышал вздохи и пожелания:
-- Эх, кабы меня пожаловали в мальтийские командоры!
Молодые люди, проигравшиеся на тайных сборищах (картежная игра строго была запрещена и, конечно, процветала тайно, являясь сладким запретным плодом), опустошившие карманы в кутежах и на красоток, повторяли:
-- Эх, кабы меня пожаловали в мальтийские командоры!
Матери -- сынкам, жены -- мужьям тоже повторяли: "Старайся, чтобы тебя командором, наградили!" Десяти командорствам великого приорства российско-католического шли доходы с огромных польских выморочных имений князей Острожских. Новопожалованный камергер опечалился. Очевидно, его намерены пустить по дипломатической части, вообще, по статским делам. А ему тяжело было расставаться с военным мундиром и полковыми товарищами. Принимая их поздравления, камергер граф Рибопьер пригласил их на прощальную попойку, чтобы спрыснуть золотой ключ и шляпу с плюмажем. Рано утром того же дня граф Кутайсов прибыл к князю Лопухину с извещением, что его величество изволит с верховой прогулки пожаловать в дом его по важнейшему делу, не incognito, как всегда, но парадно и официально. Княжна Анна и ее родители должны ожидать государя в полной готовности, изрядясь, как то положено по этикету Граф Кутайсов не мог ничего сообщить о намерениях императора, но сказал только, что, возвратившись с ним во дворец, Павел Петрович всю ночь ходил взад и вперед по спальне, громко сморкаясь. Чуть свет позвал графа Ростопчина и передал ему приказ о назначении маленького Рибопьера камергером. Затем занимался делами и казался спокойным и довольным. Потом приказал ему, Кутайсову, ехать предупредить о посещении Лопухиных.
Не смыкая глаз провели ночь и князь Лопухин с княгиней, изнывая в смертном страхе. Только по отбытии государя постигла княгиня, какую бездну изрыла она под собою, мужем, всей родней своей, а также и под Долгоруковыми. Когда Павел Петрович, не замеченный увлеченною танцами молодежью, пошел обратно церемониальным шагом, полный свирепым гневом, тяжело дыша и пыхтя, княгиня кинулась было светить ему шандалом, прыгавшим в трепещущих руках ее.
-- Взять у нее шандал! -- вдруг сиплым, неистовым шепотом приказал Павел.
Кутайсов выхватил шандал у княгини, которая, как сноп, повалилась к ногам государя.
В большом покое совсем терялся свет одной нагоревшей сальной свечи, и углы, неизмеримо высокий потолок -- все было погружено во мрак. Причудливые тени падали от действующих лиц этой зловещей сцены и шевелились. Заглушенные звуки вальса доносились из маленькой двери, плотно завешенной гобеленом.
Павел с презрением смотрел на валявшуюся у ног его Лопухину.
-- Вы так воспитываете свою дочь! -- вдруг разнесся его страшный, сиплый, неистовый шепот. Пляска, непристойность, распутство... Покровительство распущенности нравов... Я вам этого не прощу... я вам покажу... ослушание моим повелениям. Дерзкое неуважение к особе, взысканной моими милостями... Высшее неприличие... свинство... гадость... гнусность. Мальчишка, ухватя за талию, вертится. Смотрит прямо в глаза... Не позволю... не позволю., истреблю... Сошлю туда, куда ворон костей не заносит! В рудники!.. Сквозь строй... На виселицу... О, подлая тварь!..
Эти отрывистые страшные слова вылетали как бы непроизвольно из сжатого горла государя, но он не кричал, он шептал, очевидно, опасаясь, что будет услышан виновницей его гнева, продолжавшей беззаботно носиться под дерзкие звуки вальса. Кутайсов стоял со свечой, опустив глаза и смотрел в пол, зная, что в таких случаях посмотреть в лицо государю значило возбудить еще пущий гнев его. Павел Петрович почитал это дерзостью.
Княгиня валялась в ногах у императора и стонала.
-- Помилуй, государь, помилуй!
-- Княгиней сделал... Завтра будешь свиней пасти... Сводня... -- проскрежетал Павел Петрович, произнес еще раз ряд площадных, безобразных ругательств и, вдруг, повернувшись налево кругом, скорым шагом пошел прочь. Кутайсов бросился за ним, еле поспевая. Он светил, прикрывая пламя рукой.
Очнувшись в темноте, поднялась княгиня и охая поплелась шатаясь к мужу.
-- Что ты сделала? Мы все погибли! -- возопил тот, едва она бессвязно, сквозь охи и слезы, сообщила о тайном посещении и гневе государя.
-- Безумная баба! Безумная баба! -- ломая руки и бегая по комнате, восклицал князь.
И сейчас же, не обращая внимания на плачевное состояние супруги, побежал в покои mademoiselle Госконь...
* * *
Известие, привезенное Кутайсовым, подавало надежду, что страшная опасность миновала. Весь дом сейчас же поставлен был на ноги. Княжна, княгиня, сам князь торопились изрядиться к приему императора.
В назначенный час он приехал с многочисленной свитой. Все были на великолепных конях, которых приняла толпа ливрейных конюхов князя Лопухина. Император был в ботфортах, со звездой на кафтане, в украшенной страусовым плюмажем и бриллиантовой розеткой трехрогой шляпе. Вид его был торжествен, но милостив. Встреченный в сенях хозяином, а в дверях парадных покоев княгиней, он обоим сказал приветливые слова. Казалось, ночной сцены никогда и не бывало.
Фаворитка ожидала его на обычном месте за пяльцами.
Император оставил свиту за три покоя отсюда. Он сказал родителям княжны, что просит их и госпожу Жербер оставить его на некоторое время с ней наедине для сообщения особливой важности дела.
-- Княжна, -- сказал Павел Петрович, едва все удалились с низкими поклонами, не оборачиваясь лицом к дверям, -- княжна Анна, ваша судьба меня озабочивает и я питаю отеческую к вам нежность. Единственно, о чем мечтаю, видеть вас счастливой. Княжна, я прошу руки вашей для моего камергера графа Александра Рибопьера!
И Павел Петрович улыбаясь, с реверансом, протянул к ней руку. Но княжна, смертельно побледнев, вскочила и спрятала обе руки за спину.
-- Ваше величество, вы шутите!.. -- умоляюще сказала бедная девушка.
-- Почему же, княжна, почему же? -- беспечно отвечал государь. -- Неужели мой камергер, которого я лично сватаю, недостоин вашей руки?!.
-- О, это великая честь для меня, великая! И я благодарна вашему величеству... Я вами облагодетельствована, как и мои родители. Но... какая же мы будем пара? Граф Рибопьер еще мальчик. Ему шестнадцать лет, а мне уже двадцать. Я на четыре года его страше.
-- Что же из того? Вы будете брать над ним верх, заберете его в свои прелестные ручки. К тому же это юноша благоразумный и полный достоинств. Он так прекрасно танцует вальс. Когда вы будете за ним замужем, то можете хоть целыми днями предаваться любимому развлечению.
-- Ваше величество, вы смеетесь надо мною! -- в отчаянии вскричала княжна. -- Пожалейте меня бедную! Я не люблю Рибопьера. Я не могу выйти за него замуж.
-- Вы еще неопытны, княжна, -- спокойно сказал император. -- Брак не требует страстной любви, но более благоразумия и благословения родителей. А я не сомневаюсь, что родители ваши сей брак благословят. Сердце ваше свободно. Но граф вам приятен. Он весьма красив, весел, учтив, с очаровательным характером. Незаметно приязнь ваша обратится в нежнейшее чувство. Что же может быть препятствием к сему союзу? Разумных причин не видно, а неразумных слушать не хочу.
-- Ваше величество, умоляю вас, не требуйте этого от меня! -- в тоске сказала княжна Анна. -- Лучше позвольте мне, несчастной, идти в монастырь.
-- Монастырь? Опять монастырь?! Вальс и... монастырь. Значит, и опять может быть вальс? Нет, княжна, мое решение неизменно. В отказе вашем вижу одно легкомыслие и упрямство. Сейчас я переговорю с вашими родителями..
И государь пошел из покоя.
Княжна бросилась за ним, упала на колени и схватила его руку:
-- Государь, отчаянно говорила она, -- смилуйтесь! Я не могу идти замуж... Это невозможно. Не требуйте этого... Есть препятствие... О, не требуйте, чтобы я вам открыла тайну, которая не позволяет мне исполнить священную вашу волю, благодетель мой! О, сжальтесь над бедной девушкой, которая никогда не мечтала быть так приближенной к особе вашей! Пощадите меня! Пощадите моих родителей!
Княжна ломала руки.
-- Что такое? -- строго сказал Павел Петрович. -- О какой тайне изволите вы говорить? Какая тайна может быть у молоденькой беспечной девушки? Все это басни. Все упрямство. То вы хотите идти в монастырь. Теперь придумали какую-то тайну Все это обычные глупости у юных, неопытных, но своевольных особ. Пустите меня, княжна Я сейчас переговорю с вашими родителями и...
-- Государь, не делайте этого! Я не могу идти замуж! Иначе стану клятвопреступницей! Я... обручена уже другому!
Княжна стояла на коленях перед государем и закрывала лицо руками.
Павел Петрович угрюмо смотрел на нее. Казалось, открытие этой тайны очень мало его удивило.
-- Вы обручены другому? -- медленно переспросил он. -- Кому же?
-- Князю Гагарину, -- прошептала княжна. И, открыв лицо, робко, огромными, полными слез глазами умоляюще посмотрела в холодное лицо императора.
-- Вы обручены с князем Гагариным? Это, конечно, тот самый, имя которого прочел я вам в списках раненых?
Княжна молча кивнула головкой.
-- Так вы с ним обручены? И давно?
-- Ваше величество, мы с детства были дружны... И вот уже три года, как я обручена с ним тайно.
-- И вы скрыли это от меня? И когда я спрашивал вас о чувствах ваших к раненому, вы мне солгали? О, Лилит!
-- Виновата, государь, виновата! -- прошептала княжна, опустив низко голову и все стоя на коленях.
Император прошелся молча взад и вперед по комнате. Вдруг он сиповато запел:
I'ai perdu mon Eurydice!
Rien n'égale mon malheur!
Mortelle silence!
Vaine espérance!
Quelle souffrance
Déchire mon coeur! [*]
[*] - Я потерял мою Эвридику. Ничто не может сравниться с моим несчастьем. Мертвое молчание! Тщетная надежда! Какая скорбь раздирает мое сердце!
Император горько рассмеялся.
-- Встаньте, княжна, -- сказал он потом кротко. -- Я не хочу насиловать ваши наклонности. Предположим, что излишество девичьей стыдливости помешало вам сразу сказать мне правду. Тут нет ничего удивительного. Женщина есть женщина. Вы любите князя Гагарина. Вы с ним обручены. Пусть! Сейчас пошлю в итальянскую армию фельдъегеря справиться о состоянии здоровья вашего нареченного и с повелением, как только восстановится в силах, возвратиться в Россию. Хочу быть творцом вашего счастья. Есмь вам императорскою милостию нашею благосклонным.
И Павел Петрович вышел церемониально из покоя, напевая сквозь зубы:
I'ai perdu mon Eurydice!
Rien n'égale mon malheur!