Княжна не хотела в этот вечер идти к Долгоруковым. С распущенными волосами, бледная, горестно сидела она в своей спальне, предаваясь безнадежным мечтам.
Но госпожа Жербер, которой надо было передать записочку молодому человеку, дипломату, недавно появившемуся у Долгоруковых и сейчас же отмеченному легкомысленной француженкой, внимание ее не оставлено было втуне, -- упросила княжну умыться, причесаться, одеться и идти к милым соседям.
-- Ах, госпожа Жербер! -- говорила княжна, -- если бы вы знали, какое горе у меня на сердце! Своей печальной миной я на всех наведу тоску. Танцевать я не могу, не буду!..
-- Милая княжна, вы развеселитесь! -- отвечала француженка. -- Хоть не танцуйте, да посидите с приличной вашему возрасту молодежью.
И княжна нехотя стала одеваться.
Как нарочно, в этот вечер у Долгоруковых было особенно шумно и весело. Малороссиянин-бандурист играл гопака и разные танцы. Гвардейцы танцевали. Девицы заливались беззаботным смехом. Юный дипломат в модном рыжем парике стал жертвой их насмешек. Они сдергивали с него парик, причем открывались его натуральные черные волосы, подобранные à la chinoise.
Когда княжна появилась в сопровождении разряженной, кокетливой, с мушками на лице и открытой груди, госпожи Жербер, дипломат стоял без парика посреди залы и, щуря близорукие глаза в крохотный лорнетик, улыбался и кобенился с жестировкой российского петиметра.
-- Мадам Жербер! Княжна Анна! Смотрите! Смотрите! -- хором закричали бесчисленные барышни Долгоруковы, указывая на дипломата. -- Смотрите! Стоит, как болонка, волосы пучком на маковке перевязаны розовым бантиком.
Молодой человек в самом деле до того походил на болонку, что княжна не могла не расхохотаться.
-- Волосы! Мои волосы! Отдайте мои волосы! -- с комической горестью возопил дипломат.
-- Вот ваши волосы! -- крикнула бойкая белокурая дамочка в белой "темизе", прикрывавшей ее молочные полные плечи, и так надела на него парик, что рыжие волосы закрыли ему все лицо.
-- Болонка стала львом! Ура! -- закричали офицеры с хохотом.
А белокурая дамочка подбежала к клавикордам, села к инструменту и, спустив с пышных плеч "темизу", заиграла и запела модный романс:
Он стал бы меня, нежа,
Ласкать и целовать!
Я б ласки ему те же
Старалась оказать...
-- Княжна, прелесть, идите гостинцы кушать! -- подхватывая под руки фаворитку, говорили между тем девицы.
-- Княжна, не прикажете ли бандуристу играть вальс! Он научился, -- предлагали гвардейцы, стараясь обратить внимание фаворитки молодцеватостью осанки, изяществом мундира, очами и усами.
Княжна всем улыбалась, забыв свое горе.
Ее усадили за стол, где на больших подносах были навалены коврижки и пряничные коньки с сусальным золотом, каленые орехи, отварная в меду груша, грешневики на конопляном масле, варенный на меду мак и прочие деревенские лакомства, которые она любила гораздо больше великолепно украшенных конфет, присылаемых ей ежедневно от императорского стола.
Между тем Саша Рибопьер подошел к белокурой красавице, сидевшей у клавикордов, и пошептался с ней. Она заиграла аккомпанемент, и Рибопьер, не сводя очей с княжны, запел романс из недавно поставленной на придворной сцене оперы "Любовь Баярда". Слова и музыка романса, превосходно исполненного молодым человеком, как нельзя лучше соответствовали ее тайным думам.
Сладостное чувств томленье,
Огнь души, цепь из цветов!
Как твое нам вдохновенье
Восхитительно, любовь!
Нет блаженнее той части,
Как быть в плене милой власти,
Как взаимну цепь носить,
Быть любиму и любить.
Умножайся, пламень нежный,
Под железной латой сей;
Печатлейся, вид любезный,
В мыслях и душе моей!
Нет блаженнее той части,
Как быть в плене милой власти,
Как взаимну цепь носить,
Быть любиму и... любить.
Прекрасный голос молодого адъютанта звучал искренним чувством. Заслушалась княжна. Слеза прокатилась в ее огромных, черных, как ночь, глазах и канула с бархатных длинных ресниц. Вздох всколебал нежную грудь. Облако задумчивой грусти осенило молодое чело. Она шептала невольно вслед за певцом:
-- Нет блаженнее той части, как быть в плене милой власти!
Но романс был спет. Притихшая молодежь опять зашумела, захохотала.
-- Вальс! Вальс! -- закричали все.
Рибопьер умолял княжну танцевать вальс.
Старый малоросс заиграл. Пары закружились. Но княжна не хотела танцевать.
-- Я не могу сегодня, я не должна, -- говорила она.
Но Рибопьер с такой очаровательной любезностью умолял ее, что она вздохнула, подняла очи к небу и положила обе ручки ему на плечи. Рибопьер по-модному охватил ее тонкую, гибкую талию, забывая строгое запрещение императора, находившего это крайне неприличным, и, держа княжну перед собой, так что они смотрели друг другу в глаза, понесся с ней в грациозном кружении по просторной, но довольно низкой и грязноватой зале долгоруковского дома.
Госпожа Жербер между тем подошла, к молодому дипломату, который в своем рыжем львином парике, в шелковых чулках, башмаках, в бархатной собольей шубке развалился на диване и кобенился, шепеляво рассказывая о парижских увеселениях белокурой даме. Она достаточно вольно села на ручку дивана и протянула руку по спинке, склоняясь к рассказчику.
-- Зефир, -- с досадой сказала госпожа Жербер, взяв за руку обладателя рыжего парика и таща к себе, -- пойдем со мной танцевать!
А тот-то ломался на диване.
-- Не пойду. Тогда пойду, когда вы мне выхлопочете камер-юнкерство.
А она хохотала и тащила все за руку. Вдруг дипломат случайно взглянул и остолбенел. Как ни был он близорук, однако с помощью лорнета увидел, что напротив у двери стоит государь и леденящим взором медузы смотрит на все происходящее в зале поверх ширм. Молодой человек обмер. Язык его отнялся. А белокурая дама продолжала висеть на ручке дивана, и госпожа Жербер повторяла, таща его за руку:
-- Идите со мной танцевать, Зефир! Идите танцевать!
Вдруг медузина голова исчезла за ширмами. Речь и движение членов возвратились молодому человеку, он мгновенно вскочил и, растерянно бормоча: Pardon, pardon, mesdames! Mille pardons! -- бросился вон с рыжим своим париком, лорнеткой, шубкой, башмаками, пробежал через гостиные, промчался по лестнице, прыгая через две ступеньки, отчаянно потребовал карету и ускакал домой, оставив обеих дам в полном недоумении, что с ним такое внезапно приключилось.