I.

Заступникъ.

Въ самомъ центрѣ Сити, но отдѣленная отъ торговаго шума и суеты кольцомъ лавокъ и подъ сѣнью закопченой классической церкви, находится -- или, вѣрнѣе сказать, находилась, такъ какъ ее недавно перевели большая школа св. Петра.

Входя въ массивныя старыя ворота, къ которымъ съ двухъ сторонъ тѣснятся лавки, вы попадали въ атмосферу схоластической тишины, царствующей въ большинствѣ училищъ во время классовъ, когда съ трудомъ вѣрится,-- до того безмолвіе велико,-- что внутри зданія собрано нѣсколько сотъ мальчиковъ.

Даже поднимаясь по лѣстницѣ, ведущей въ школу и проходя мимо классовъ, вы могли слышать только слабое жужжаніе, долетавшее до васъ сквозь многочисленныя двери,-- пока наконецъ швейцаръ въ красной ливреѣ не выйдетъ изъ своей коморки и не позвонитъ въ большой колоколъ, возвѣщавшій, что дневной трудъ оконченъ.

Тогда нервные люди, случайно попавшіе въ длинный темный корридоръ, по обѣимъ сторонамъ котораго шли классы, испытывали очень непріятное ощущеніе: имъ казалось, что какой-то разнузданный демонъ вырвался внезапно на волю. Взрыву обыкновенно предшествовалъ глухой ропотъ и шелестъ, длившійся нѣсколько минутъ послѣ того, какъ замолкнетъ звукъ колокола,-- затѣмъ дверь за дверью раскрывались и толпы мальчишекъ съ дикими и радостными воплями вылетали изъ классовъ и опрометью бѣжали по лѣстницѣ.

Послѣ того, въ продолженіе получаса, школа представляла собой вавилонское столпотвореніе: крики, свистки, народныя пѣсни, драки и потасовки, и непрерывный топотъ ногъ. Все это длилось не очень долго, но затихало постепенно: сначала пѣсни и свистки становились все слабѣе и слабѣе, все одиночнѣе и явственнѣе, топотъ ногъ и перекликающіеся голоса мало-по-малу замирали, суматоха прекращалась и робкое безмолвіе водворялось снова, прерываемое лишь торопливыми шагами провинившихся школьниковъ, отправлявшихся въ карцеръ, медленной поступью расходившихся учителей и щетками старыхъ служанокъ, подметавшихъ полъ.

Какъ разъ такую сцену застаемъ мы въ тотъ моментъ, какъ начинается наша исторія. Толпа мальчишекъ съ блестящими, черными ранцами высыпала изъ воротъ и смѣшалась съ большимъ людскимъ потокомъ.

Въ центрѣ главнаго корридора, о которомъ я уже упоминалъ, находилась "Терція", большая, квадратная комната съ грязными, оштукатуренными и выкрашенными свѣтлой краской стѣнами, высокими окнами и небольшимъ, закапаннымъ чернилами, письменнымъ столомъ, окруженнымъ съ трехъ сторонъ рядами школьныхъ столовъ и лавокъ. Вдоль стѣнъ шли черныя доски исписанныя цифрами, и стояла большая четырехъугольная печь въ углу.

Единственное лицо, находившееся теперь въ этой комнатѣ, былъ Маркъ Ашбёрнъ, классный наставникъ, да и онъ готовился оставить ее, такъ какъ отъ спертаго воздуха и постояннаго напряженія, съ какимъ онъ удерживалъ весь день порядокъ въ классѣ, у него разболѣлась голова. Онъ хотѣлъ, прежде чѣмъ идти домой, просмотрѣть для развлеченія какой-нибудь журналъ или поболтать въ учительской комнатѣ.

Маркъ Ашбёрнъ былъ молодой человѣкъ,-- моложе его, кажется, и не было среди учителей,-- и рѣшительно самый изъ нихъ красивый. Онъ былъ высокъ и строенъ, съ черными волосами и краснорѣчивыми темными глазами, имѣвшими способность выражать гораздо больше того, что онъ чувствовалъ. Вотъ, напримѣръ, въ настоящую минуту, сантиментальный наблюдатель непремѣнно прочиталъ бы во взглядѣ, какимъ онъ окинулъ опустѣвшую комнату, страстный протестъ души, сознающей свою геніальность, противъ жестокой судьбы, закинувшей его сюда, тогда какъ на самомъ дѣлѣ онъ только соображалъ, чья это шляпа осталась на вѣшалкѣ у противуположной стѣны.

Но если Маркъ не былъ геніемъ, то въ его манерахъ было что-то обольстительное, какая-то пріятная самоувѣренность, тѣмъ болѣе похвальная, что до сихъ поръ его очень мало поощряли въ этомъ смыслѣ.

Онъ одѣвался хорошо, что производило извѣстное дѣйствіе на его классъ, такъ какъ школьники склонны критиковать небрежность въ костюмѣ своего начальства, хотя сами и не слишкомъ заботятся о томъ, какъ одѣты. Они считали его "страшнымъ щеголемъ", хотя онъ и не особенно щегольски одѣвался, а только любилъ, возвращаясь домой по Пикадилли, имѣть видъ человѣка, только-что разставшагося съ своимъ клубомъ и ничѣмъ особенно не занятымъ.

Онъ не былъ непопуляренъ между школьниками: ему было до нихъ столько же дѣла, сколько до прошлогодняго снѣга, но ему нравилась популярность, а благодаря своему безпечному добродушію, онъ безъ всякаго усилія достигалъ ея. Школьники уважали также его знанія и толковали о немъ между собой, какъ о человѣкѣ, "у котораго башка не сѣномъ набита", такъ какъ Маркъ умѣлъ при случаѣ щегольнуть ученостью, производившей сильное впечатлѣніе.

Въ этихъ случаяхъ онъ уклонялся отъ своего предмета и по всей вѣроятности зналъ, что его ученость не выдержитъ слишкомъ серьезной критики, но вѣдь за то и некому было серьезно критиковать его.

Любопытство, возбужденное въ немъ шляпой и пальто, висѣвшими на вѣшалкѣ въ то время, какъ онъ сидѣлъ за своимъ пюпитромъ, было удовлетворено: дверь, верхняя половина которой была стеклянная и защищена переплетомъ изъ толстой проволоки,-- предосторожность, конечно, не лишняя въ данномъ случаѣ,-- отворилась и показался маленькій мальчикъ, блѣдный и разстроенный, держа въ рукѣ длинную полосу синяго картона.

-- Эге! Лангтонъ,-- сказалъ Маркъ, завидя его: -- такъ это вы не ушли домой? Въ чемъ дѣло?

-- Ахъ! сэръ!-- началъ жалобно мальчикъ: -- я попалъ въ ужасную бѣду.

-- Очень жаль,-- замѣтилъ Маркъ:-- въ чемъ же дѣло?

-- Да я вовсе и не виноватъ,-- отвѣчалъ тотъ.-- Дѣло было вотъ какъ. Я шелъ по корридору, какъ разъ противъ дверей стараго Джемми... т.-е. я хочу сказать м-ра Шельфорда, а дверь-то стояла раскрытой. А возлѣ какъ разъ стоялъ одинъ ученикъ; онъ гораздо старше и сильнѣе меня; онъ схватилъ меня за шиворотъ, втолкнулъ въ комнату и заперъ дверь на ключъ. А потомъ пришелъ м-ръ Шельфордъ, выдралъ меня за уши и сказалъ, что я это дѣлаю уже не въ первый разъ и что за это меня посадятъ въ карцеръ. И вотъ далъ мнѣ это и велѣлъ идти къ директору за подписью.

И мальчикъ протянулъ билетъ, на которомъ было написано дрожащимъ почеркомъ старика Шельфорда:

"Лангтонъ. 100 линеекъ за непростительную дерзость. Ж. Шельфордъ".

-- Если я снесу это наверхъ, сэръ,-- продолжалъ мальчикъ, дрожащими губами,-- то мнѣ навѣрно достанется.

-- Боюсь, что да,-- согласился Маркъ: -- но все же вамъ лучше поторопиться, потому что иначе они запрутъ карцеръ и тогда васъ еще строже накажутъ.

Марку въ сущности было жаль мальчика, хотя, какъ мы уже сказали, онъ не очень любилъ школьниковъ; но этотъ въ частности, круглолицый, тоненькій мальчикъ, съ честнымъ взглядомъ и нѣкоторой деликатностью въ голосѣ и манерахъ, заставлявшихъ думать, что у него есть мать или сестра, благовоспитанная женщина, былъ менѣе антипатиченъ Марку, нежели его сотоварищи. Но все же онъ не настолько сочувствовалъ мальчугану, чтобы догадаться, чего тому отъ него нужно.

Юный Лангтонъ повернулся-было, чтобы уходить, съ унылымъ видомъ, затѣмъ вдругъ вернулся назадъ и сказалъ:

-- Пожалуйста, сэръ, заступитесь за меня. Я бы перенесъ наказаніе, еслибы въ чемъ провинился. Но я ни въ чемъ не виноватъ, а потому мнѣ обидно.

-- Что же я могу сдѣлать?-- спросилъ Маркъ.

-- Замолвите за меня словечко м-ру Шельфорду. Онъ васъ послушаетъ и проститъ меня.

-- Онъ, вѣроятно, уже ушелъ,-- возразилъ Маркъ.

-- Вы еще застанете его, если поторопитесь,-- настаивалъ мальчикъ.

Маркъ былъ польщенъ этимъ довѣріемъ къ его краснорѣчію: ему нравилась также мысль разыграть роль защитника своего класса, а добродушіе, присущее ему, тоже побуждало его согласиться на просьбу мальчика.

-- Хорошо, Лангтонъ, я попытаюсь. Сомнѣваюсь, чтобы изъ этого что-нибудь вышло, но... вотъ что, молчите и держитесь въ сторонѣ... предоставьте мнѣ дѣйствовать.

Они вышли въ длинный корридоръ съ оштукатуренными стѣнами, цѣлымъ рядомъ дверей по обѣимъ сторонамъ и съ темнымъ сводчатымъ потолкомъ.

Маркъ остановился передъ дверью, ведущей въ классъ м-ра Шельфорда и вошелъ. М-ръ Шельфордъ, очевидно, готовился уходить, такъ какъ на головѣ у него была надѣта большая широкополая шляпа, сдвинутая на затылокъ, а вокругъ шеи онъ завертывалъ платокъ; но онъ вѣжливо снялъ шляпу, увидя Марка. То былъ маленькій старичекъ съ большимъ горбатымъ носомъ, краснымъ какъ кирпичъ, морщинистыми щеками, большимъ ртомъ съ тонкими губами, и маленькими, острыми сѣрыми глазками, которыми онъ поглядывалъ искоса, точно разсерженный попугай.

Лангтонъ отошелъ къ одному изъ отдаленныхъ столовъ и сѣлъ, тревожно ожидая рѣшенія своей участи.

-- Въ чемъ дѣло, Ашбёрнъ?-- спросилъ достопочтенный Джемсъ Шельфордъ,-- чѣмъ могу служить вамъ?

-- Вотъ что,-- началъ Маркъ,-- я...

-- Что, что такое?-- перебилъ старшій учитель.-- Погодите... опять тутъ вертится этотъ дерзкій мальчишка! Я думалъ, что уже раздѣлался съ нимъ. Слушайте-ка, сэръ, вѣдь я отправилъ васъ въ директору на расправу?

-- Точно такъ, сэръ,-- отвѣчалъ Лангтонъ необыкновенно почтительно.

-- Ну, такъ какимъ же образомъ вы тутъ, сэръ, а не на расправѣ? извольте отвѣчать мнѣ, какимъ образомъ вы еще не наказаны, какъ бы слѣдовало?

-- Вотъ что,-- вступился Маркъ,-- онъ одинъ изъ моихъ учениковъ...

-- Мнѣ все-равно, чей онъ ученикъ,-- сердито перебилъ тотъ:-- онъ дерзкій мальчишка, сэръ!

-- Не думаю.

-- Знаете ли, что онъ сдѣлалъ? Вбѣжалъ съ крикомъ и гиканьемъ въ мою комнату, точно это его дѣтская. И онъ постоянно такъ дѣлаетъ.

-- Я никогда этого не дѣлалъ раньше,-- протестовалъ Лангтонъ,-- и въ этотъ разъ это случилось не по моей винѣ.

-- Не по вашей винѣ! Развѣ у васъ пляска св. Витта? Не слыхалъ, чтобы здѣсь водились тарантулы. Отчего вы не врываетесь въ комнату директора? вотъ онъ дастъ вамъ урокъ танцевъ!-- ворчалъ старый джентльменъ, усѣвшись на мѣсто и напоминая собой Понча.

-- Нѣтъ, но выслушайте меня,-- вмѣшался Маркъ,-- увѣряю васъ, что этотъ мальчикъ...

-- Знаю, что вы мнѣ скажете, что онъ образцовый ученикъ, конечно! Удивительно, какая пропасть образцовыхъ учениковъ врываются во мнѣ по какимъ-то непреодолимымъ побужденіямъ послѣ классовъ. Я хочу положить этому конецъ, благо одинъ изъ нихъ попался. Вы ихъ не знаете такъ хорошо, какъ я, сэръ; они всѣ нахалы и лгуны, только одни умнѣе другихъ, вотъ и все.

-- Боюсь, что вы правы,-- замѣтилъ Маркъ, которому не хотѣлось, чтобы его считали неопытнымъ.

-- Да, жестокая вещь имѣть дѣло съ мальчишками, сэръ, жестокая и неблагодарная. Если мнѣ случится когда-нибудь поощрять мальчика въ моемъ классѣ, который, по моему мнѣнію, старателенъ и прилеженъ, то, какъ вы думаете, чѣмъ онъ отблагодаритъ меня? Сейчасъ же сыграетъ со мной какую-нибудь скверную штуку, только затѣмъ, чтобы доказать другимъ, что онъ ко мнѣ не поддѣлывается. И тогда всѣ они принимаются оскорблять меня... да что, этотъ самый мальчикъ сколько разъ кричалъ мнѣ сквозь замочную скважину: "Улитка".

-- Я думаю, что вы ошибаетесь,-- успокоивалъ Маркъ.

-- Вы думаете? Хорошо, я спрошу у него самаго. Слушайте: сколько разъ вы кричали мнѣ "Улитка", или другіе ругательные эпитеты, сквозь дверь, сэръ?

И онъ наклонилъ ухо, чтобы выслушать отвѣтъ, не спуская глазъ съ мальчика.

-- Я никогда не кричалъ "Улитка", только одинъ разъ я закричалъ "Креветка". Это было ужъ очень давно.

Маркъ мысленно пожалъ плечами, не безъ презрѣнія въ такой несвоевременной откровенности.

-- Ого!-- произнесъ м-ръ Шельфордъ, беря мальчика потихонько за ухо.-- Креветка? эге! Креветка, слышите вы это, Ашбёрнъ? Быть можетъ, вы будете такъ добры, объясните мнѣ, почему вы зовете меня "Креветкой"?

Для человѣка, который видѣлъ его красное лицо и вытаращенные глаза, причина была ясна, но, должно быть, Лангтонъ сообразилъ, что для откровенности есть границы и что на этотъ вопросъ нельзя отвѣтить, не подумавши.

-- Потому что... потому что другіе васъ такъ называли,-- отвѣчалъ онъ.

-- Ахъ! а почему же другіе меня называютъ "Креветка"?

-- Они мнѣ не объясняли этого,-- дипломатически заявилъ мальчикъ.

М-ръ Шельфордъ выпустилъ ухо мальчика, и тотъ благоразумно удалился на прежнее мѣсто, подальше отъ учителей.

-- Да, Ашбёрнъ,-- жаловался старый Джемми,-- вотъ какъ они меня величаютъ, всѣ какъ одинъ человѣкъ: "Креветка", да "Улитка". Они кричатъ мнѣ это вслѣдъ, когда я ухожу домой. И это я терплю уже тридцать лѣтъ.

-- Негодяи мальчишки!-- отвѣчалъ Маркъ, какъ будто бы эти прозвища были для него новостью и учителя ничего о нихъ не знали.

-- Да, да; на дняхъ, когда дежурный отперъ мою каѳедру, тамъ оказался большой, нахальный котенокъ, пялившій на меня свои глаза. Должно быть, онъ самъ себя заперъ туда, чтобы досадить мнѣ.

Онъ не сказалъ, что послалъ купить молока для незваннаго гостя и держалъ его на колѣняхъ въ продолженіе всего класса, послѣ чего ласково выпустилъ на свободу! А между тѣмъ, дѣло было именно такъ, потому что не смотря на долгіе годы, проведенные среди мальчишекъ, сердце его не совсѣмъ очерствѣло, хотя этому мало кто вѣрилъ.

-- Да, сэръ, эта жизнь тяжелая! тяжелая жизнь, сэръ!-- продолжалъ онъ спокойнѣе.-- Слушать долгіе годы сряду, какъ полчища мальчишекъ всѣ спотыкаются на однихъ и тѣхъ же мѣстахъ и перевираютъ однѣ и тѣ же фразы. Мнѣ уже это начинаетъ сильно надоѣдать; я вѣдь уже теперь старикъ. "Occidit miseros crainbe"... вы помните какъ дальше?

-- Да, да, совершенно вѣрно...-- отвѣчалъ Маркъ, хотя онъ и не помнилъ откуда и что это за цитата.

-- Кстати о стихахъ,-- продолжалъ старикъ,-- я слышалъ, что нынѣшній годъ мы будемъ имѣть удовольствіе познакомиться съ однимъ изъ вашихъ произведеній на вечерѣ спичей. Вѣрно это?

-- Я не слыхалъ, что это дѣло слажено,-- отвѣчалъ Маркъ, краснѣя отъ удовольствія.-- Я написалъ маленькую вещицу, такъ, родъ аллегорической святочной пьесы, знаете... masque... какъ ихъ называютъ, и представилъ директору и комитету спичей, но до сихъ поръ еще не получалъ опредѣленнаго отвѣта.

-- О! быть можетъ, я слишкомъ поторопился,-- замѣтилъ м-ръ Шельфордъ:-- быть можетъ, я слишкомъ поторопился.

-- Пожалуйста, сообщите мнѣ, что вы объ этомъ слышали?-- спросилъ Маркъ, сильно заинтересованный.

-- Я слышалъ, что объ этомъ разсуждали сегодня за завтракомъ. Васъ, кажется, не было въ комнатѣ, но, полагаю, что они должны были рѣшить этотъ вопросъ сегодня послѣ полудня.

-- О, тогда, быть можетъ, онъ уже рѣшенъ,-- сказалъ Маркъ: -- быть можетъ, я найду записку на своемъ столѣ. Извините... я... я пойду, погляжу.

И онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты, совсѣмъ позабывъ о цѣли своего прихода; его занимало въ настоящую минуту нѣчто поважнѣе вопроса, будетъ или нѣтъ наказанъ мальчикъ, вина котораго находится подъ сомнѣніемъ, и ему хотѣлось поскорѣе узнать о результатѣ.

Маркъ всегда желалъ какъ-нибудь прославиться и въ послѣдніе годы ему показалось, что литературная слава всего для него доступнѣе. Онъ уже дѣлалъ многія честолюбивыя попытки въ этомъ родѣ, но даже тѣ лавры, какіе ему могло доставить исполненіе его пьесы мальчиками-актерами на святкахъ, казались желанными. И хотя онъ написалъ и представилъ комитету свою пьесу довольно самоувѣренно и беззаботно, но по мѣрѣ того какъ рѣшительная минута приближалась, онъ дѣлался все тревожнѣе.

То были пустяки, конечно, но все же они могли возвысить его во мнѣніи учителей и директора, а Маркъ нигдѣ не любилъ быть нулемъ. Поэтому неудивительно, если просьба Лангтона улетучилась изъ его памяти, когда онъ спѣшилъ обратно въ классную комнату, оставивъ несчастнаго мальчика въ лапахъ его мучителя.

Старикъ снова надѣлъ широкополую шляпу, когда Маркъ вышелъ изъ комнаты, и уставился на своего плѣнника.

-- Ну-съ, если не желаете, чтобы васъ здѣсь заперли на всю ночь, то лучше уходите,-- замѣтилъ онъ.

-- Въ карцеръ, сэръ?-- пролепеталъ мальчикъ.

-- Вы, полагаю, знаете дорогу? Если же нѣтъ, то я могу вамъ ее показать,-- вѣжливо произнесъ старый джентльменъ.

-- Но право же,-- молилъ Лангтонъ,-- я ничего не сдѣлалъ. Меня втолкнули.

-- Кто втолкнулъ васъ? Ну-съ, довольно, я вижу, что вы собираетесь лгать. Кто васъ втолкнулъ?

Было довольно вѣроятно, что Лангтонъ готовился лгать,-- кодексъ его понятій дозволялъ это,-- но что-то ему, однако, помѣшало.

-- Я знаю этого мальчика только по имени,-- сказалъ онъ наконецъ.

-- Прекрасно; какъ его зовутъ по имени? Я его пошлю въ карцеръ вмѣсто васъ.

-- Я не могу вамъ этого сказать,-- прошепталъ мальчикъ.

-- А почему, нахалъ вы эдакій?-- вы вѣдь только что сказали, что знаете.

-- Потому что это было бы неблагородно,-- смѣло отвѣтилъ Лангтонъ.

-- Ага, неблагородно?-- повторилъ старый Джемми.-- Неблагородно, да! Такъ, такъ, я старъ становлюсь и совсѣмъ забылъ про это. Можетъ быть, вы и правы. А оскорблять старика, это благородно по вашему? Итакъ вы хотите, чтобы я васъ освободилъ отъ наказанія?

-- Да, потому что я не виноватъ.

-- А если я это сдѣлаю, то вы завтра влетите сюда, крича мнѣ "Улитка"... нѣтъ, я забылъ "Креветка" -- это, кажется, ваше любимое прозвище?

-- Нѣтъ, я этого не сдѣлаю,-- отвѣчалъ мальчикъ.

-- Ладно, повѣрю вамъ на слово, хоть и не увѣренъ, что вы того стоите.

И онъ разорвалъ роковую бумажку.

-- Бѣгите домой чай пить и не надоѣдайте мнѣ больше.

Лангтонъ убѣжалъ, не вѣря своему счастію, а старый м-ръ Шельфордъ заперъ столъ, взялъ большой дождевой зонтикъ съ крючковатой ручкой, который получилъ странное сходство съ своимъ хозяиномъ, и ушелъ.

-- Вотъ милый мальчикъ,-- бормоталъ онъ,-- не лгунъ, кажется? Но, впрочемъ, кто знаетъ: онъ, можетъ быть, все время водилъ меня за носъ. Онъ способенъ, пожалуй, разсказать другимъ, какъ онъ перехитрилъ "стараго Джемми". Но мнѣ кажется, что онъ этого не сдѣлаетъ. Мнѣ кажется, что я могу отличить лгуна, при моемъ-то опытѣ.

Тѣмъ временемъ Маркъ вернулся въ свой классъ. Одинъ изъ привратниковъ догналъ его и подалъ записку, которую онъ поспѣшно распечаталъ, но увы! разочаровался. Записка была не отъ комитета, а отъ его знакомаго Гольройда.

"Любезный Ашбёрнъ,-- стояло въ запискѣ,-- не забудьте своего обѣщанія заглянуть ко мнѣ, возвращаясь домой. Вы знаете, что это будетъ наше послѣднее свиданіе, а у меня есть до васъ просьба, которую я выскажу, прежде чѣмъ уѣхать. Я дома до пяти часовъ, такъ какъ буду укладываться".

"Я сейчасъ отправлюсь къ нему, подумалъ Маркъ, надо проститься съ нимъ, а возвращаться для этого нарочно послѣ обѣда слишкомъ скучно".

Пока онъ читалъ записку, мимо него пробѣжалъ юный Лангтонъ, держа въ рукахъ ранецъ и съ веселымъ и благодарнымъ лицомъ.

-- Извините, сэръ,-- сказалъ онъ, кланяясь,-- ужасно вамъ благодаренъ за то, что заступились за меня передъ м-ромъ Шельфордомъ: еслибы не вы, онъ ни за что не простилъ бы меня.

-- Ага!-- проговорилъ Маркъ, вдругъ вспоминая о своей милосердной миссіи:-- конечно, конечно. Такъ онъ, простилъ васъ? Ну, очень радъ, очень радъ, что могъ быть вамъ полезенъ, Лангтонъ. Не легко было отдѣлаться, не такъ ли? Ну, прощайте, бѣгите домой и потверже выучите своего Непота, чтобы лучше, чѣмъ сегодня, отвѣтить мнѣ урокъ завтра.

Маркъ, какъ мы видѣли, не былъ особенно жаркимъ адвокатомъ мальчика, но такъ какъ Лангтонъ, очевидно, думалъ противное, то Маркъ былъ послѣднимъ человѣкомъ, который бы сталъ выводить его изъ заблужденія. Благодарность всегда пріятна, хотя бы была и не заслуженная.

-- Клянусь Юпитеромъ,-- сказалъ онъ самъ себѣ не то пристыженный, не то разсмѣшенный:-- я совсѣмъ позабылъ про этого мальчишку, бросилъ его на произволъ стараго рака. Но конецъ дѣло вѣнчаетъ!

Въ то время какъ онъ стоялъ у рѣшетки подъѣзда, мимо медленно прошелъ самъ старый ракъ, съ согнутой спиной и безжизненными глазами, разсѣянно устремленными въ пространство. Быть можетъ, онъ думалъ въ эту минуту, что жизнь могла бы быть для него веселѣе, еслибы его жена Мэри была жива и у него были сынки въ родѣ Лангтона, которые встрѣчали бы его послѣ утомительнаго дня, тогда какъ теперь онъ долженъ возвращаться въ одинокій, мрачный домикъ, который онъ занималъ въ качествѣ члена капитула ветхой церкви, находившейся рядомъ.

Но каковы бы ни были его мысли, а онъ былъ слишкомъ ими поглощенъ, чтобы замѣтить Марка, проводившаго его глазами въ то время, какъ онъ медленно спускался съ каменныхъ ступенекъ, ведшихъ на мостовую.

"Неужели и я буду похожъ со временемъ на него?-- подумалъ Маркъ. Если я пробуду здѣсь всю свою жизнь, то чего добраго и самъ стану такимъ же. Ахъ! вотъ идетъ Джильбертсонъ... я отъ него узнаю что-нибудь на счетъ моей пьесы".

Джильбертсонъ былъ тоже учитель и членъ комитета, распоряжающагося святочными увеселеніями. Онъ былъ нервный, суетливый человѣкъ и поздоровался съ Маркомъ съ явнымъ смущеніемъ.

-- Ну что, Джильбертбонъ,-- произнесъ Маркъ какъ можно развязнѣе,-- ваша программа уже готова.

-- Гмъ... да, почти готова... изъ! то есть, не совсѣмъ еще.

-- А что же мое маленькое произведеніе?

-- Ахъ, да! конечно, ваше маленькое произведеніе. Намъ оно всѣмъ очень понравилось, да... очень понравилось... въ особенности директоръ былъ отъ него въ восторгѣ, увѣряю васъ, мой дорогой Ашбёрнъ, просто въ восторгѣ.

-- Очень радъ это слышать,-- отвѣчалъ Маркъ съ внезапной тревогой,-- такъ какъ же... вы, значитъ, рѣшили принять мою пьесу?

-- Видите ли,-- уставился Джильбертсонъ въ мостовую,-- дѣло въ томъ, что директоръ подумалъ, и многіе изъ насъ тоже подумали, что пьеса, которую будутъ разыгрывать мальчики, должна быть болѣе... какъ бы это сказать... не такъ, какъ бы это выразить... болѣе, какъ бы натуральна, знаете... но вы понимаете, что я хочу сказать, не правда ли?

-- Несомнѣнно, что тогда это была бы капитальная пьеса,-- отвѣчалъ Маркъ, стараясь подавить досаду,-- но я легко могъ бы измѣнить это, Джильбертсонъ, если хотите.

-- Нѣтъ, нѣтъ,-- перебилъ тотъ поспѣшно,-- не дѣлайте этого, вы ее испортите; намъ это было бы очень непріятно и... кромѣ того, намъ не хотѣлось бы понапрасну затруднятъ васъ. Потому что директоръ находить, что ваша пьеса немного длинна и недостаточно легка, знаете, и не вполнѣ отвѣчаетъ нашимъ требованіямъ, но мы всѣ очень восхищались ей.

-- Но находите ее тѣмъ не менѣе негодной? вы это хотите сказать?

-- Какъ вамъ сказать... пока ничто еще не рѣшено. Мы напишемъ вамъ письмо... письмо объ этомъ. Прощайте, прощайте! спѣшу въ поѣзду въ Людгетъ-Гиллъ.

И онъ торопливо убѣжалъ, радуясь, что отдѣлался отъ злополучнаго автора, такъ какъ вовсе не разсчитывалъ, что ему придется лично сообщать о томъ, что пьеса отвергнута.

Маркъ постоялъ, глядя ему вслѣдъ съ горькимъ чувствомъ. Итакъ, и тутъ неудача. Онъ написалъ такія вещи, какія, по его мнѣнію, должны были прославить его, если только будутъ обнародованы; и тѣмъ не менѣе оказывается, что его считаютъ недостойнымъ занять святочную публику ученическаго театра.

Маркъ уже нѣсколько лѣтъ сряду гонялся за литературной извѣстностью, которой многіе всю жизнь тщетно добиваются, пока не сойдутъ въ могилу. Даже въ Кембриджѣ, куда онъ перешелъ изъ этой самой школы св. Петра съ ученой степенью и надеждами на блестящую карьеру, онъ часто измѣнялъ своимъ серьезнымъ занятіямъ, чтобы участвовать въ тѣхъ эфемерныхъ студенческихъ журналахъ, сатирическое направленіе которыхъ имѣетъ даръ оглушать многихъ, какъ полѣномъ.

Нѣкоторое время легкіе тріумфы въ этомъ направленіи сдѣлали изъ него второго Пенденниса среди его товарищей по коллегіи; затѣмъ звѣзда его, подобно звѣздѣ Пенденниса, закатилась и неудача послѣдовала за неудачей. Его экзамены оказались далеко не блестящими и въ концѣ концовъ онъ вынужденъ былъ принять третьеразрядное мѣсто учителя въ той самой школѣ св. Петра, гдѣ учился.

Но эти неудачи только подстрекали его честолюбіе. Онъ покажетъ свѣту, что онъ не дюжинный человѣкъ. Время отъ времени онъ посылалъ статьи въ лондонскіе журналы, такъ что, наконецъ, его произведенія получили нѣкоторое обращеніе... въ рукописномъ видѣ, переходя изъ одной редакціи въ другую.

Время отъ времени какая-нибудь изъ его статей появлялась и въ печати, и это поддерживало въ немъ болѣзнь, которая въ другихъ проходитъ съ теченіемъ времени. Онъ писалъ себѣ и писалъ, излагая на бумагѣ рѣшительно все, что приходило ему въ голову и придавая своимъ идеямъ самую разнообразную литературную форму, отъ трагедіи, писанной бѣлыми стихами, до сонета и отъ трехтомнаго романа до небольшого газетнаго entrefilet, все съ одинаковымъ рвеніемъ и удовольствіемъ, и съ весьма малымъ успѣхомъ.

Но онъ непоколебимо вѣрилъ въ себя. Пока онъ боролся съ толстой стѣной предубѣжденія, которую приходится брать приступомъ каждому новобранцу литературной арміи, но нисколько не сомнѣвался въ томъ, что возьметъ ее.

Но разочарованіе, доставленное ему комитетомъ, больно поразило его, оно показалось ему предвозвѣстникомъ болѣе крупнаго несчастія. Однако, Маркъ былъ сангвиническаго темперамента и ему не стоило большихъ трудовъ снова забраться ца свой пьедесталъ.

-- Въ сущности, невелика бѣда,-- подумалъ онъ.-- Если мой новый романъ "Трезвонъ" будетъ напечатанъ, то объ остальномъ мнѣ горя мало. Пойду теперь къ Гольройду.