Къ счастью, въ этомъ нѣтъ нужды -- благодаря мнѣ. Поддерживая въ людяхъ невѣдѣніе, мѣшая имъ задумываться надъ разными проклятыми вопросами, погружая ихъ въ забвеніе о пережитыхъ невзгодахъ, внушая имъ надежду на лучшее будущее, спрыскивая медомъ ихъ удовольствія, я, не смотря на всѣ окружающія людей бѣдствія, достигаю того, что имъ не хочется разстаться съ жизнью даже тогда, когда пряжа Паркъ кончилась, и жизнь оставляетъ человѣка; и чѣмъ менѣе у человѣка основанія оставаться въ живыхъ, тѣмъ болѣе хочется ему жить. Пресыщеніе жизнью, -- онъ даже не пойметъ, что это значитъ! По моей милости, вы на каждомъ шагу встрѣчаете старичковъ, ровесниковъ Нестору; у иного ужъ и образа-то человѣческаго не осталось: и говоритъ насилу -- шамкаетъ, и изъ ума выжилъ, ни зуба во рту, сѣдъ, какъ лунь, плѣшивъ, весь скрюченъ и сморщенъ, и воняетъ-то отъ него, а посмотрите, какой у него аппетитъ къ жизни, какое желаніе помолодѣть! Иной краситъ себѣ сѣдые волосы; другой прикрываетъ свою лысину парикомъ; тотъ вставляетъ себѣ зубы, взятые, быть можетъ, изъ свиной челюсти; этотъ пускается ухаживать за какой-нибудь дѣвочкой и въ любовныхъ глупостяхъ готовъ перещеголять безусаго молокососа. Иной одною ногой ужъ въ могилѣ стоитъ, и песокъ изъ него сыплется, а онъ еще норовитъ жениться на какой-нибудь молоденькой, разумѣется, безъ всякаго приданаго и не столько, конечно, для собственной потребы, сколько на пользу другимъ. Происходитъ это повседневно, и никто не находитъ въ томъ ничего неестественнаго или предосудительнаго, не рѣдкость даже услышать похвалы.
Старыя кокетки.
Еще забавнѣе видѣть, какъ иная дряхлая старушонка, развалина-развалиной, похожая на мертвеца, возвратившагося съ того свѣта, кокетничаетъ напропалую со всякимъ "интереснымъ мущиной": это слово у ней не сходитъ съ языка. При случаѣ не прочь даже побаловаться -- конечно за приличное вознагражденіе ему -- съ какимъ-нибудь Фаономъ. А какъ она занята собой! Какъ усердно разрисовываетъ она свою физіономію! Отъ зеркала не отходитъ. Волоски изъ подбородка выщипываетъ; декольтируется до тошноты, ломается до омерзѣнія, вмѣшивается въ толпу танцующихъ дѣвушекъ, пишетъ любовныя записочки. Всѣ надъ ней смѣются, какъ надъ дурой набитой; но что въ томъ, если сама она находитъ себя восхитительной, наслаждается прелестями жизни, утопаетъ въ меду, однимъ словомъ, чувствуетъ себя вполнѣ счастливой -- по моей милости?.. И я бы просила тѣхъ, которые находятъ это смѣшнымъ, поразмыслить, что лучше: жить ли такимъ образомъ въ свое удовольствіе, или постоянно искать перекладины для петли?...
Что касается позора, который принято связывать съ подобными вещами, то для моихъ глупцовъ онъ не существуетъ, такъ какъ они либо не замѣчаютъ его, либо, если и замѣчаютъ, то не обращаютъ на то ни малѣйшаго вниманія. Вотъ, если камень на голову свалится, это, дѣйствительно/ непріятность. Но -- стыдъ, позоръ, безчестіе, злословіе -- это, вѣдь, только тогда составляетъ непріятность, когда чувствуется. Нѣтъ ощущенія, нѣтъ и непріятности. Что до того, что тебѣ отовсюду шикаютъ, -- развѣ это мѣшаетъ тебѣ апплодировать самому себѣ? Но чтобы это было возможно, для того необходимо содѣйствіе Глупости.
Отвѣтъ на возраженіе философовъ.
Однако, я представляю себѣ протестующихъ философовъ. Зависѣть отъ Глупости, заблуждаться, обманываться, не понимать -- но, вѣдь, это значитъ быть несчастнымъ! скажутъ они. А я скажу, что это значитъ -- быть человѣкомъ. Не вижу причины -- называть такого человѣка несчастнымъ или жалкимъ, разъ такъ ужъ созданъ человѣкъ, разъ онъ таковъ отъ природы и отъ воспитанія, и разъ -- таковъ общій удѣлъ всѣхъ людей. Находить жалкимъ человѣка потому только, что онъ остается человѣкомъ, это все равно, что считать плаченнымъ его удѣлъ изъ-за того, напримѣръ, что онъ не можетъ летать вмѣстѣ съ птицами или ходить на четверенькахъ съ четвероногими и не вооруженъ рогами на подобіе быка. Но въ такомъ случаѣ надо также признать несчастною и лошадь, хотя бы красивѣйшую, на томъ основаніи, что она неграмотна и не питается пирожнымъ; надо считать жалкимъ и быка за то, что онъ не обладаетъ пластическою гибкостью гимнаста. Но если нѣтъ основаній для того, чтобы считать жалкою лошадь за ея неграмотность, такъ же точно мы не имѣемъ права называть несчастнымъ человѣка за его глупость, потому что глупость такъ же присуща человѣческой природѣ, какъ безграмотность -- природѣ лошади.
Природа и наука.
Ожидаю возраженій со стороны тонкихъ діалектиковъ. Но, вѣдь, для того и дана человѣку наука, скажутъ они, чтобы образованіемъ ума возмѣстить пробѣлы, оставленные природой. Какъ это, въ самомъ дѣлѣ, похоже на правду!.. Ну, допустимо ли, чтобы природа, проявившая такую предусмотрительность въ созданіи мошекъ, травокъ и цвѣточковъ, только для одного человѣка сдѣлала исключеніе, такъ что для него потребовалась помощь науки?... Нѣтъ, на бѣду человѣческому роду выдумалъ науки Тевтъ {Тевтъ слылъ изобрѣтателемъ геометріи и астрономіи.}, этотъ злой геній человѣчества! Далеко отъ того чтобы быть полезными, онѣ, напротивъ, лишь портятъ то, ради чего были изобрѣтены, какъ это остроумно доказываетъ у Платона этотъ умный царь {Намекъ на разсказъ Платона объ египетскомъ царѣ Тамѣ, которому Тевтъ показалъ искусство писать. "Къ чему оно?" спросилъ царь. "Помогаетъ памяти", отвѣчалъ Тевтъ, на что царь возразилъ, что, по его мнѣнію, напротивъ, искусство писать должно лишь вредить памяти, такъ какъ, благодаря ему, человѣкъ склоненъ будетъ "болѣе записывать на бумагѣ, чѣмъ въ головѣ".}.
Науки созданіе демоновъ. Люди золотаго вѣка.
Вотъ почему науки, вмѣстѣ съ прочими язвами человѣческой жизни, обязаны своимъ происхожденіемъ тѣмъ же существамъ, отъ которыхъ идутъ всякія пакости, -- я хочу сказать -- демонамъ. Отсюда и само ихъ названіе: демоны, какъ бы даэмоны, то-есть знающіе. Въ самомъ дѣлѣ, поколѣніе золотого вѣка, не вооруженное никакими науками, жило себѣ въ простотѣ, слѣдуя лишь указаніямъ природы и врожденнаго инстинкта. Какая, въ самомъ дѣлѣ, была нужда въ грамматикѣ, когда всѣ говорили на одномъ общемъ языкѣ, ни о чемъ другомъ не заботясь, какъ только о томъ, чтобы быть понятыми другъ другомъ? Къ чему была бы тогда діалектика, когда не существовало противоположныхъ мнѣній, и слѣдовательно не было и предмета для диспутовъ? На что была бы реторика, когда не было тяжебъ? "Какая была бы нужда въ юриспруденціи. когда еще не было испорченности нравовъ, которой, безъ всякаго сомнѣнія, обязаны своимъ происхожденіемъ законы? Тогда люди были слишкомъ богобоязненны, для того чтобы, изъ нечестиваго любопытства, пытаться проникнуть въ тайны природы, измѣрять величину небесныхъ свѣтилъ, изслѣдовать ихъ движеніе, ихъ вліянія, вскрывать сокровенныя причины вещей; они почли бы верхомъ нечестія пытаться, наперекоръ человѣческому удѣлу, быть мудрыми. Задаваться же вопросомъ о томъ, что находится за предѣлами небесной сферы, -- подобная сумасбродная мысль имъ и въ голову не приходила.
Происхожденіе наукъ и искусствъ.
Но, съ постепеннымъ упадкомъ первобытной чистоты золотого вѣка, одно за другимъ были изобрѣтены искусства, первоначально, правда, немногочисленныя и не многими усвоенныя, а потомъ, по милости суевѣрія халдеевъ и празднаго легкомыслія грековъ, до того размножились всякаго рода науки и искусства, то-есть умственныя истязанія, что теперь, напримѣръ, одной грамматики болѣе, чѣмъ достаточно для того, чтобы превратить жизнь человѣка въ сплошную пытку.
Богословы, естествовѣды, астрологи, діалектики. Врачи.
И то сказать, вѣдь, и между науками-то всего болѣе цѣнятся тѣ, что всего ближе подходятъ къ уровню зауряднаго, такъ называемаго здраваго смысла, который въ сущности есть та же глупость. Впроголодь живется богословамъ, не тепло живется естествовѣдамъ, надъ астрологами издѣваются, а діалектиковъ ни во что не ставятъ. Одинъ лишь "мужъ врачеватель чтится за многихъ", выражаясь словами Гомера. Но и тутъ надо замѣтить, что чѣмъ невѣжественнѣе врачъ, чѣмъ онъ нахальнѣе и самоувѣреннѣе, тѣмъ выше ему цѣна, и тѣмъ болѣе на него спросъ -- даже у сильныхъ міра. Съ другой стороны, вѣдь, медицина, въ особенности какъ она практикуется нынѣ большинствомъ врачей, есть не что иное, какъ своего рода искусство морочить людей -- совершенно какъ реторика.
Законовѣды.
Первое мѣсто послѣ врачей принадлежитъ законовѣдамъ; не знаю, быть можетъ, они имѣютъ право на мѣсто даже впереди врачей. Во всякомъ случаѣ, эта профессія -- скажу не отъ себя -- всѣми философами единодушно предается осмѣянію, какъ ослиная. Однако, не отъ другого кого, какъ, именно, отъ этихъ ословъ зависитъ рѣшеніе множества житейскихъ дѣлъ -- начиная самыми ничтожными и до самыхъ важныхъ включительно. И не даромъ же эти господа сколачиваютъ себѣ имѣнія, въ то время, какъ иной богословъ, проникшій во всѣ тайники божествъ, грызетъ волчьи бобы и ведетъ ожесточенную войну съ клопами и блохами.
Итакъ, если болѣе бласополучія несутъ съ собою тѣ искусства, которыя находятся въ ближайшемъ родствѣ съ Глупостью, то, безъ всякаго сравненія, всего счастливѣе тѣ, которымъ удалось совершенно воздержаться отъ всякаго знакомства съ науками и слѣдовать во всемъ лишь указаніямъ природы, которая сама по себѣ ни въ чемъ не заблуждается, если только мы сами не пытаемся перешагнуть за положенные ею человѣческой долѣ предѣлы. Никакой поддѣлки не выноситъ природа, и всего лучше выходитъ то, что не искажено никакимъ искусствомъ.
Животныя.
Взгляните также и на какой угодно изъ остальныхъ видовъ живыхъ существъ: не тѣмъ ли изъ нихъ всего лучше живется, которыя наиболѣе чужды всякой наукѣ и руководствуются однимъ лишь инстинктомъ? Кто счастливѣе пчелъ? Что ихъ изумительнѣе? А онѣ даже не всѣми чувствами обладаютъ! Между тѣмъ, въ зодчествѣ онѣ могутъ утереть носъ любому архитектору. А пчелиный улей? Придумалъ ли когда какой философъ столь совершенную республику? Съ другой стороны, вотъ -- лошадь. По своимъ чувствамъ, она довольно близка къ человѣку, она сдѣлалась его 'ближайшимъ спутникомъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и участникомъ его невзгодъ. Случится ли участвовать въ состязаніи? ей стыдно быть обогнанной, и, вотъ, бѣдняга надрывается изо всѣхъ силъ; либо еще хуже, когда случиться быть въ битвѣ: изъ кожи лѣзетъ, чтобы добиться тріумфа, а глядь -- вмѣстѣ съ всадникомъ летитъ кувыркомъ, пронзенная вражеской стрѣлой. Я ужъ не говорю о зубастыхъ удилахъ, заостренныхъ шпорахъ, о тюрьмообразныхъ стойлахъ, о бичахъ и нагайкахъ, о путахъ, наконецъ -- объ удовольствіи носить на своей спинѣ тяжелаго всадника. Не станемъ говорить обо всей этой трагедіи рабства, на которое она добровольно себя обрекла изъ непреодолимаго желанія -- по примѣру сильныхъ духомъ мужей -- отомстить своему врагу.
Насколько завиднѣе жизнь мошекъ и пташекъ! Беззаботно живутъ себѣ онѣ, руководимыя лишь природнымъ чувствомъ. Бѣда имъ лишь отъ людскихъ козней. Разъ попала птица къ человѣку въ клѣтку, кончено! перенимаетъ его языкъ и теряетъ свою природную красоту, вырождается.
Природа и искусство.
Итакъ, во всѣхъ отношеніяхъ созданное природой лучше всего искусственнаго.
Пиѳагоръ. Уллисъ.
Въ этомъ отношеніи я не могу достаточно нахвалиться этимъ пѣтухомъ -- Пиѳагоромъ {Намекъ на одинъ изъ "разговоровъ" Лукіана. Нѣкто Микиллъ разговариваетъ со своимъ пѣтухомъ, который говоритъ, что онъ, пѣтухъ, есть не кто иной, какъ знаменитый философъ Пиѳагоръ.}, что, путемъ метемисихоза {То-есть переселенія души изъ одного живого существа въ другое. Идея метемисихоза была одной изъ принадлежностей пиѳагорейскаго ученія.}, прошелъ черезъ всевозможныя состоянія: былъ онъ философомъ, и мущиной, и женщиной, и царемъ, и подданнымъ, и частнымъ человѣкомъ, былъ затѣмъ послѣдовательно -- рыбой, лошадью, лягушкой, чуть ли даже не губкой, и нашелъ, что все-таки нѣтъ животнаго злополучнѣе человѣка, и причиною тому то, что, между тѣмъ какъ всѣ остальныя животныя довольствуются тѣмъ, что дала имъ природа, одинъ лишь человѣкъ пытается перешагнуть за предѣлы назначенной ему природою доли. Что касается людей, то пѣтухъ этотъ во многихъ отношеніяхъ отдаетъ предпочтеніе простецамъ и неучамъ передъ учеными и знатными. И мнѣ сдается, что куда умнѣе "многоопытнаго Одиссея" поступилъ его спутникъ Гриллъ, который предпочелъ остаться хрюкать въ своемъ свинушникѣ, чѣмъ вновь подвергаться съ Одиссеемъ новымъ злоключеніямъ. Мнѣ кажется, что я не расхожусь въ этомъ случаѣ съ самимъ Гомеромъ. Въ самомъ дѣлѣ, этотъ отецъ побасенокъ на каждомъ шагу называетъ людей "жалкими, злополучными", Улисса же, который является Ути. у него образцомъ мудрости, называетъ зачастую "горемыкой", между тѣмъ какъ этимъ эпитетомъ ни разу не награждается ни Парисъ, ни Аяксъ, ни Ахиллъ. Почему это? Почему какъ не по тому, что этотъ ловкій и изобрѣтательный человѣкъ поступалъ всегда не иначе, какъ по совѣту мудрой Минервы, и въ своей мудрости какъ можно дальше отстранялся отъ внушеній природнаго инстинкта.