Но возвращаюсь къ прерванной нити моей рѣчи. Какая, скажите, сила соединила въ одно государственное цѣлое этихъ гранитныхъ, дубовыхъ, первобытныхъ людей? Ласка и лесть! Не иное что, какъ, именно, это означаетъ миѳъ объ Амфіонѣ и Орфеѣ {Подъ звуки лиры Амфіона, очарованные камни двигались и соединялись въ стройные ряды: такъ возникли стѣны города Ѳивъ. Орфей -- миѳическій пѣвецъ. Чарующая сила его пѣнія была настолько велика, что имъ онъ приводилъ въ движеніе деревья и скалы и укрощалъ дикихъ звѣрей.}. Чѣмъ былъ возстановленъ внутренній міръ въ народѣ римскомъ, въ критическую минуту, казалось, неминуемаго распаденія? Быть можетъ, философскою рѣчью? Ничуть не бывало! Весь этотъ благодѣтельный переворотъ былъ произведенъ смѣхотворною, совершенно дѣтскою побасенкой о желудкѣ и прочихъ членахъ человѣческаго тѣла {Намекъ на извѣстную басню, которою Мененій Агриппа умиротворилъ плебеевъ, рѣшившихъ было переселиться на Священную гору.}. Не менѣе успѣха имѣла, при другихъ обстоятельствахъ, аналогичная басня Ѳемистокла о лисѣ и ежѣ {Содержаніе этой басни въ короткѣ слѣдующее. Лиса завязла въ болотѣ и не могла двинуться. Изъ жалости ежъ хотѣлъ было согнать облѣпившихъ ее комаровъ. "Оставь ихъ, пожалуйста, въ покоѣ", сказала ему Лиса: "эти успѣли ужъ напиться моей кровью; сгонишь ихъ, налетятъ другіе, голодные, отъ которыхъ мнѣ будетъ еще хуже".}. На долю какой рѣчи какого мудреца выпадалъ такой успѣхъ, какой имѣла выдумка Серторія съ его ланью и лошадинымъ хвостомъ {У Серторія была дрессированная бѣлая лань, о которой онъ распустилъ слухъ въ народѣ, что она ему прислана Діаной и что черезъ нее онъ узнаетъ волю боговъ. Желая показать наглядно своимъ солдатамъ превосходство ума надъ простою силой, онъ велѣлъ привести двухъ лошадей, одну молодую, сильную, другую -- старую клячу. Затѣмъ онъ приказалъ силачу вырвать хвостъ у послѣдней, что и было имъ исполнено не безъ великихъ усилій. То же самое по отношенію къ молодой, сильной лошади, онъ приказалъ сдѣлать дряхлому старичку: послѣдній безъ всякихъ усилій выщипалъ лошадиный хвостъ по волоску.}, или выдумка знаменитаго лакедемонянина съ двумя собаками {Намекъ на эпизодъ изъ жизни Ликурга, который, по словамъ Плутарха, желая наглядно показать спартанцамъ всю силу воспитанія, воспиталъ двухъ щенкомъ отъ одной и той же матери такъ, чтобы одного сдѣлать лѣнивымъ и прожорливымъ, другого -- ретивымъ и бойкимъ. Результатъ своего воспитанія Ликургъ демонстрировалъ такимъ образомъ. Рядомъ былъ поставленъ горшокъ съ ѣдой и живой заяцъ; спущенныя съ привязи обѣ собаки бросились на добычу, только одна -- въ погоню за зайцемъ, а другая -- прямо къ горшку.}? Я ужъ не говорю о Миносѣ и Нумѣ, такъ ловко управлявшихъ глупою толпой, мороча ее искусно придуманными баснями {Критскій царь Миносъ пустилъ о себѣ басню, что черезъ каждые девять лѣтъ онъ получаетъ приглашеніе въ совѣтъ боговъ, и тѣмъ придалъ ореолъ божественности своимъ законамъ. Съ подобною же цѣлью, римскій царь Нума распустилъ слухъ въ народѣ о своихъ личныхъ совѣщаніяхъ съ богиней Эгеріей.}. Такими-то росказнями можно, оказывается, заставлять плясать подъ свою дудку этого громаднаго и могучаго звѣря, которому имя -- народъ!.. Съ другой стороны, когда какое государство приняло законы Платона и Аристотеля, или принципы Сократа? Между тѣмъ, что подвинуло Деціевъ добровольно обречь себя манамъ? Что заставило Курція спуститься въ страшную пещеру? Что другое, какъ не тщеславіе, эта сладкогласная Сирена, которую такъ сурово осуждаютъ эти философы? Что, говорятъ они, глупѣе, какъ холопски пресмыкаться передъ толпой ради полученія большинства голосовъ на выборахъ, -- подачками заискивать ея благоволеніе, добиваться подкупомъ рукоплесканій и сочувственныхъ привѣтствій толпы, -- видѣть верхъ счастья въ томъ, чтобы тебя съ тріумфомъ несли на рукахъ, какъ идола какого, на показъ всему народу, - мечтать о томъ, чтобы твою статую поставили на площади? А эта погоня за громкими именами и звучными прозвищами? А эти божественныя почести, воздаваемыя подъ часъ ничтожному человѣку? А эти торжественныя церемоніальныя обоготворенія часто преступнѣйшихъ тирановъ? Сколько во всемъ этомъ непроходимой глупости! Для осмѣянія всего этого понадобился бы не одинъ Демокрить {Демокритъ, "смѣющійся философъ", V в. до Р. X.}. Глупо все это -- спору нѣтъ! Но не эта ли глупость -- источникъ столькихъ геройскихъ подвиговъ, превозносимыхъ до небесъ въ произведеніяхъ столькихъ краснорѣчивыхъ писателей? Эта глупость родитъ государства, ею стоятъ имперіи, правительства, религія, управленіе, судъ. Да и вся жизнь человѣческая не есть ли вообще какая-то игра глупости?...
Науки и искусства.
Перейдемъ къ наукамъ и искусствамъ. Что иное, какъ не жажда славы, возбуждала человѣческіе умы къ работѣ надъ изобрѣтеніемъ и увѣковѣченіемъ въ потомствѣ столькихъ, какъ думаютъ, превосходныхъ наукъ и искусствъ? Въ погоню за какою-то тамъ знаменитостью, то-есть за совершеннымъ вздоромъ, глупцы-люди не щадили ни безсонныхъ ночей, ни изнурительнаго труда. Да! Но за-то этой глупости вы обязаны столькими важными жизненными удобствами, и что еще всего пріятнѣе -- вы наслаждаетесь плодами чужого безумія.