Скажите на милость, полюбитъ ли кого тотъ, кто самъ себя ненавидитъ? Развѣ сойдется съ другимъ тотъ, кто самъ съ собой въ разладѣ? Развѣ доставитъ кому удовольствіе тотъ, кто себѣ самому въ тягость? Никто, полагаю, не станетъ утверждать этого, развѣ кто захочетъ быть глупѣе самой Глупости! Попробуйте обойтись безъ меня -- и вы не только другъ другу омерзѣете, но самъ себѣ каждый сдѣлается противенъ, гадокъ, ненавистенъ. Природа во многихъ отношеніяхъ скорѣе мачиха, чѣмъ мать; надѣлила же она людей, въ особенности тѣхъ изъ нихъ, что немножко поразсудительнѣе, инстинктивною наклонностью -- тяготиться своимъ и преклоняться предъ чужимъ. Эта слабость извращаетъ и портитъ все, что есть пріятнаго и привлекательнаго въ жизни. Какой толкъ въ красотѣ -- этомъ лучшемъ дарѣ безсмертныхъ боговъ, если она подгажена зловоніемъ? Что толку въ молодости, если она подкислена старческой унылостью? Наконецъ, какимъ образомъ будешь ты дѣйствовать -- на какомъ бы то ни было поприщѣ -- съ достоинствомъ (вѣдь, достоинство -- главное не только во всякомъ искусствѣ, но и во всякомъ поступкѣ), если не явится на подмогу Филавтія (самомнѣніе)? А она такъ ловко и проворно разыгрываетъ всюду, гдѣ возможно, мою роль, что я имѣю полное право считать ее моею родною сестрой. Съ другой стороны, питая отвращеніе къ самому себѣ, ты никогда не произведешь чего-либо прекраснаго, изящнаго, пріятнаго. Отнимите у жизни эту приправу -- и ораторъ покажется скучнымъ въ своей замороженной позѣ; никому не доставитъ удовольствія своимъ тщательнымъ исполненіемъ пьесы музыкантъ; освистанъ будетъ актеръ съ своею мимикой; осмѣянъ поэтъ съ своими музами; ошельмованъ художникъ съ своею картиной, и голодомъ останется врачъ съ своими лѣкарствами; Нирей покажется Терситомъ, Фаономъ Несторъ, Минерва -- свиньей {Пирей слылъ красивѣйшимъ изъ грековъ, бывшихъ подъ Троею, Терситъ -- самымъ безобразнымъ. Фаонъ -- юноша, Несторъ -- старецъ. Минерва -- богиня мудрости.}, ораторъ -- безсловеснымъ младенцемъ, столичный щеголь -- деревенщиной. Надо, чтобы человѣкъ любовался самъ собой, и лишь понравившись себѣ самому, можетъ онъ разсчитывать понравиться другимъ.
Наконецъ, вѣдь, благополучіе состоитъ главнымъ образомъ въ томъ, чтобы быть тѣмъ, чѣмъ хочешь; а это послѣднее доставляется моей Филавтіей. Она такъ устраиваетъ, что человѣкъ доволенъ своей наружностью, своимъ умомъ, своимъ происхожденіемъ, своимъ положеніемъ, своею судьбой, своею родиной -- до такой степени, что ирландецъ не помѣнялся бы своей жизнью съ итальянцемъ, ѳракіецъ съ аѳиняниномъ, скиѳъ -- съ обитателемъ блаженныхъ острововъ. Изумительная предусмотрительность природы! Она сумѣла внести равенство въ столь безконечное разнообразіе. Тамъ, гдѣ она не додала своихъ даровъ, она обыкновенно возмѣщаетъ этотъ пробѣлъ излишкомъ самодовольства. Виновата-я довольно глупо выразилась: слѣдовало сказать, что это-то, то-есть самодовольство, и есть само по себѣ величайшій даръ природы.