Лагерь под Йени-Кей. 3 июля/22 июня 1854 г.
28/16 июня генерал Тома пригласил офицеров своей бригады к себе на пунш, где присутствовал и принц. Вечер был прелестный и офицеры небольшими группами прохаживались перед палаткой генерала, который переходил от одного к другому и умел сказать каждому несколько любезных и ободряющих слов.
Первый раз принц не погнушался вступить в разговор с офицерами низшего ранга, и не знаю какой счастливой случайности я обязан, что он обратился ко мне и гулял со мною более десяти минут. Он сообщил мне последние известия, полученные из Силистрии, что русские произвели важное движение около этого города, что предполагают, будто это было отступление в видах ожидания в удобной позиции за Дунаем прибытия союзной армии. Принц очень хвалил турок энергично и с замечательным мужеством, защищавших Силистрию, несмотря на ежедневные серьезные потери.
Затем, подойдя к одной из групп, он продолжал разговор о том же предмете, высказывая весьма живо желание свое идти вперед. Он желал бы напасть на русских возможно раньше. «Война, — сказал он, — как и игра, являет счастливые и несчастные ставки, и когда шансы благоприятствуют ими надо пользоваться не раздумывая. Теперь шансы на нашей стороне, потому что русские деморализованы и стали отступать, а потому будет важной ошибкой с нашей стороны, не воспользоваться этим, горячо преследуя неприятеля».
Такой язык нам нравился и мы просили принца исходатайствовать для его дивизии честь первой атаки.
В 10 часов, мы откланялись с генералом Тома и каждый отправился в свою палатку.
Час утра… раздаются крики: «в ружье!», повторяясь по всей линии! Солдаты и офицеры в просолках выбегают из палаток полуодетые!.. «В ружье! в ружье!»… вырываются крики из взволнованной груди, но вскоре спокойствие сменяет возбуждение, и угрюмая тишина следует за сумятицей криков и движений. Люди оделись, спешно бросились к козлам, разобрали и даже зарядили ружья, не имея на это приказания от офицеров.
Чу! ружейный выстрел. Нет сомнения неприятель близко… Какое средоточие в рядах! Быстро ободряются. Вся дивизия в боевом порядке готова к отражению атаки… Идут русские!
Генерал Тома проезжает верхом по фронту своей бригады, но он ничего не знает и не может дать никаких разъяснений, сам ожидая приказаний.
Полковник посылает меня к принцу и я узнаю, что он находится верхом перед своей дивизией… и поэтому не могу к нему обратиться. Спрашиваю генерала де Моне; оказывается, что первым закричал «к оружию» часовой его бригады и выстрелил из ружья.
«Фальшивая тревога, — сказал он мне, — действие кошмара на часового, который, услышав шум в небольшом соседнем лесу, закричал: «Кто идет!» и так как не получил ответа, то затем воображение представило ему, что шум увеличивается и он крикнул «к оружию!»… а потом сделал выстрел».
Прихожу к полковнику, которого принц только что оставил. Козлы вновь составлены, люди возвращаются в палатки и снова ложатся спать.
Не одно сердце тревожно забилось при первом призыве «к оружию!», конечно не из боязни, но потому, что среди ночи, в минуту внезапного пробуждения, никто сразу не находит необходимого спокойствия для разумного рассуждения.
Теперь, когда у меня есть лошадь для перевозки вещей, я приказал поставить небольшую палатку лично для себя, найдя людей знающих эту работу в полку зуавов моей дивизии, а необходимую для сего парусину у торговца в городе. Указал размеры её с тем расчетом, чтоб можно было стоять под этой палаткой и протянуться лёжа во всю ширину её. В минуту, когда я пишу вам, уже три зуава работают, не теряя времени. Я очень доволен этим первым удобством, позволяющим мне уединяться, когда почувствую потребность писать вам; без помехи от разговоров поручика и подпоручика, которые по уставу должны находиться в одной палатке с капитаном: я им всецело уступаю большую палатку и надеюсь, что и им и мне будет лучше. Приказал также солдатам моей роты устроить для меня пару небольших вьюков, что предоставит мне двойное преимущество: перевозить исключительно лишь мое имущество и служить для перевозки двух деревянных стоек, на которых велю прибить полотно, чтоб можно было прикрывать его своей овчиной и, следовательно, не буду ложиться на земле, что особенно неприятно, когда она промочена дождем. Пусть дорогая матушка успокоится, буду принимать все гигиенические предосторожности, совместные с моей службой.